Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

— Уилл Кейн — человек, который действует на пределе своих возможностей. Я хочу видеть перед камерой не Гэри Купера, а мужчину, готового умереть, чтобы спасти свой город, даже если этот город повернулся к нему спиной.

Благодаря этому замечанию Грейс почувствовала себя лучше и, когда пришел ее черед, заговорила медленно и неуверенно, опасаясь, что ее точка зрения прозвучит слишком нескромно, ведь она считала свою героиню главной в фильме:

— Эми Кейн — новобрачная, которая хочет начать жизнь с чистого листа, выйдя замуж и забыв о насилии, сопровождавшем ее ранние годы. А потом обнаруживает, что бежать от прошлого невозможно, и чувствует опустошение.

— Вот именно, опустошение, — сказал Фред, встретившись глазами с Грейс и удерживая ее взгляд, — но она также находит в себе стержень, когда понимает, что должна прийти на помощь мужу. Она не может бежать. Она должна сражаться.

— Да!.. — выдохнула Грейс, осознав, что их с режиссером видение Эми во многом совпадает.

Слово «стержень» большинство людей использовало бы для описания персонажа Кэти Хурадо, самостоятельной и обольстительной владелицы салуна Хелен Рамирес, но когда Фред произнес его применительно к Эми, у Грейс почти перестало крутить живот. Ей все еще требовалось понять, как играть Эми в паре с мужчиной, который куда старше и опытней, да еще в непривычной обстановке. Работа на телевидении научила Грейс корректировать мимику и голос, которые перед камерой казались более резкими, чем на сцене, но большой экран — совсем другое дело. Она надеялась лишь на то, что Циннеман и Купер сумеют направить ее в нужное русло. По крайней мере, Грейс вроде бы смогла настроиться на позитивный лад.

Голливудская машина по производству слухов умудрилась приписать ей связь чуть ли не со всеми артистами, за исключением Джина, единственного, с кем у нее действительно был роман, неизменно песоча ее в колонках о светской жизни. Стоило ей, здороваясь, поцеловать кого-то из актерской братии на вечеринке и уж тем более в ресторане за отдельным столиком, как какой-нибудь сидевший в засаде фотограф фиксировал этот момент и публиковал с заголовком: «Что происходит между Грейс Келли и Гэри Купером?» (или Марлоном Брандо, или Грегори Пеком).

Некоторые сплетни, впрочем, задевали за живое. Судя по всему, кое-кто из ее бывших однокашников по Академии решил скормить прессе пикантные истории из ее прошлого. В одной статейке рассуждали о готовности Грейс прокладывать себе путь наверх через постель, ссылаясь на ее связь «с одним из преподавателей Академии» и цитируя ее неназванного соученика, сказавшего: «Всем известно, что Келли готова на все, лишь бы получить роль. Если она нацеливалась на какую-нибудь роль, у всех остальных шансов не было». Эта колкость привела Грейс в ярость, ее захлестнуло гневом, хотя раньше казалось, что она оставила подобные приступы в прошлом, садясь на самолет в Калифорнию. «Одним из преподавателей» был Дон, и она его любила! Он стал первым после дяди Джорджа человеком в ее жизни, с которым она могла обсуждать то, что действительно дорого ее сердцу. Конечно же, она была к нему неравнодушна! И она упустила гораздо, гораздо больше ролей, чем получила. Сколько раз она тосковала по утрам в постели, зализывая раны, нанесенные ее самолюбию! Но статьи представляли ее безжалостной гарпией, ни дня в своей жизни не страдавшей.

— Это безумие, — сказала она дяде Джорджу, когда они сидели в очень традиционном доме у поля для гольфа в Палм-Спрингс, куда он перекочевал недавно вместе с Уильямом. Благодаря кондиционеру тут царила благословенная прохлада. — Похоже, газетчики и их источники сочиняют что хотят!

— Если бы ты подписала контракт со студией, там дали бы окорот прессе, — ответил Джордж.

— Неужели ты хочешь, чтобы я дала какой-нибудь студии столько власти над собой? Да, студия может контролировать то, что попадает в газеты, но тогда у меня не будет права голоса насчет того, что она сообщит репортерам.

— Боюсь, студии в нашем деле необходимы, — пожав плечами, проговорил он.

— Должен же быть другой путь, — покачала головой Грейс и пригубила розовый лимонад.

— Фамильная строптивость Келли! — засмеялся Джордж. — Мне это нравится. Посмотрим, что ты сможешь сделать.

