Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

— Посуди сам, этот юноша едет к императору в Милан. Он будет там на торжествах коронации. Он услышит там волшебные слова величества, высочества… Я очень боюсь, чтобы очарование любви не оказалось слабее этого волшебства. Не знаю отчего, но я боюсь за эту бедную молодую женщину, такую прекрасную, благородную и доверчивую. Я боюсь, что ее голос не будет услышан из ее далека! Всё, и даже крик новорожденного дитя, звучит слабо за пятьсот лье.

Жюно засмеялся.

— А я уверен, что ты ошибаешься, — сказал он.

События доказали, что я была права.

Меня удивила разница между Испанией и Португалией. Она сделалась заметна тотчас после переезда через границу около Бадахоса. Черные глаза, волосы и загорелое лицо составляют единственное сходство между португальцами и испанцами. У первых губы толстые, нос напоминает негров, волосы черные, часто курчавые. Вообще в их внешности, руках и особенно ногтях заметна кровь метисов. Это особенно разительно после Испании, где у жителей цвет тела также смуглый и глаза черные, но вид европейский.

Зато при въезде в Португалию вас прежде всего приятно поражает ухоженная природа. Оставив обширные песчаные долины и заброшенные луга, вы находите деревни с хорошо выстроенными и ослепляющими белизной домами: крестьяне красят их каждую весну. Португалец вообще больше чем испанец заботится о самом себе. Куртка из темного сукна заменяет у него кожаный плащ и камзол; вместо монтеры (маленькой шапочки) у него шляпа. У женщин волосы просто собраны или закрыты платком, завязанным под подбородком. Обращение их приятно, что в Испании встречается не везде. Впрочем, крестьяне не дают полного представления о португальском народе, и я вскоре покажу это, говоря о Лиссабоне и Опорто.

Еще не доехав до Эльваса, мы увидели первый сад померанцевых деревьев, каких не видали, приехав в Испанию. Вообще все на границе Португалии чрезвычайно отличается от того, что оставляете вы позади себя. В Эльвасе мы удивлялись прекрасному водопроводу, который простирается на целое лье. Он на высоких арках проходит через долину, удивительно плодородную, покрытую садами, прекрасно обработанными, и небольшими померанцевыми боскетами [159]. Его называют os arcos de Аmoreira. Тутовое дерево, подле которого начинается он, дало ему имя.

Но эта ухоженность, этот прекрасный вид есть только наряд кокетки, и Португалия надевает его для того, чтобы унизить свою соперницу. Исчезло все, когда мы оставили Эльвас: нас окружили горы, обнаженные и бесплодные. Но вскоре около какого-то селения мы опять встретили ладанник с его прекрасными белыми цветами и золотым пестиком, бальзамический запах его снова наполнял воздух. Это растение еще замечательнее в Португалии, где почки его и ветви более смолистые, чем в испанской Эстремадуре.

Эстремоз, небольшая военная крепость с гарнизоном, приветствовала нас пушечными выстрелами. Комендант крепости, старик, храбрый человек, думал увидеть светозарного ангела в первом адъютанте Наполеона, потому что, надо заметить, Жюно выставлял впереди всех своих титулов именно этот. Впрочем, кажется, это обольщение также действовало и на старого ветерана: он выражал свое восхищение Францией и ее героями искренними словами, которые идут от сердца и не могут обмануть. Комендант водил нас по своим владениям с доверчивостью самой благородной, а Жюно был чувствителен к этому, душа его понимала все великодушное и высокое.

В Арраиолосе мы уже не слышали пальбы, потому что там нет пушек; зато стрельба из карабинов, сопровождающая приветствия, показывала, что нас хотят принять дружески. Мы видели, что португальское правительство если и не любит Францию, то, по крайней мере, боится ее.

Область Алемтехо, в которой находится Лиссабон, часто сравнивают с Эстремадурой, но никакие воспоминания мои не дадут верного понятия о той красоте, какую представляют песчаные равнины Алемтехо во время цветения удивительных растений, сплошь покрывающих их. Надобно сказать, что, любя страстно ботанику, я с восторгом видела у себя под ногами самые редкие, самые красивые растения и самые замечательные кустарники, которые выращиваем мы в теплицах, — герань всех видов и дикие розы Южной Европы.

