Дом астролога - Джейд Каринн

– Дамы? – вмешивается Рини.

Я взглядом прошу Фарах набраться терпения, как сама всегда поступаю, выслушивая ее, и поворачиваюсь к Рини с объяснением:

– Когда мы заполняли анкеты, вы попросили указать дату и время нашего рождения. Как вы думаете, если роды планируются заранее, это может повлиять на судьбу ребенка? Или как насчет судьбы матери?

Прежняя Эйми высмеяла бы идею о том, что наша судьба предопределена какой-то невидимой силой. Прежняя Эйми знала, чего хочет от жизни, и делала все возможное, чтобы добиться этого: от сдачи дополнительных зачетов для получения более высоких оценок в школе до разрыва с Адамом, когда он не сделал ей предложение в нужный срок. И меня приняли в Колумбийский университет, а Адам появился на следующей неделе с бриллиантовым кольцом. Ничто не могло увлечь меня туда, куда я не хотела идти. И ничто не могло помешать мне добраться туда, куда я наметила.

И все же в последние несколько лет я все больше верю во всякие бредовые штуки вроде судьбы и кармы. Даже сам этот разговор кажется мне доказательством их существования. Сколько раз Фарах смотрела мои посты обо мне и девочках в социальных сетях именно в ту минуту, когда мы обедали возле ее офиса? Достаточно, чтобы знать, что я планирую контент заранее, и она ни разу не сказала, что хотела бы знать заранее, когда родится ребенок. Только в тот момент, когда у меня есть возможность спросить эксперта. Должно быть, действует невидимая сила.

– Эйми, тебе никогда не делали кесарево сечение, – растерянно бормочет Фарах.

Она совершенно права, но мой вопрос – это метафора. Могла ли я давным-давно сделать выбор, который изменил этот самый момент. А я идиотка, которая думает, что все еще рулит своим автобусом? Неужели наше будущее определяется нашим прошлым? Я не в силах задать прямой вопрос, поэтому спрашиваю про кесарево сечение.

– Какой интересный вопрос. – Рини испытующе смотрит на меня.

Я улыбаюсь.

Все, чего я когда-либо хотела, – это идеальной жизни. Мой рецепт: много тяжелой работы на съемочной площадке, десятки попыток довести изображение до идеала и хорошее освещение.

Поставьте рядом со мной преданного мужа, автора популярных романов. Щелчок. Один достойный журнала дуплекс в Верхнем Ист-Сайде Манхэттена. Щелчок. Один аппетитный малыш. Щелчок. Еще одна девочка-ангелочек. Щелчок. Третья идеальная дочь. Щелчок.

Я впереди и в центре. Лучший свет, лучший ракурс. Щелчок.

В последнее время я боюсь, что в следующий раз, когда сделаю снимок, затвор камеры закроется и – пуф! – все пропадет. Я проваливаюсь в тартарары под тяжестью ошибки, настолько старой, что она появилась еще до Instagram Stories. Выбор, который не исчезнет через двадцать четыре часа, как бы я ни пыталась его заархивировать.

Фарах

Скрывать что-либо от Эйми для меня так же неестественно, как публиковать посты в социальных сетях. Я становлюсь неуклюжей и косноязычной. Так было и будет всегда. Поездка в Гринпорт вдвоем с Эйми должна была стать главным событием моих выходных, и все же я чувствую, как у меня в животе завязывается узел, который я не смогу распутать без нее.

Материнская интуиция отличается от других внутренних реакций. Это то, что нельзя проверить, пока у вас не появятся собственные дети. Я не ожидала, что моя материнская интуиция будет сильной, ведь я слишком рассудочна, чтобы прислушиваться к каким-то смутным «ощущениям». Но я также не ожидала, что буду начисто лишена этой интуиции. Уже восемь лет, как я стала матерью, но не разбираюсь в вещах так, как Эйми. При мне она посмотрела на Клару через стол и бросилась за миской, чтобы подставить ее девочке под подбородок в тот самый момент, когда ту вырвало. А я видела только, как Клара ела, играла и смеялась. Что недоступное мне знала Эйми? Каким геном, которого нет у меня, она обладает?

