Из ледяного плена - Мартова Людмила

– Велимира, если Самойлов так долго отказывался продать хранящиеся у него ценности, хотя сильно бедствовал, то почему сейчас он вдруг выставил на продажу своего Малевича? И еще драгоценные камни.

– Какие драгоценные камни? – быстро спросила девушка, и эта быстрота Зубову отчего-то не понравилась. Неискренне она выглядела, фальшиво.

– Дело в том, что ваш дядя, то есть Савелий Игнатьевич Волков, выставил на «Авито» два лота. Видимо, по просьбе Самойлова. Один – это картина якобы Малевича, которую вы мне так любезно показали. А второй – два бриллианта весом в десять и сорок шесть карат, а также крупный природный изумруд. Или они принадлежали не Самойлову, а Волкову?

– Я не знаю. – Глаза у собеседницы забегали, так что теперь Зубов был практически на сто процентов уверен, что она лжет. – Я никогда не слышала ни о каких бриллиантах. Честно-честно.

Теперь Велимира смотрела ему прямо в глаза, таращилась, стараясь изобразить безмятежный взгляд, вот только Алексей заметил, как она скрестила пальцы на правой руке и быстро-быстро спрятала ее за спину. Детский сад, ей-богу.

– Хорошо. Вернемся к сути. Почему вдруг Самойлов решил продать Малевича? Вы не могли этим не поинтересоваться, раз знаете о том, что картина продается.

– Вы правы, я действительно спросила у дяди Савы, когда он сказал мне, что Борик решил продать Малевича. – Теперь и голос, и взгляд были тверды. Велимира говорила правду и совершенно не волновалась. – У Иринки случилась какая-то большая неприятность, и ей срочно понадобились деньги. Вот дядя Борик и решил продать картину, чтобы помочь дочери.

– Вы же сказали, что они не общались.

– Так и было много лет. Но недели две назад Иринка появилась у дяди Борика. Плакала, говорила, что ей срочно нужны деньги, и он принес Малевича дяде Саве и попросил опубликовать объявление.

– И какие, интересно, неприятности «тянут» на полмиллиарда?

– Понятия не имею. И дядя Сава тоже не знает. Борик наотрез отказался ему про это говорить. А лезть к нему в душу дядя Сава счел неэтичным. Да вы знаете, это было совершенно невозможно. Дядя Борик казался очень веселым, компанейским и добродушным человеком, который лихо травил анекдоты и всякие байки, таким совершенно легким и безалаберным, но при этом на самом деле был замкнутым и застегнутым на все пуговицы.

– Застегнутым на все пуговицы и без носков?

– Внутренне застегнутым. У моей бабушки есть такое выражение – «Впускай в себя проблемы не дальше пуговицы». Это означает, что мало что настолько важно, чтобы впускать это в душу. Так вот и дядя Борик мало кого пускал дальше пуговицы. Понять, что скрывается за его напускной лихой веселостью, было абсолютно невозможно.

Что ж, именно такие люди чаще всего кончают с собой. Зубову, в отличие от девицы, это было хорошо известно. Ладно, ждать истины осталось недолго.

– Оставьте мне свой телефон, Велимира Брониславовна, – сказал он, чувствуя, что к концу этого длинного дня все-таки устал. И вообще, у него же сегодня день рождения. – Я завтра оповещу вас о результатах экспертизы и скажу, когда можно забирать тело. Вы до дома сами доберетесь?

– А что, вы собираетесь меня подвезти?

– Нет, у меня нет машины. Я живу неподалеку от работы, – сквозь зубы бросил он.

Ему ясно надо дать понять, что ни на какой интерес, помимо сугубо профессионального, эта девица рассчитывать не может.

– Тогда тем более уверяю вас, что прекрасно доберусь до дома. У меня, в отличие от вас, машина есть, и она припаркована у дома дяди Савы. Я собираюсь туда вернуться, потому что действительно тревожусь, что с ним могло случиться. Если он по-прежнему не вернулся, то я…

– Что вы сделаете? – Зубову внезапно стало любопытно, что предпримет эта странная девица, за дурацким видом которой, пожалуй, скрываются и ум, и характер.

– Позвоню папе, – сказала Велимира. И он улыбнулся, так по-детски это прозвучало.

