Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

— Они такие, какие есть. Мы же не собираемся их переделывать.

— Тогда хорошо, что ты от них уехала, — пробормотал он.

Свет позднего утра заливал просторный обеденный зал клуба, на другом конце которого пианист за «Стен-веем» наигрывал попурри из Роджерса и Хаммерстайна. Их компания — Дон с Грейс, ее родители, Пегги с мужем, Джорджем Дэвисом, ну и Келл с Лизанной — восседала за круглым столом возле окон, так что можно было любоваться вишнями и яблонями в самом разгаре их весеннего цветения.

Пегги и Джордж успели основательно заняться второй «Кровавой Мэри», пока родители неспешно потягивали первую. Лизанна была еще слишком мала, чтобы пить, а красивый, с волевой челюстью Келл во время тренировок придерживался спартанской диеты. Дон ждал, когда ему принесут очередную «Мимозу», а Грейс пила лишь кофе и свежевыжатый апельсиновый сок. У нее было предчувствие, что ей вскоре может понадобиться трезвый ум, однако неловкая тишина за столом уже заставила ее пожалеть о таком выборе напитков. Может быть, Дон все-таки не параноик?

— Лиззи, — обратилась Грейс к младшей сестре, посчитав жизнь старшеклассников самой безопасной темой для разговора, — как тебе в этом году история? У вас же ведет миссис Конье? Раньше она на некоторые уроки одевалась пилигримкой. Она до сих пор так делает?

— Похоже, у нее есть склонность к театральности, — вставил Дон, стараясь поддержать разговор.

Лизанна, проглотив кусок яйца бенедикт, произнесла:

— Она молодцом. До сих пор наряжается и все такое. Но мне больше нравится математика у мисс Уэверли.

— А что вы изучаете в этом году? Геометрию? — спросила Грейс.

Ее нервировало молчание, в котором все остальное семейство позвякивало серебряными столовыми приборами о фарфор тарелок.

Лизанна запила яйцо молоком и ответила:

— Ага. Геометрию.

Снова воцарилось молчание.

— Удивительно, до чего же вы, девочки, все похожи, — сказал Дон, ловя взгляды Пегги и Лизанны.

У девушек были те же белокурые волосы, тонкие носы и нежный румянец, что и у Грейс. И черты лица, и оттенок кожи явно выдавали в них сестер, дочерей своей матери: пусть волосы Маргарет Майер Келли и потемнели с годами, они сохранили золотистый оттенок и к концу лета выгорали до светло-русого. Келл же унаследовал отцовский прямой нос, жемчужные зубы, широкую улыбку и более темные волосы — хотя гораздо светлее, чем у Дона, как заметила Грейс сейчас, когда они все вместе сидели за одним столом.

— Плохо только, что на этом их сходство и заканчивается, — пробурчал отец, не поднимая глаз от тарелки с остатками яичницы и сосисок.

Грейс увидела, как Дон дернулся вперед и открыл рот, чтобы ответить, поэтому легонько коснулась под столом его руки и жизнерадостно произнесла:

— Да, я никогда не умела так ловко управляться с теннисной ракеткой, как Пегги, или с клюшкой для лакросса, как Лизанна.

Дон бросил на нее неодобрительный взгляд. Ладно, с этим она разберется позже.

— Ты всегда хорошо плавала, — весело возразила Пегги. — И дольше всех задерживала дыхание.

— Спасибо, Пегги, — проговорила Грейс, благодарная сестре за заступничество, пусть даже в семье и бытовало колкое замечание, что легкие Грейс куда сильнее ее рук.

«Это результат практики, — напомнила себе она. — Никто ни разу не воздал мне должное за те долгие часы, когда я тренировала легкие, училась задерживать дыхание и не кашлять».

— Папа, — произнесла Пегги тем одновременно игривым и укоризненным тоном, который лишь она одна на всем белом свете позволяла себе в разговоре с отцом, — не забывай, в выпускном альбоме Грейс предсказано, что она станет звездой. — И, повернувшись к Дону, добавила: — Не обижайтесь на нашего папу. Он никогда не понимал, что значит быть актером или актрисой.

Грейс впервые за день искренне улыбнулась сестре, чье имя не раз красовалось в первых строках программок спектаклей, которые ставили в старшей школе Стивенса.

— Уверена, Грейс рассказывала вам о брате Джека, Джордже, — с мягкой улыбкой на губах заметила мать.

