Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

Сердце Грейс на миг упало, но потом она сообразила, что общество Форди скрасит ей эти поездки.

— Итак, ты сможешь отблагодарить меня, получив хорошую роль, — подытожил Джордж. — Я попросил режиссера к тебе присмотреться.

Неделю спустя Грейс праздновала свое утверждение на роль Флоренс Мак-Крикет в «Факелоносцах» и «Жене врача». А еще — на роль поменьше, Мариан Алмонд в «Наследнице». Это в некотором отношении было даже важнее участия в дядиных пьесах, поскольку означало, что ее взяли не только из-за родства с именитым драматургом.

Чтобы отметить победу, Джордж повез племянницу выпить шампанского, а потом — в «Маску и парик», старейший во всей Филадельфии зал для музыкальных представлений, который он любил еще с тех пор, как в компании таких же старшеклассников хохотал там над труппой, исполнявшей отрывки из «Микадо». Грейс впервые за долгое время снова почувствовала себя раскрепощенной, благодарной, радостной. Ей не терпелось узнать, что же будет дальше.

Она упорно трудилась все лето, ежедневно проходя проверку на прочность, трясясь на кожаных сиденьях удобного черного семейного седана, потная, вымотанная и восхищенная после дневных нагрузок. Пока Форди ехал на юг по темной автостраде, где фары их автомобиля были единственным источником света на многие мили вокруг, Грейс вновь мысленно проживала день, проведенный в театре, где до нее блистали Хелен Хейз и Лилиан Гиш. Здание этого театра когда-то служило мельничным амбаром.

— Форди! — воскликнула она своим новым голосом, который действительно стал для нее органичным. Грейс могла регулировать его на любой громкости. — Это ни на что не похоже. Утром мы репетируем наши реплики в тенечке на улице. Как будто мы Пэк и Боттом из «Сна в летнюю ночь», хотя, конечно, мы — не они. Мы — Мак-Крикеты, но ощущения похожи. Потом, ближе к обеду, мы идем в дом и работаем на сцене, и ты не поверишь, несколько там жарко. На нас направляют вентиляторы, которые либо так шумят, что нам друг друга не слышно, либо крутятся слишком слабо, и тогда от них никакого толку. Но всем все равно. Это часть очарования театра в Баксе. Кондиционеры включают, только когда есть публика, — это входит в цену билета. — И она рассмеялась.

— Нужно, чтобы зрители были довольны, — согласился Форди, улыбаясь Грейс, которая по вечерам всегда садилась на пассажирское сиденье рядом с ним.

Она ненавидела обычай, требовавший располагаться сзади, пока ее возят туда-сюда. Форди не возражал, когда у нее не имелось желания разговаривать, если ей просто хотелось посидеть с закрытыми глазами, пока знойный ночной воздух врывается в опущенное окно, и мысленно сочинять письма Дону, из которых, впрочем, лишь одно действительно было написано.

По большей части к вечеру она так уставала, что засыпала, едва они доезжали до Генри-авеню. Днем, во время репетиций, времени на письма не было, а по воскресеньям мать строго следила, чтобы она посещала церковь и после шла вместе с ней в клуб на ланч. Время на себя у нее оставалось только в воскресенье днем, тогда она обычно дремала или шла с Лизанной в кино, или встречалась с дядей Джорджем, чтобы побеседовать о пьесах.

Дон прислал несколько писем, все — на адрес театра, чтобы мать не могла наложить на них лапу. И хотя они были полны любви, поддержки ее летних начинаний и надежды на ее скорое возвращение в Нью-Йорк, сам он при этом казался Грейс очень далеким.

Летний театральный сезон поглотил Грейс сильнее, чем вся предыдущая деятельность на этом поприще. Ее миром стали актеры, декораторы, музыканты и все, кто участвовал в постановках, а всё за пределами округа Бакс… ну, просто не существовало. Воскресные вылазки с семьей казались путешествием на другую планету, какую-то ненастоящую, не имеющую отношения к реальному миру. Только на руку такому положению вещей был и ее все менее платонический флирт с Полом Валле, убийственно красивым главным декоратором, к тому же художником, который готовил сейчас свою первую зимнюю выставку в Нью-Йорке.

Грейс провела Форди на генеральную репетицию «Жены врача», потому что, как ее это ни бесило, папа с мамой ни за что не одобрили бы его присутствие в зрительном зале на премьере.

