Черный маг - Грин Лейтон

Только в силу войдет не та религия, о которой все думают.

Данте впечатляла не только благосклонность Волхва к их темному богу, но и гениальность этого человека. Зачем насильно проталкивать людям в глотки нечто неудобоваримое, если то же самое можно преподнести мягко, по одной доктрине за раз, выстраивая новую религию поверх других, которые потерпели поражение? Приманка и подмена были сутью феноменально быстрого роста многих современных религиозных организаций, особенно тех, что использовали в качестве наживки псевдохристианские аллюзии.

Волхв вывел эту тактику на совершенно новый уровень. И вот наступило время, когда у них стало достаточно адептов, когда умонастроения и предрассудки постепенно изменились, когда традиционная концепция Бога безвозвратно утратила свои позиции, и значит, можно было раскрывать всё новые и новые истины.

Данте шел к храму через самые гнусные места Восточного Лондона, впитывая взгляды их обитателей – так же, как во время путешествия через катакомбы. Хотя длинный черный плащ и скрывал его ножи, уличные подонки шестым чувством понимали, что в эту часть джунглей явился некто, занимающий в местной иерархии ступень гораздо выше любого из них. Они почти всегда отворачивались, когда он проходил мимо.

Почти.

Еще до того, как был заложен Первый храм, на одной улице ему как‑то раз бросила вызов банда местных. В ход пошли ножи Данте, два из них рассекли воздух и нашли сердца своих жертв еще до того, как те успели хоть что‑то понять. Еще троих Данте уничтожил в ближнем бою. Его лезвия мелькали и разили так быстро и умело, что со стороны, наверное, казалось, будто хулиганов выпотрошил смерч.

Стоя среди тел, окруженный тремя другими членами Церкви Зверя, Данте передал всем вокруг безмолвное послание, которое гласило: «Теперь это наша территория, и больше никаких вопросов».

Послание дошло просто великолепно.

Данте обогнул окраину Хакни и продолжил путь, оставляя позади квартал за кварталом ветшающих, закопченных многоквартирных домов, пока не оказался в еще более неприятной местности среди заброшенных зданий и складов, где хранились товары для черного рынка. Из разбитых окон выглядывали лица, воры и бандиты сновали среди покрытых граффити строений. Данте находился в самых дебрях Восточного Лондона. Эти места были так же далеки от Пиккадилли и Букингемского дворца, как и самые удаленные форпосты некогда могущественной Британской империи.

Он нырнул в потайной подземный переход, потом подошел к каналу, полному илистой зеленой воды, который приведет его к месту назначения.

Восточный Лондон напоминал Данте о детстве в Монреале, и дело было не в сходстве культур: бедность везде выглядит одинаково. Всё те же замусоренные улицы и полуразрушенные дома, те же напряженные лица прохожих, те же тела и души, навсегда увядшие от прозябания на задворках общества.

Несмотря на окружающую нищету и врожденную шепелявость, Данте был жизнерадостным ребенком, энергия наполняла его от маленьких ножек до длинных каштановых кудряшек. Его родители были добрыми и ласковыми, и это значило куда больше, чем среда обитания. Когда Данте жаловался отцу на детей в школе, которые смеются над ним из-за шепелявости, тот объяснял, что они просто завидуют его уникальной манере произносить слова. Став постарше, Данте понял, как обстоят дела, однако отец заверил его, что убежден в своей правоте.

Но окружение все же имеет значение. Особенно ярко оно проявило себя, когда Данте было тринадцать и ночью в рождественский сочельник к ним в дом проник вооруженный пистолетом грабитель. Отец Данте услышал шум и попытался дать злоумышленнику отпор. Тот выстрелил в обоих родителей и исчез, оставив мальчика в обществе плачущей младшей сестры и мамы с папой, жизнь которых вытекала вместе с кровью на вытертый ковер.