Эйми сразу поняла, что я не все рассказала ей о выбежавшем на дорогу Беккете, но она понятия не имеет, о сколь многом еще я умалчиваю. Вот почему я приветствую наш с ней экзистенциальный спор в холле дома астролога. Когда мы говорим о кесаревом сечении и судьбе, мне не нужно сдерживаться из опасений проговориться.

– Ты хочешь сказать, что мы все разыгрываем какой-то заранее определенный сценарий, как в домашнем театре? – усмехаюсь я.

Я не верю в судьбу, а даже если бы и верила, планировать кесарево сечение для моей работы – это не игра со Вселенной. У матери такая же свобода выбора даты и времени, как и у меня. Жизнь состоит из серии конкретных решений.

– Я спрашиваю, определяет ли прошлое наше будущее. И я спрашиваю Рини, – хмурится Эйми.

Мы обе смотрим на Рини, на губах которой играет легкая улыбка.

– Почему бы нам не продолжить этот разговор в моем кабинете? – предлагает она.

Интересно, не ставим ли мы ее в неловкое положение своими мелкими перебранками и не пытается ли она нас спрятать?

Кабинет Рини удивительно похож на мой рабочий кабинет. Два зеленых кожаных кресла стоят перед массивным письменным столом из орехового дерева. У боковой стены разместился диван с мягкой обивкой. Пространство позади Рини, устроившейся за своим столом, заполнено сотнями книг. Здесь пахнет знанием: древесный аромат с оттенком ванили, приправленный запахом старой бумаги. Мы с Эйми сидим в креслах напротив Рини.

– Я хочу попытаться ответить на ваш, Эйми, вопрос. Я уверена, что рост числа кесаревых сечений окажет долгосрочное влияние на общество, – говорит Рини.

– Каким образом? – бросаю я вызов.

– Солнце является основным источником сознания для людей, рожденных в светлое время суток, в то время как те, кто появился на свет после захода Солнца, управляются Луной. Проще говоря, Солнце олицетворяет отца, а Луна – мать.

– Она назначает кесарево сечение между десятью и четырьмя часами дня. – Эйми кивает на меня.

– Я старший врач. И сама могу назначать удобные для меня часы работы.

– Я просто хочу сказать, что это светлое время суток даже зимой, – продолжает Эйми.

Этот разговор начинает казаться мне неправильным, он не отвлекает, а заманивает в ловушку.

– Результатом станет поколение, для которого отцы будут играть все более важную роль, к добру это или к худу. Их отсутствие будет сильнее ощущаться детьми, или, с положительной стороны, их вклад окажет более благотворное влияние, – утверждает Рини.

– Вам не кажется, что это заслуга науки? Контроль над рождаемостью позволяет матерям не только рожать детей, но и заниматься ими. А благодаря социальному прогрессу компании создают матерям более благоприятные условия для этого. И все это никак не связано с плановыми кесаревыми сечениями.

– Значит, несмотря ни на что, в будущем матери будут играть все меньшую роль в жизни своих детей? Это ужасно! – восклицает Эйми.

Рини внимательно и отстраненно наблюдала за тем, как мы с Эйми перекидывались словами в холле, а теперь она улыбается нам. И смотрит так, что мне становится не по себе. Нет, она не осуждает нас, как мне показалось, она нас действительно видит. Это пугает меня.

– Как вы знаете, первое астрологическое событие этих выходных – определение совместимости, – говорит Рини.

– Мы с Адамом вызвались первыми, – кивает Эйми.

– Я никогда этого не делаю, но что, если мы сравним ваши таблицы прямо сейчас? – спрашивает Рини и складывает руки на своих бумагах, будто в предвкушении.

У меня такое чувство, будто она с не меньшим энтузиазмом относится к нарушению собственных правил, как и ко всему остальному.

– Вы имеете в виду нас с Фарах? – уточняет Эйми. – Это было бы так забавно!

– Забавно? Я бы сказала, неуместно. Мы не пара! – Мое лицо вспыхивает от смущения.

– Совместимость не ограничивается романтическими отношениями. На самом деле я провожу консультации в компаниях из списка «Форчун 500», – сообщает Рини.