Все матери ненавидят меня - Харман Сара

И конечно, мой мальчик немного вспыльчивый. Понимаете, у него обостренное чувство справедливости. У Дилана все либо черное, либо белое. «Плохие против хороших, Грета Тунберг против «Эксон мобил». Я пыталась ему объяснить: не бывает людей только хороших или только плохих (разве что кроме его отца, ха-ха) и у человеческих поступков довольно сложные причины. Бесполезно. Работай Дилан в суде, каждое дело заканчивалось бы либо полным оправданием, либо смертной казнью. Полутонов он не видит.

Подъезжаю к кольцевой развязке Холланд-парка – смертельной ловушке для пешеходов, отделяющей элитный школьный район от нашего, скромного и старомодного, – и невольно задерживаю дыхание, чтобы не дышать выхлопными газами от всех четырех рядов машин.

Вообще-то сегодня хороший день. Пятница. Сближение Луны и Юпитера, благоприятное время для перемен. А самое главное, вспоминаю я с приливом волнения, – мне предстоит встреча с Эллиотом!

Теперь все пойдет по-новому.

3

Шепердс-Буш

Пятница, 8:45

Вообще-то салон «Ноготки» открывается в десять, но я все равно толкаю дверь и готовлюсь услышать знакомый звон электронного колокольчика.

– Можно без записи? – говорю я в темноту салона.

Скрестив ноги, Линь сидит на массажном кресле в бомбере, будто бы сделанном из алюминиевой фольги, и смотрит вьетнамские тик-токи без наушников.

– Закрыто! – рявкает она. – Приходите в одиннадцать.

– Это я, глупенькая, – швыряю сумку на свое обычное кресло.

Линь встает и притворяется, что упала в обморок. Очень драматично, я бы даже поверила, если бы она не делала так каждые две недели.

– Подруга, я уж тебя похоронила! Садись.

Из плеч уходит напряжение. В «Ноготках» все осталось по-прежнему: едкий запах, липкие пластиковые стулья, сомнительные флаконы, по нескольку раз наполненные кремом для рук. Мой счастливый уголок.

Плюхаюсь в кресло и показываю Линь запущенные ногти.

– Ой-ой! – Линь морщится и добавляет: – Зато видно, что к другому мастеру не бегала!

– Некогда было, – вру я. Линь милосердно не замечает моей лжи и приступает к работе, обрабатывает инструменты. – Как учеба?

Линь не только мастер маникюра, она вдобавок учится на дизайнера одежды в колледже имени Святого Мартина. Ее мать, владелица «Ноготков» и еще четырнадцати салонов в западном Лондоне, думает, что дочь изучает международные финансы в Лондонской школе экономики и однажды возглавит ее империю. В общем, все сложно.

– Тс-с! – Линь показывает на телевизор у меня над головой. – У него новая жертва!

Выворачиваю шею и смотрю на экран. Кривозубая репортерша в отвратительном персиковом пиджаке шагает вдоль стадиона «Лофтус», крепко сжимая микрофон.

– Что? Кто?

Линь хмурится.

– Душитель из Шепердс-Буш! Совсем новости не смотришь?

– А что случилось?

– Женщина шла домой одна поздно вечером. А он подкрался со спины… – Линь сдавливает себе шею и вздрагивает. – Уже второй раз за месяц. Душитель осмелел.

– Как такое может быть? – шепчу я, хотя в салоне больше никого. – В Лондоне повсюду камеры!

– Вот-вот! С ума сойти, да?

Не поймешь, противно ей или интересно. Пристрастие Линь к разным криминальным историям сравнится разве что с любовью к высокой моде. Судя по виду, ее нынешние брюки сшили из парашюта.

– Нет, серьезно, каким…

– Зачем так делаешь? – перебивает Линь, поднося мою правую руку мне к глазам. Кожа у основания ногтя кровит. Это я пыталась сама подрезать кутикулу. – Знаешь, не все надо делать самой, иногда можно и помощи попросить.

Не поднимая на нее взгляда, перебираю свободной рукой образцы лака и останавливаюсь на таком пронзительно-розовом, что даже Барби покраснела бы.

– Серьезно? – Линь хмурится. – «Динамщица»? Ты на свидание собралась?

Я молчу, и она шутливо тянет:

– А-а-а, у Флоренс свида-а-ние! Кто счастливчик?

– Ты неправильно поняла.

Линь шлепает меня по руке.

– А, с женщиной? Тоже хорошо!