Родители умерли еще до прибытия скорой, и в ту ночь Данте лишился большей части своей души. С этого момента он видеть не мог огнестрельное оружие. Боль потери, невыносимая боль, которая начала распоряжаться жизнью мальчика, усилилась, когда их с сестрой поместили в детский дом. Данте не только потерял горячо любимых родителей, но и вынужден был теперь, будто тень, влачить жалкое существование в казенном учреждении.

Однако он предпочитал обычный детдом временным приемным семьям, потому что получал удовольствие от драк. Они помогали ему выплеснуть ярость, однако сестре, единственному родному существу, которое у него осталось, жилось там не слишком хорошо. Когда девочке исполнилось пятнадцать, Данте заявил директрисе, что они готовы отправиться в приемную семью. Об этом решении он будет жалеть всю жизнь.

Поздней ночью, спустя полгода после переезда, Данте взял сестру за подбородок и заставил рассказать о синяках на бедрах, которые заметил, когда она переодевалась на ночь. Сестра долго отнекивалась, но, когда над горизонтом поднялось солнце, все ему рассказала. Данте не колебался. Пока приемные родители лежали у себя в спальне, он отправился в кухню, схватил мясницкий нож и пятьдесят два раза всадил его в дряблую плоть негодяя средних лет, который насиловал его сестру. Вмешалась жена ублюдка, поэтому Данте убил и ее.

Данте оказался в тюрьме для несовершеннолетних, не испытывая ни тени раскаяния, цепляясь за ставший совсем уж крохотным остаток души ради визитов сестры. Но год спустя она покончила с собой, не в силах жить в приемной семье без брата. Тогда исчезла последняя толика души, и боль стала единственным чувством Данте, единственным господином, единственной страстью.

Данте прошел в Первый храм через подземный вход, поднялся на шестой этаж и вошел в помещение, где заседал Внутренний совет. В пустом шестиугольном помещении были стены из черного дерева и шесть кресел из него же. Известный художник расписал сводчатый потолок звездами, превратив его в подобие галактики, и в результате у всякого, кто сюда входил, возникала иллюзия глубины помещения. Закрашенный черным световой люк все же пропускал отдельные лучики света. Этот прекрасный зал дарил всем, кто в нем находился, ощущение, будто они парят в безграничной пустоте.

Перед Данте возвышалась расписанная оккультными символами дверь во внутреннее святилище. Насколько ему было известно, оно предназначалось лишь для Волхва и его приближенных во время общения со Зверем.

Нет, не Зверем, учил их Волхв. Как и ветхозаветный Бог, божество, которое недавно обрел Данте, вершило дела жизни и смерти. Волхв называл эту сущностью другим именем, но позволял, чтобы ее именовали Зверем или даже сатаной, «противоречащим». А вот имя Люцифер не подходило, потому что темная сущность, которой поклонялся Волхв, не была ангелом.

Она была богом.

Дверь внутреннего святилища широко распахнулась, и Волхв шагнул в зал в своей мантии с серебряными звездами. Он был одновременно властным и мудрым.

– Спасибо, что пришел. Нам нужно со многим разобраться.

– Прежде чем мы начнем, – проговорил Данте, после смерти отца возненавидевший свою шепелявость, – должен сказать, что мне позвонили из Сан-Франциско.

– В наших рядах разногласия?

Данте хрипло усмехнулся.

– Оук никогда не осмелился бы роптать. Нет, к нему приходили двое, связанные с Интерполом, и Оука это встревожило.

– Почему?

– Один из них, высокий здоровяк, – объяснил Данте, – представился экспертом по религиям. От него могут быть неприятности. Его зовут…

– Виктор Радек.

Глаза Волхва, напоминавшие цветом чай, который только‑только начал завариваться, засветились. Данте подумал, что их выражение больше всего напоминает энтузиазм, и это его удивило: Волхв редко демонстрировал чувства.

– Так, значит, тебе известно о нем и о расследовании, – протянул Данте.

– О да.

– И тебя оно не тревожит? Взаимодействие с Интерполом может причинять неудобства.

Лицо Волхва вновь обрело характерную невозмутимость того, кто уверенно контролирует любую ситуацию.

– Я предвидел интерес этого человека. Тебе незачем из-за него беспокоиться.