Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

Итак, 6 мая (20 жерминаля X года) соответствующее постановление Сената было представлено Первому консулу, и он отвечал на него согласием. Жюно, который любил Наполеона страстно и потому принимал с пылкостью все, что имело непосредственное отношение к его жизни, славе да и вообще ко всему, сказал мне: «Надобно отпраздновать это замечательное событие в жизни моего генерала и в то же время показать нашу признательность Первому консулу и госпоже Бонапарт за благосклонность, которой они награждают нас. Ты должна просить госпожу Бонапарт приехать на завтрак к нам в дом, прежде чем он будет полностью устроен. Надобно, чтобы она видела его таким, каков он есть. И потом, сто лет пройдет, если мы будем ждать, пока его меблируют. После это станет новым поводом просить ее к себе. Ты устрой с госпожою Бонапарт, а я берусь переговорить с Первым консулом».

Я приехала к госпоже Бонапарт со своей просьбой, и она приняла ее чрезвычайно благосклонно, потому что, повторяю, всегда была добра и прекрасна, если легкомысленность характера не увлекала ее. Она сразу приняла мое приглашение, однако с условием.

— Говорили ли вы об этом Наполеону? — спросила она меня.

Я отвечала, что Жюно в эту самую минуту у Первого консула и просит его о том же.

— Надобно подождать его ответа, — сказала она, — потому что, вы знаете, я не могу принять никакого приглашения на праздник или на обед без его позволения.

Это было справедливо. Еще недавно при мне госпожа Бонапарт получила строгий выговор за то, что побывала на завтраке у одной дамы, к которой сам он изъявлял величайшее уважение (это была госпожа Девен); он ничего не знал о ее визите и потому рассердился. Думаю, что он поступал таким образом из осторожности, зная, с какой невероятной легкостью госпожа Бонапарт принимала всех, кто представлялся ей; и среди них бывало достаточно много просителей, ежедневно приходивших с письменными и устными просьбами дать им префектуру, место сенатора, командира дивизии, сборщика податей и т. п. Первый консул знал, что доброта госпожи Бонапарт распространяется на всех и она соглашается на пятнадцать просьб за одним обедом, завтраком или где-нибудь на празднике. Потому-то он был очень разборчив в своих позволениях на ее выезды. Впрочем, отпуская ее к нам в дом, он знал, что там встретит она тех же самых людей, которых каждый день видит он в Тюильри.

Когда Жюно пришел к нам, он был в восторге от благосклонности, с какою Первый консул принял его просьбу. Он не только согласился, но еще изъявил странное желание, чтобы из мужчин у нас были только Дюрок и сам Жюно, но чтобы женщин было двадцать пять.

Первый консул не смог, однако, приехать к нам на завтрак, и госпожа Бонапарт приехала одна с женой Луи. У нас были также госпожа Бачиокки, госпожа Мюрат и все молодые спутницы моего брака, если я могу так выразиться. Я имею в виду молодых жен военных собратьев Жюно. Некоторые из них были очень приятны, другие нет, но все, по крайней мере, отличались хорошенькими личиками и молодостью, так что взгляд радовался при виде огромного стола, окруженного двадцатью пятью или тридцатью юными головками, из которых только одну или две нельзя было назвать очаровательными. Это собрание походило на корзину со свежими цветами.

Жозефина была уже не очень молода в это время, но повторять ли, что она казалась изумительною! Верно, она была очень хороша и в это время казалась еще прелестною. Если бы у нее были зубы — не говорю хорошие или дурные, но хоть какие-нибудь, — она, конечно, затмила бы при консульском дворе многих женщин, не стоивших ее.

Этот завтрак в нашем доме на Елисейских Полях был очень необычен. В самом деле, не странно ли давать такой значительный завтрак в доме, где даже не было еще кресел? Туда были допущены двое мужчин. Наша искренняя дружба с ними и уважение Первого консула к старшему из двух братьев служили порукой, что он не рассердится. Это были генерал (впоследствии маршал) Сюше и брат его Габриэль. Завтрак кончился очень хорошо. Госпожа Бонапарт хотела осмотреть все уголки дома, прошла по всем комнатам, и утро пролетело быстро. Потом она предложила нам ехать в Булонский лес. Весна была во всей своей красе: воздух благоухал розами, солнце нежно грело, время было усладительное. Жозефина прогуливалась долго, много разговаривала со мной о наших намерениях устроить дом и, наконец, сказала, что Первый консул поручил ей объявить мне и Жюно о подарке: сто тысяч франков для меблировки нашего дома: «Потому что, — сказал Бонапарт, — недостаточно подарить им дом, надобно еще, чтобы в нем можно было жить».