Скоро я очень рассердилась на Португалию за то, что всякий день ушибала себе лоб, плечи и руки от толчков моей кареты. Известно, какое мученье дорога, когда вы заперты в движущемся ящике много дней кряду. Прибавьте к этому мученье от тряски по скверной дороге. Я иногда думала, что Португалия нарочно хотела себя отделить этим от Испании. По крайней мере, неоспоримо, и Жюно заметил это, что в большей части Алемтехо дороги дурны и артиллерия не могла бы переехать через рытвины и рвы там, где увязают кареты. Часто португальцы, кажется, даже не знают, что такое большая дорога. Я спрашивала сама себя, каким образом еще четыре года назад местный монарх по собственной охоте решился ломать себе кости, когда приезжал в Бадахос для свидания с державным своим тестем, королем Испании? Этому последнему было совсем не так трудно — дорога от Мадрида до Бадахоса прекрасна и достойна справедливой похвалы. Я говорила об этом бадахосскому коменданту, и он сказал мне, что Князь мира наперед приказал исправить дорогу везде, где надобно было проезжать монарху.

Что касается бразильского принца [Жуана VI], то у него не было фаворита, разве кроме Лобато, любимого его камердинера, который, однако, не мог вмешиваться в починку больших дорог и не был всемогущим министром. На этой ужасной дороге принц только наживал шишки на лбу; но он так же привык к ним, как и другие его спутники, и никто из них не обращал на это ни малейшего внимания. Бедное королевство!

Да, надобно сказать мимоходом, что это была страна, управляемая довольно смешно. К несчастью, она доказывала, что иногда государство может двигаться без головы, без рук и без ног. Тогда оно похоже бывает на шар, катящийся по свету, и всякий может толкнуть его ногой, ударить кулаком и принять неблагосклонно. Все это было на свете…

Глава XIV. В Лиссабоне

Я подъезжала к Лиссабону в четверг на Страстной неделе 1805 года, в четыре часа пополудни. Пораженная, я припоминала похвалы, которые беспрестанно повторяли мне от Парижа до Мадрида, и невольно увлеклась великолепием и блеском декорации, разворачивавшейся передо мною. Думаю, нет ни одного города, который бы представал так, как Лиссабон, когда подъезжаете к нему со стороны Испании. Долина реки Тежу простирается в иных местах на полтора лье в ширину и окружена на другом берегу большим городом, который выстроен амфитеатром на холмах, прилегающих к реке, запруженной бесчисленным множеством кораблей с флагами разных стран. Можно написать, что Лиссабон — огромный, прекрасный город, выстроенный на великой реке, что окрестности его очаровательны, а небо прекрасно и воздух благоухает, можно говорить все это, но нельзя, как бы ни были вы красноречивы, описать словами вид Лиссабона. Мое изумление запечатлелось во мне так, что годы нисколько не изменили его. Мне кажется, я еще вижу этот великолепный город, его реку, сады, купола, монастыри, особняки, — и все это освещено португальским солнцем, лучезарным и пламенным, но еще не тягостным в то время года.

Банкиром нашим был французский негоциант, которого тотчас по выходе нашем из кареты представил Серрюрье, брат маршала. Серрюрье был тогда французским консулом в Лиссабоне; он встретил нас в этом качестве и приветствовал на земле Лиссабона. Нам приготовили прелестнейший загородный дом, где мы забыли все неудобства испанских и португальских постоялых дворов. Вечер привел нас в восхищение. Померанцы, покрытые цветами, и золотые плоды их; гранатовые деревья, покрытые пурпуровыми бутонами, подле гераней и деревьев алоэ; наконец, пальмы, магнолии, датуры — все благоухало, цвело, дышало жизнью.

Серрюрье объяснил Жюно все, что требовалось сделать для первого церемониала, и если бы он описывал мне двор короля Иоанна в XIV веке, я нашла бы в его словах больше смысла. Видно было, однако, что он не шутил. Впрочем, мы уже были знакомы с традиционным церемониалом: Талейран отдал его Жюно перед отъездом из Парижа. Я имела время прочитать эту бумагу и посмеяться, надеясь, что когда мы приедем в Лиссабон, просвещенный ум графа Араухо найдет средство отказаться от нелепого обычая. Я надеялась, что мне даже не понадобятся мои фижмы, я думала… Впрочем, чего я только не думала! И ошиблась, потому что Португалия в 1805 году была той страной Европы, где всего меньше понимали таких умных людей, как граф Араухо.