Дон с благодарностью кивнул:

— Более того, мы встречались с Ним на прошлой неделе. Потрясающий человек! Ни за что бы не сказал, что он взял Пулитцеровскую премию. Большинство в такой ситуации зазнались бы, но Джордж такой, что скромнее и не бывает.

Уши Грейс запылали от смущения. Надо было предупредить Дона, чтобы он не упоминал о встрече с дядей Джорджем…

— Выходит, — сурово поглядел на нее отец, — дяде ты представила Дона раньше, чем отцу? Ясно, как оно теперь делается.

Дон посмотрел на Грейс виноватыми глазами, будто прося прощения. Муж Пегги, который давно научился помалкивать на семейных сборищах Келли, прикончил свою «Кровавую Мэри» и поднял два пальца, делая официанту знак повторить.

— Нет, папа, — засмеялась Грейс, — ничего подобного. Просто дядя Джордж умудрился достать нам всем билеты на «Хватай свою пушку, Энн», — солгала она. На самом деле они ходили на «Трамвай “Желание”», но у нее было подозрение, что отец не одобрит такой выбор.

Джек Келли не ответил. Да, он всегда любил наказывать молчанием.

— Итак, Дон, что вы делаете, чтобы оставаться в форме для работы на сцене? — вступил в перепалку Келл.

— Мне нравится бегать, — ответил тот. — Бег хорошо прочищает голову.

— Я бегаю только для тренировок, — сообщил Келл. — Никогда не понимал бега ради бега. Пробежав несколько миль, я, наверное, умер бы от скуки.

«Все потому, что у тебя не хватает воображения, чтобы себя развлечь, Келл», — подумала Грейс и пошутила вслух:

— Боже, может, нам лучше поговорить о политике?

Засмеялись только Пегги и Джордж-Дон до конца завтрака не произнес больше ни слова, в то время как Джон и Келл ругали «проклятых евреев и педиков, которые разводят в газетах коммунистическую пачкотню». Это заставляло Грейс краснеть от неловкости и избегать взгляда Дона.

Позже, прогуливаясь вдвоем с Грейс по окрестным извилистым улочкам и поднимаясь по пологой Генри-авеню, тот кипел от злости, сжимая в карманах кулаки и втягивая голову в плечи.

— Ладно, забудем о гостеприимстве. Но неужели они не соображают, что говорят гадости о собственном родственнике?!

— Сомневаюсь, что они хоть что-то понимают о дяде Джордже, — сокрушалась Грейс, которая настолько расстроилась из-за отцовских высказываний, что с трудом подбирала слова. — Прости, что я спровоцировала этот разговор, Дон. Мне правда очень жаль.

— Да прекрати ты за все извиняться, Грейс! — воскликнул он, вторя уроку, который она усвоила еще на первом курсе Академии: «Никогда не извиняйтесь за свое выступление, ни до него, ни после. Не будьте предубежденными к своей аудитории». — Ты не виновата, что твоя семья — кучка ограниченных… — Дон замешкался, вероятно ища слово, одновременно точное и достаточно вежливое, а потом припечатал: — Ирландцев.

Грейс кивнула.

— Это точно, — нервно проговорила она, чувствуя, как сердце сжимается в кулак: так всегда бывало в последнее время, если Дон что-то не одобрял в ней. — Но, надеюсь, на твоих чувствах ко мне это не отразится.

Дон остановился и притянул Грейс к себе. В окружении каменных фасадов домов, многие из которых были построены ее семьей, она стеснялась слишком уж явственно проявлять свою приязнь к нему. К счастью, он понял это и не стал целовать ее на улице.

— Напротив, — сказал он, — это только заставляет меня еще сильнее тобой восхищаться.

Как бы Грейс хотелось оказаться с ним сейчас на суматошной нью-йоркской улице! Там она бы поцеловала его как следует. Стискивавший сердце кулак ослабил свою хватку, и она удовлетворилась тем, что зацепилась мизинцем за мизинец Дона. Тот склонился к ней и быстро чмокнул в щеку.

Когда они вернулись к дому, Форди приветствовал их у боковой калитки. Его доброго лица было почти не видно, потому что он стоял повесив голову.

— Грейс, я могу на несколько минут позаимствовать твоего друга? Мне нужно кое-что ему показать, и, похоже, твоя матушка хочет поговорить с тобой наедине.