Река Другой стороны - Томах Татьяна Владимировна

Заинтересовавшись, Холли однажды для интереса стащила Хрустальный гребень – благо бабушка никогда его особенно не прятала, в отличие от Черного. Сперва думала тоже провести по волосам лишь разок – как бабушка. Но неожиданно увлеклась. От каждого прикосновения гребня прокатывалась волна щекотных мурашек от макушки до пят, и становилось тепло, приятно и очень смешно. А разноцветные искорки и яркие солнечные зайчики, которые так и разбегались от Хрустального гребня во все стороны, были такими красивыми, что хотелось любоваться ими бесконечно. Холли не смогла оторваться от гребня сама – ее остановила бабушка.

– Ну хватит, – ворчливо сказала она, вырывая гребень из рук Холли, – так можно и вовсе дурочкой сделаться.

Холли захныкала, не желая расставаться с гребнем, но тотчас забыла про потерю – потому что даже когда бабушка забрала его, оказалось, что все вокруг усыпано сверкающими яркими искорками. Это было так красиво и здорово, в сто раз лучше, чем новогодние гирлянды и конфетти на елке. И даже чем подарки. И каникулы. И даже чем целое лето у бабушки, которое только началось. Холли счастливо засмеялась.

– Вот про это я и говорю, – вздохнула бабушка. – Не вздумай больше брать его без спроса, ты пока не умеешь с ним обращаться… Да что я тебе говорю, ты сейчас все равно ничего не поймешь и не запомнишь, – бабушка Берта досадливо махнула рукой. – Давай лучше чайку тебе заварю травяного, он чуток уменьшит эффект.

Чай оказался замечательным, невероятно вкусным, и, главное, искорки плавали и в нем и подмигивали Холли. Какой чудесный день, говорили они, посмотри, посмотри вокруг! Как красиво и хорошо!.. Холли опять засмеялась, отставила кружку в сторону и побежала в сад – успеть поскорее насмотреться на цветы, небо, птичек и бабочек, надышаться волшебными запахами. Как это она раньше не замечала, что все такое красивое!

– Цветочки! – воскликнула Холли, счастливо улыбаясь. – Муравейчик! Посмотри, бабушка, какой миленький! Пчелка!

– Мда, – вздохнула бабушка, – поздновато я тебя остановила. Гляди-ка, даже чаек не помог…

Холли не обратила на ее слова никого внимания. Счастливая и довольная, она бегала от одного края сада до другого, останавливаясь ненадолго – полюбоваться на забавных и милых муравьишек, серьезного шмеля, купающегося воробья, листики и цветы. Каждый цветок и даже бутон казался ей верхом совершенства, и хотелось смотреть на него бесконечно, отслеживая взглядом все оттенки цвета, тонкие прожилочки, будто присыпанные звездной пылью нежные лепестки. Но и остановиться надолго было невозможно – потому что тогда не успеешь посмотреть другие цветы и листики. В конце концов Холли так измучилась, выбирая, что делать, куда бежать и на что смотреть, что чуть не заплакала с досады. Хорошо, калитка почему-то оказалась заперта и не получилось выйти за пределы сада – потому что, с одной стороны, там ведь тоже было столько всего прекрасного и интересного, но с другой – тогда можно было совсем потеряться и запутаться.

К вечеру ноги у Холли гудели и подкашивались, она отчаянно зевала, но спать было жалко до слез – как оставить всю эту интересную красоту? Вдруг она куда-нибудь исчезнет завтра?

Бабушка дождалась луны и крепко взяла Холли за руку, пресекая ее беспорядочные метания. Та уже слишком устала, поэтому только вяло сопротивлялась. Бабушка поставила ее на перекрестье садовых дорожек, залитое лунным светом, шлепнула легонько, чтобы стояла смирно, а потом щедро зачерпнула этот свет – прямо так, из воздуха. Холли даже рот от изумления открыла – так красиво заплескался лунный свет в бабушкиных ладонях, будто молоко, разведенное с алмазной и серебряной пылью. А потом Берта Аскольдовна опрокинула это сияющее молоко Холли на макушку и легонько растерла пальцами – по затылку, щекам и векам. Холли почудилось, что и вправду в глаза залилось что-то, мешающее смотреть, – молоко не молоко, искристая прохладная жидкость, от которой стало сперва щекотно, потом холодно, а потом – тепло. Холли ойкнула и отпрянула, а когда проморгалась, все вокруг как-то изменилось. Вроде бы дорожки, кусты и цветы, залитые лунным светом, все те же, но уже ничего в них нет такого особенного. По крайней мере, бросаться и жадно смотреть на листочки уже не хотелось. Более того – это казалось каким-то глупым. Холли широко и устало зевнула и почувствовала, как подкашиваются ноги.