— Так что посмотришь спектакль раньше них, — сказала она, шаловливо поднося палец к губам: мол, только тихо! — Вместе с дядей Джорджем и Уильямом.

Когда немногочисленная разношерстная публика, аплодируя, повскакивала с мест, сердце Грейс забилось так быстро, что стало трудно дышать. Пришло облегчение, пальцы товарищески сплелись с пальцами стоявших рядом артистов, они все вместе вскинули руки над головами, а потом позволили им упасть. Во время поклонов она ощущала какие-то совсем новые для себя эйфорию и счастье. Да бывала ли она вообще счастлива прежде? Почему-то все, что до сих пор казалось ей счастьем, виделось теперь пустячным. И как-то сразу стало ясно, что ураган жара и энергии, который бушевал сейчас у нее в груди, был той реальностью, в погоне за которой она проведет теперь всю оставшуюся жизнь.

Форди подарил ей букет розовых и голубых гортензий, сопроводив это поцелуем и словами:

— Ты великолепна, Грейс! У тебя талант.

— Ты оказала честь моему сценарию, Грейс, — сказал дядя Джордж. — Думаю, этот спектакль вернет тебя на дорогу из желтого кирпича.

Уильям, сияя гордостью и радостью, вручил большую коробку в красивой обертке и проговорил:

— Это от нас обоих.

Там оказался диплом Академии в красивой полированной золотой рамке. Со слезами на глазах Грейс проговорила:

— Не могу дождаться, когда повешу его в своей нью-йоркской квартире…

Позже, улучив момент после вечеринки для труппы, Пол поцеловал ее так жадно, что ей захотелось провести с ним ночь на матрасе, который просто-напросто валялся среди живописных полотен и подрамников на полу его студии. Не жди ее Форди с автомобилем, она, быть может, так и поступила бы, ведь крепкое, сильное тело художника казалось именно тем, что нужно, чтобы дать выход беспокойной энергии, переполнявшей ее той ночью. Но Форди ждал, а она по-прежнему находилась в Пенсильвании, на территории отца.

Однако, как сказал дядя, она уже была в пути. Черт, в этом не оставалось никаких сомнений!

Глава 5

— А это от чьего кавалера? — вслух удивлялась Пруди, занося в кухню коробку с розами, обнаруженную перед дверью в их квартиру. — Клянусь, Грейс, у-нас ваз не хватит!

— Придется взять у мистера Чина на углу, — отозвалась Грейс, ища в сумочке любимую помаду и прохаживаясь в новых туфлях на каблуках по паркету их шестикомнатной квартиры.

На кухонном столе уже стояли две вазы с розами. Она посмотрела на красные лепестки, покачала головой и пожаловалась:

— У этих мужчин нет воображения!

Куда более впечатляющий букет из экзотических растений — орхидей и каких-то веточек с розовыми листьями, она никогда раньше таких не видела, — от Асмира Казми давно завял, да и его самого в последнее время нигде не было видно.

В конце сентября он сказал, что у него дела в Париже, и обещал быстро вернуться в Нью-Йорк. Но уже Хэллоуин, чуть больше чем через две недели на Бродвее состоится премьера «Отца», и, судя по всему, он пропустит дебют Грейс. Она и сама не понимала, почему так волнуется, — ведь не влюблена же она в этого темноволосого плейбоя с длинными ресницами. Впрочем, его внимание льстило и давало желанную передышку от общества дельцов и законников, с которыми она встречалась, выходя с подругами в свет. На их первое свидание Асмир повез ее кататься на лодке по Гудзону, а не потащил в «Вальдорф», «Плазу» или один из популярных ресторанов, понатыканных по всему Манхэттену, где господа из элитных пригородов ощущают себя в высшей степени аи courant [6], с покровительственным видом ведя под руку актрису.

После краха отношений с Доном ее на некоторое время отвратило от актеров. Когда она в конце лета вернулась в Нью-Йорк, только-только получив роль Берты в шедевре Стриндберга (ее партнером стал ни много ни мало сам великий Рэймонд Мэсси), то в первый же вечер встретилась с Доном. Встреча была тайной и оттого казалась еще слаще. После окончания сезона в Баксе, когда дядя Джордж предложил ей пройти прослушивание на роль в «Отце», она, не сказав родителям ни слова, села в поезд, а потом в ожидании результатов ожесточенно вязала шарф для Лизанны и пинетки для крохотной дочери Пегги. Ради того, чтобы просто скоротать время, она как раз собралась замахнуться на свитер для себя, но тут позвонил режиссер: