Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

— Боже мой! Чего хочешь этот упрямец? Что он, с ума сошел?.. Введите его.

Секретарь уже привык к странностям графа и не подумал, что надо бы предупредить молодого человека, вводя его в кабинет, и сказать: «Вот господин посланник». Курьер вошел и увидел перед собой женщину, весьма пожилую, которая кладет еще одну мушку на толстую щеку, покрытую румянами, а потом приближается к нему с жеманным видом и говорит, протягивая руку:

— Ну, подайте свои депеши.

Курьер обернулся к секретарю, чтобы тот объяснил ему это странное зрелище, но секретарь вышел, как только ввел его и оставил наедине с непостижимым существом.

— Я хочу говорить с посланником! — закричал молодой человек, теряя голову, и без того разгоряченную после многих дней скорой езды, когда увидел, как эта дикая старуха кидается на его портфель и хочет вырвать, крича:

— Да вот он, вот посланник!.. Я посланник!..

Граф изо всех сил старался вырвать у курьера документы, но молодой человек был силен. Он храбро защищал вверенные ему бумаги и показал твердость духа, зовя на помощь и требуя посланника, упорно отказываясь узнать его под этим маскарадным костюмом. Тщетно граф Кобенцель бегал за ним по кабинету и объяснял ему, для чего надел он в тот день свое прелестное парчовое платье с градетуровой [шелковой] юбкой: тот скорее понял бы, если б с ним заговорили по-гречески!

Наконец граф воскликнул в отчаянии:

— Хорошо же, упрямец! Ты увидишь сейчас посланника.

Он ушел в свою спальню, снял с себя платье и возвратился к неуступчивому курьеру в белых шелковых чулках, в башмаках с каблуками, в черных штанах и с париком на голове. Но молодой курьер еще больше прежнего уверился, что перед ним сумасшедший, и еще крепче держал в руках портфель. Посланник рассердился не на шутку. К довершению всего в этот момент доложили о приезде императрицы.

Секретарь посольства наконец разъяснил курьеру всю сцену и заставил его отдать графу Кобенцелю депеши. Граф прочитал их, и они послужили странным предлогом для комедии, которую готовился он сыграть. Его извещали, что генерал Бонапарт, тогда двадцатишестилетний, овладел Италией, имея под своим командованием тридцать шесть тысяч французов, и разбил генерала Болье, несмотря на то (или, может быть, именно потому), что ему было семьдесят шесть лет и в его распоряжении имелось пятьдесят тысяч войска. Посланника предупреждали, что чрезвычайно важно теперь убедить императрицу исполнить свои обещания и отдать воюющим с Францией державам русские сухопутные и морские силы, которые обещала она так давно. Ему приказывали не терять ни минуты и как можно скорее сообщить императрице эти важные известия и просить о помощи.

Уклониться от такого приказания было невозможно, и граф Кобенцель с прискорбием чувствовал это. Но любопытнее всего способ, каким он выпутался из всех этих затруднений. Он велел немедленно просить к себе английского посланника, а это, сколько могу припомнить, был лорд Витворт. Англия готовилась тогда подписать с Екатериной II договор о денежном вспомоществовании и союзе. Интересы Австрии требовали не делать ничего, что могло бы показаться неприятным Великобритании, и потому граф Кобенцель был очень рад изъявить доверенность благородному собрату. Но, чтобы получить ясное представление об их свидании, надобно знать обоих. Лорд Витворт, высокий элегантный мужчина с благородным лицом отличался и самыми благородными манерами; никогда не видала я лучшего представителя государства великого, цветущего и… несносного. Он был всегда великолепно и роскошно одет, даже при республиканском консульском дворе. Можно вообразить, какую странную пару составляли они с графом Кобенцелем, которого, конечно, помнят многие из нас; но его лицо и манеры, умышленно шутовские, были еще украшены в тот раз всею прелестью наряда графини Эскарбаньяс.

Витворт выслушал известия Кобенцеля с обыкновенной своею холодной вежливостью и просил его не заставлять императрицу ждать, а сам пошел объяснить ей причину промедления, которого нельзя было объяснить иначе, как сказав правду. Кажется, императрица в нетерпении велела позвать к себе графа Кобенцеля, и он явился к ней прямо в своем наряде, в парике и фижмах. Впрочем, я не уверена в этих данных вполне.