– Ага, – довольно сказала Берта Аскольдовна, подхватывая ослабевшую Холли под локоть, – вот и ладно. Хорошо хоть полнолуние, иначе провозились бы полночи.

На следующее утро Холли было плохо. Болело все тело, голова, и почему-то немного слезились глаза.

– Это, деточка, у обыкновенных людей называется похмелье, – поучительно сказала бабушка, протягивая внучке кружку с горячим чаем. – Хотя и достигают его они другими способами, но результат примерно такой же.

Холли протестующее замычала: от мысли, что нужно пошевелиться и – ужас! – что-то пить, ее замутило. Но потом от чашки пахнуло мятой и тимьяном. Холли, поморщившись, – в голове ныло от каждого движения, будто там тоже было полно перетруженных мышц, – жадно припала к кружке.

– Зачем? – спросила Холли, когда наконец обрела способность говорить.

– Что? – бабушка удивленно выгнула бровь.

– Зачем они его достигают? Этого. Похмелья.

– Не зачем, а почему. У тебя, кажется, случилась та же история?

Бабушка заметила недоуменный взгляд Холли, которой сейчас с трудом давались даже простейшие умозаключения, и, сжалившись, пояснила:

– Люди, Цветочек, часто делают что им хочется, не задумываясь о последствиях. С одной стороны, когда жизнь коротка, скучна и предсказуема, такой подход имеет право на существование. Но с другой стороны, так она становится еще короче, скучнее и совершенно прискорбно предсказуемой. Поэтому, Цветочек, если тебе хочется избежать этого применительно к твоей жизни – не злоупотребляй сиюминутными удовольствиями, искажающими реальность.

– А в следующий раз, – сказала бабушка позже, когда Холли более-менее пришла в себя и к головной боли добавился стыд за вчерашнее дурацкое поведение. – В следующий раз, Цветочек, прежде чем брать чужие вещи, хотя бы сперва спроси, как с ними обращаться.

– Извини, – смущенно ответила Холли.

– Не потому, что мне жалко. – Бабушка, кажется, даже не заметила ее извинения. – А потому, что незнакомые вещи, даже безобидные с виду, могут оказаться опасными. Это ты еще легко отделалась. Но не вздумай взять Черный гребень. Тут даже я не смогу ничего исправить. Не стану и пытаться, потому что в этом случае можно сделать только хуже. И ты останешься беспамятной дурочкой до конца жизни. Будет очень жаль, потому что я планировала еще много чего тебе рассказать.

Позже Холли подумала, что, возможно, бабушка специально не стала ее останавливать и отбирать Хрустальный гребень. Чтобы Холли почувствовала это сама. И чтобы после этого даже не думала прикасаться к Черному гребню.

Черным гребнем бабушка расчесывала Тьму.

Тьму нужно было прясть в ночь новолуния, в полной тишине, не петь и не разговаривать, чтобы песни и слова не смешались с пряжей и не испортили ее. В черную пряжу можно было добавить только звук кошачьих шагов, еле слышный шелест листьев в безветренную ночь, шорох крыльев летучих мышей и ночных птиц, запах осеннего дождя, палых листьев, созревших яблок и мятного чая. С ингредиентами ни в коем случае нельзя было ошибаться. Добавишь звук человечьих шагов, а не кошачьих, или слишком сильный ветер – и вместо того, чтобы защитить и успокоить, вещь из черной пряжи будет насылать страхи и кошмары, а то и доведет до безумия.

Что происходит с человеком, когда его касается Черный гребень, Холли узнала позже. Бабушка позволила ей смотреть, и увиденное убедило Холли раз и навсегда, что лучше и вправду лишний раз не притрагиваться к этому гребню. На всякий случай.

Зверь появился возле дома Холли через два дня.