Вечер своего дня рождения майор Зубов провел в одиночестве, впрочем как и все свои остальные вечера. Дома он очутился почти в двадцать три часа, закинул в стирку одежду, пропахшую моментально въедающимся запахом мертвецкой, и мимоходом с сожалением подумал о том, насколько тот неприятен не привыкшей к нему Велимире Борисовой. Принял душ, с удовольствием ощущая стекающие по телу потоки горячей воды, смывающей грязь не только с тела, но и с души, сварил глинтвейн из найденной в холодильнике бутылки вина, выпил его, сидя на подоконнике и глядя в чернеющий темнотой двор-колодец.

По-хорошему, следовало позвонить Дорошину и рассказать о том, чем обернулось его маленькое поручение, но почти в полночь звонить в семейный дом с двумя маленькими детьми Алексей считал неправильным и оставил это на утро, решив, что за ночь уже вряд ли что-то изменится. В сон он провалился сразу, как только голова его коснулась подушки, и утром пробудился свежим и готовым к работе, совершенно не рефлексируя о том, что стал на год старше.

На утренней оперативке он первым делом сообщил, что вчера вечером установил личность потерпевшего. Точнее, следователю Никодимову он позвонил сразу по приезде в морг, как того требовали субординация и служебные правила, гласные и негласные, а вот подробности случившегося оставил на утро, справедливо полагая, что подозрительному Никодимову придется долго и обстоятельно объяснять, как он вообще оказался в квартире Волкова и как выяснил личность Самойлова.

Так и оказалось.

– Все частными расследованиями балуетесь, – буркнул Никодимов. – Сообщить бы в вышестоящие инстанции, что вы в рабочее время выполняете распоряжения подозрительных личностей. Да только, во-первых, жалко тебя, дурака, а во-вторых, надо признать, что, если бы не твоя самодеятельность, мы бы фамилию этого Самойлова еще до морковкина заговенья устанавливали. Повезло тебе, Зубов, что я сегодня добрый.

Алексей хотел сказать, что полковник Дорошин – не подозрительная личность, а легенда сыска, хорошо известная не только в родном городе, но и за его пределами, да не стал, чтобы не злить Никодимова понапрасну. И так можно считать, что буря улеглась, не начавшись, и головомойки, вполне реальной при существующих обстоятельствах, он счастливо избежал. Вот и не надо будить спящую собаку, как говорится.

Фильм про спящую собаку, которую лучше не будить, он увидел в юности и с тех пор периодически пересматривал, потому что очень любил. Это был не совсем детектив, скорее драма о том, какие скелеты прячутся в любой, с виду самой благополучной семье. Почему-то этот фильм с прекрасными актерами советской эпохи как-то примирял его с собственным положением и теми скелетами, которые, громыхая, норовили вывалиться из его личного шкафа с воспоминаниями, как только Зубов его приоткрывал.

По лицу Кости Мазаева Алексей видел, как мальчик расстроен, что его старший товарищ так легко и непринужденно установил личность погибшего у ограды университета мужчины. Что ж, надо привыкать к тому, что сыщицкая удача – дама капризная и приходит вовсе не тогда, когда ты ее ждешь. С Самойловым ему действительно повезло, что тут еще скажешь.

Отчего-то Зубова тянуло позвонить Велимире Борисовой, чтобы узнать, нашелся ли ее дядя Сава. То есть не ее дядя Сава, но какая разница. Телефона у девицы он, конечно, не взял, но это не составляло никакой проблемы. При оформлении процедуры опознания его, разумеется, внесли в протокол. Да и вообще, узнать телефон для сотрудника СК – плевое дело.

Но зачем звонить? Судьба оперного певца на пенсии не волновала майора Зубова ни в малейшей степени, по крайней мере до тех пор, пока не станет ясна причина смерти его родственника. А других поводов для звонка странной девице нет и быть не может.

Впрочем, интрига разрушилась довольно быстро. Заключение патологоанатома, принесенное Ниночкой Шаниной, не подразумевало двойного толкования. Борис Аркадьевич Самойлов скончался вследствие кислородного голодания, вызванного компрессионной асфиксией, спровоцированной насильственными действиями. Причиной смерти послужила именно та веревка, которой труп был привязан к забору. От нее осталась характерная борозда на шее, а также сломанные шейные позвонки.