Граф Кобенцель был очень любезен, но это была любезность современника Людовика XV да еще со всеми неудобствами иностранца. Это была такая же церемонность в разговорах и в обхождении, какой была литература в романах и в театре, а живопись — в картинах Ванлоо и Буше. Во всем у графа проявлялось явное желание походить на Кауница, его учителя — та же ветреность, та же редкая привязанность к свету. Но светом для графа Кобенцеля оставался двор, вне этого блестящего круга потомственной аристократии все становилось для него хаосом. Однако, одаренный замечательным умом, он понимал, что современной Францией управляют блестящие знаменитости, стоящие многих предков. Он знал и понимал это, но привычка, вторая натура, заставляла его страдать из-за того, что он не мог приветствовать госпожу Ланн, именуя ее титулом княгини. И для аристократических ушей его казалось диким нарушением общественной гармонии, когда главу правительства называли гражданином.

В Париж приезжал он на время. Граф Филипп Кобенцель, служивший там посланником до расторжения мира в 1804 году, был его кузеном. В свое время я буду говорить и о нем. Никогда не встречала я двух человек, столь отличных друг от друга.

Глава XLIII. Дипломатические контакты с Россией

Первым следствием благоприятной перемены к нам самого могущественного из европейских монархов было возобновление связей между Парижем и Петербургом. Император Павел прислал во Францию генерала Спренгпортена с письмом, в котором благодарил Бонапарта за хорошее обхождение с его подданными. Но визит Спренгпортена не имел дипломатического характера. Он отдал письмо Первому консулу во время частной аудиенции и прибавил изустно все, что могло возобновить дружественные сношения между Россией и Францией.

Генерал Спренгпортен был человек самый подходящий для своего поручения. Император Российский знал ум многих окружавших его, но в тогдашних обстоятельствах между Францией и Россией весьма важно было не поставить человека в положение, которое от одного слова могло сделаться ложным. Бонапарт, при всем своем великодушии, мог сказать что-нибудь неприятное для России, и Павел учитывал, что иностранцу, да еще в качестве частного лица, в Париже будет легче, чем коренному русскому. Впрочем, размышления эти не мои: я слышала их от Первого консула, когда он хвалил императора Павла, объясняя госпоже Бонапарт, почему Спренгпортен не облечен званием посланника.

Спренгпортен происходил из старинной финляндской семьи. Он служил полковником во время знаменитой революции 1776 года и был вполне предан королю Густаву III. Густав настолько был уверен в привязанности его к себе, что это был единственный военный, которому молодой претендент на королевский престол сообщил свой смелый план. Спренгпортен должен был привезти королю Свеаборгский гарнизон, но западные ветры задержали его корабли в Финляндии, и, когда он прибыл в Стокгольм, все уже было кончено. Шляпы одержали победу над колпаками, и король торжествовал [104]. Генерал Спренгпортен появился слишком поздно и оставался в тени, несмотря на свою преданность. Оскорбленный, он покинул свое отечество и перешел сначала на службу Голландии, а потом — России.

Первый консул любил разговаривать со Спренгпортеном, и часто разговоры их бывали продолжительны; но он не мог любить этого человека, потому что я часто слыхала строгие суждения его о людях, оставивших свое отечество. Помню, что однажды Спренгпортен дал прекрасный бал, и Первый консул спрашивал у многих из нас, весело ли было там и кто из дам уехал последней. Несколько минут продолжался разговор в легком тоне, когда Бонапарт заметил:

— У господина Спренгпортена такая строгая физиономия, что странно видеть его организатором праздника. Думаю, в душе его много тяжелых воспоминаний — он был очень несчастлив… Но он чрезвычайно храбр и, сверх того, очень сметлив. Один русский генерал, меньше его знающий, думал, что неприлично храброму человеку обходить неприятеля, как советовал Спренгпортен, и хотел атаковать с фронта. Наш швед оставался при своем мнении. Русский спросил, не боится ли он? На эти слова у генерала Спренгпортена был один ответ: «Вперед!»