— Строптивость у меня по обеим линиям, — уточнила Грейс. — Майеров тоже трусоватыми не назовешь.

— Совершенно верно, — согласился Джордж. — Но будь осторожна, Грейс. Многие актеры пытались противостоять студиям и проиграли. Не уверен, что оно того стоит.

— Знаю, знаю, Бетт Дэвис и все такое… — Грейс закатила глаза.

— Грейс, — твердо сказал Джордж, — Бетт Дэвис очень высоко ценилась, когда пыталась избавиться от контракта, и потерпела поражение. Ее почти уничтожили.

— Я планирую избежать подобной участи, не подписывая этих проклятых контрактов, — сказала Грейс, выпрямляя спину и по-новому складывая салфетку на коленях. — И в любом случае, когда съемки закончатся, я полечу в Нью-Йорк работать с Сэнфордом Мейснером и постараюсь вернуться на Бродвей. Голливуд не для меня. Начнем с того, что я не выношу жару.

Носить в павильоне костюм Эми Кейн было ужасно. Последние несколько недель Грейс провела в многослойной одежде из толстого хлопка и шляпе: снимались сцены в пыли. Носоглотка саднила, говорить правильно было трудно. Хуже того, она чувствовала, что плохо справляется с работой. Фред снова и снова переснимал сцены с ее участием, и даже после его слов «Снято! Хорошо» ей казалось, что он не в восторге. Вначале она обращалась к нему за советами, но он всегда был так поглощен работой с операторами и декорациями, что времени на Грейс у него почти не оставалось.

— Ох уж эта решимость молодости… — легкомысленно протянул дядя Джордж. — Мне бы хотелось, чтобы ты была в Калифорнии, неподалеку, Грейс. Народ здесь куда… терпимее к не таким, как все. Обнаружилось, что тут я больше ко двору, чем в Филадельфии с ее провинциальным мышлением и даже чем в Нью-Йорке, хоть он и претендует на космополитизм.

— Но разве тебе не везет с молодой публикой Нью-Йорка? Ты же в одной обойме с Эдит Уортон [10].

— Боюсь, для Артура Миллера и Теннесси Уильямса [11] я слишком стар. Да, я знаю Нью-Йорк Эдит Уортон, там я принят, насколько это вообще для меня возможно. А вот вам, более молодым, я неинтересен. Здесь же я в своей тарелке.

Грейс стало неуютно из-за этой меланхолии, обычно не свойственной дяде.

— А где Уильям? — спросила она. — При нем ты всегда пободрее.

— Ну, он пошел предаваться новообретенной страсти к гольфу, — ответил Джордж. — Оттого-то мы тут и поселились. — Он махнул рукой на бесконечную зелень за внушительными окнами.

— Ясно, — проговорила Грейс. — Ты тоже играешь?

— Иногда. По большей части мне нравится проводить время в одиночестве.

— У тебя вызревают какие-то новые проекты? — с энтузиазмом поинтересовалась Грейс, действительно желая услышать ответ, но еще и надеясь вывести дядю из печального настроения.

Ей не повезло.

— А знаешь что? — сказал Джордж, поднимаясь с дивана и тем самым прекращая разговор. — Я проголодался, а Мария сообщила, что сделала к ланчу свой знаменитый салат с крабами и авокадо.

Дурная слава, которая благодаря газетчикам пошла о Грейс и ее любовных похождениях, оказалась такой громкой и всепроникающей, что просочилась в филадельфийскую прессу. И не успела Грейс оглянуться, как родители прислали Лизанну погостить у нее в «Шато Мармон» в качестве компаньонки. Сестры Келли провели на бульваре Сансет пару веселых вечеров, а потом старшей пришлось уехать на натурные съемки в засушливую калифорнийскую глушь.

— Ты не попадешь в неприятности, пока меня не будет? — с понимающей полуулыбкой спросила Грейс.

Накануне вечером Лизанна отчаянно флиртовала с помощником официанта в ресторане, располагавшемся во внутреннем дворике «Шато». Сама Грейс недавно обнаружила, что «Шато» с высокими стенами, густой живой изгородью из олеандров и бугенвиллей и главным входом, через который пускали далеко не всякого, — одно из немногих мест, свободных от представителей прессы. Возможно, «Юнайтед Артисте» оказали ей большую услугу, поселив именно сюда, в своего рода сейф, куда запросто не проникнешь. Поэтому она стала чаще здесь обедать и ужинать.