Через некоторое время я давала бал, как говорится, на новоселье. Первый консул, которого только что просили принять пожизненное консульство, сделал на этот раз нам честь своим посещением. Мы давали бал в зале нижнего этажа. Госпожа Бонапарт сказала мне накануне:

— Я хочу блеснуть на вашем бале, увидите, в каком прелестном наряде явлюсь я к вам.

В самом деле, этот наряд был очень мил. Она оделась Эригоной, ее головку украшал венок из виноградных листьев, переплетенных с кистями черного винограда. Платье ее было расшито серебром и убрано такими же виноградными кистями. На шее, на руках и в ушах ее красовался редкий жемчуг. Жена Луи, которая тоже была у меня в тот вечер со своею матерью, явилась, как обычно, прелестною, очаровательною женщиной. Она танцевала, как сильфида, и я еще вижу эту стройную нимфу, одетую в античном вкусе в короткую тунику из розового крепа, вышитого золотой нитью; прелестная белокурая голова ее была увенчана розами. Я вижу, как она, любезная, радостная, веселая, заставляет всех других веселиться и радоваться; вокруг нее толпились, глядели на нее, любили ее.

Когда Первый консул приехал, он захотел осмотреть все. Жюно водил его и в погреба, и на чердак: он сам требовал этого. Бонапарт оставался на балу только до часу пополуночи; но и то было для него очень поздно. Мы изъявили ему искреннюю признательность.

Постановление Сената, где больше просили, нежели объявляли о продолжении консульства, казалось недостаточным. Сенат подготовил другое постановление и представил его Первому консулу 4 августа. Жюно в то самое утро, очень рано, уехал в Тюильри. Он говорил с Первым консулом долго и, возвратившись из дворца, сказал мне, что Бонапарт остается еще в нерешительности, принять или нет пожизненное консульство. Я знаю, теперь многие могут сказать мне, что Наполеон нисколько не сомневался; но я спрошу в свою очередь: разве нет во Франции множества людей, которые любят отечество ради него самого? По крайней мере, они говорят это. Как же могут они сомневаться в благородных чувствованиях других людей? Но, прибавляют они, последующие поступки Наполеона ясно доказали деспотические его намерения. На это я могу отвечать только улыбкой жалости. Снова прошу их найти мне ангела между людьми и особенно обращаюсь к тем, кто, не сделав еще ничего ни для счастья своего отечества, ни для славы его, присваивает себе право порицать или хвалить того, кому не было равного в веках.

Как бы то ни было, через два месяца после того, как народ просил Бонапарта принять консульство на десять лет, тот же народ, чувствуя необходимость сохранить как можно дольше своего покровителя и благодетеля, возвратившего Франции счастливые дни, просил его принять консульство на всю жизнь. При всем своем огромном честолюбии Наполеон хотел, чтобы его оправдало желание Франции. Сделано было воззвание, открыты списки; граждане могли свободно писать, не страшась преследования, потому что, надобно заметить, Наполеон никогда не мстил по политическим причинам. Доказательством этого служит Моро.

«Жизнь гражданина принадлежит отечеству его, — отвечал Первый консул депутации Сената. — Французский народ хочет, чтобы моя жизнь была посвящена ему: повинуюсь».

И конечно, он мог сказать, что народ хотел этого, потому что из трех миллионов пятисот семидесяти тысяч двухсот пятидесяти девяти граждан, подавших голос свободно (тогда это и не могло быть иначе), три миллиона пятьсот шестьдесят восемь тысяч восемьсот девяносто подали голос в пользу его. (Замечу в скобках одно из странных сближений, которыми иногда мало занимается история, потому что записывает только крупные события: в тот самый месяц, когда Франция просила у него целой жизни, к республике постановлением Сената был окончательно присоединен остров Эльба, куда после сама Франция изгнала своего героя.)