– Нет-нет, не с…

– Руки в воду! – перебивает Линь и указывает на чашу с теплой водой, где моей изуродованной кутикуле положено отмокать.

– Я иду на встречу. Со знакомым музыкальным менеджером. Эллиотом.

Ну вот, сказала вслух. Облегчение мгновенно, словно прыщ выдавила.

– А-а! Снова будешь певицей?

Я вздрагиваю и опускаю взгляд на образцы лака.

Линь смотрит задумчиво, понимает серьезность положения.

– Ясно.

Щелкнув языком, она залезает под стол и поднимается уже с флаконом красного лака, похожего на рубин.

– Это он, да? – удивляюсь я.

Линь серьезно кивает.

– «Девичник». Найти невозможно, даже на «Ибэй». Сестра в прошлом году привезла из Дубая.

Среди лаков «Девичник» известен своим несравненным оттенком красного, эдакой смесью коричных конфет «Ред хотс» с «феррари». Продажи прекратили, когда выяснилось: краситель добывали из амазонских бабочек стеклянниц, вымирающего вида.

Линь торжественно снимает колпачок.

– Что может быть лучше? – улыбается она. – А теперь выкладывай!

Звонок раздался три дня назад, когда я отвезла Дилана в школу и валялась на диване – смотрела повторы «Любвеобильного острова» и перебирала секущиеся кончики.

– Важные новости! – зазвенел голос на другом конце провода. – Сенсация!

– Кто это?

– Эллиот, глупышка, – гордо объявили в трубке. – Забыла меня?

В последний раз я слышала Эллиота Ривьеру десять лет назад. Тогда я пела в девичьей группе, подающей большие надежды, а Эллиот в нашей звукозаписывающей студии был вторым помощником руководителя – наивным и упорным парнем с гладкой шевелюрой и начищенными ботинками. Он метил в кресло начальника, а Уилл с девчонками над ним смеялись, звали «Эллиот-энтузиаст», а то и похуже. Мы с Эллиотом в чем-то схожи – белые вороны, одержимые духом безрассудства.

– Как дела, Флоренс?

Я узнала из «Вараэти» (ладно, из их аккаунта в «Твиттере»), что «Эллиот-энтузиаст» стал в Лос-Анджелесе серьезным продюсером. Так и представляю: сидит, закинув ноги на стол из красного дерева, и смотрит, как по-муравьиному копошатся людишки на бульваре Сансет. Хотя бы у него сбылась мечта.

– Перейду к делу, – продолжил Эллиот. – Я как раз в городе, хотел с тобой кое-что обсудить. Один интересный вариант.

Наконец-то. Дождалась, мать его! Я десять лет мечтала о звонке, который, как по волшебству, вернет мою карьеру.

– Давай на следующей неделе? – я мысленно подсчитывала, сколько раз за это время успею сбегать в салон красоты.

– Нет-нет, солнце. Я уезжаю обратно в Лос-Анджелес в субботу утром. На подготовку к сезону наград. Как насчет пятницы?

– Этой пятницы? То есть через три дня?

Не самое подходящее время. Чтобы все выщипать, отполировать, покрыть лаком и хоть немного вернуться в прежнюю форму, нужно дней десять, не меньше. Но ничего, можно и до пятницы успеть.

– Конечно, – поспешно добавила я. – Пятница так пятница.

– Отлично! Ассистентка тебе напишет и все расскажет.

Я положила трубку. Тело у меня стало легким, как шарик с гелием. Поделиться хорошими новостями было не с кем, поэтому я три раза сделала скриншот журнала звонков – хотела убедиться, что Эллиот и правда звонил.

Через сорок минут написала ассистентка ( [email protected]) и подтвердила встречу в семь вечера в ресторане «Мистер Ба-бах», где подают димсам, а еще заботятся об экологии, поэтому просят гостей приносить свои палочки и мыть за собой посуду.

Дальше – двое суток невиданной подготовки. Началась она в сыром подвале Мерилибона, где миниатюрная русская косметолог пинцетом клеила черные волоски к каждой моей реснице. Длилось это два часа, и под конец мне уже дурно стало от запаха клея. Потом ждал салон на Риджент-стрит: там я истратила лимит кредитки на «звездного стилиста» по имени Маркк (с двумя «к»!), и он прикрепил тридцать восемь крохотных платиновых прядок к моей соломе на голове, чтобы получилась гладкая белокурая завеса. Последним штрихом стал поход в «Экспресс-загар», где я отказалась от бумажных стрингов и вертелась, как курица на гриле, чтобы «Солнце Сен-Тропе» проникло в каждую складку.