Луиза утыкается в мою грудь сморщенным красным личиком и завывает. У приютских дам выпячиваются глаза, словно у жаб, и они прикрывают неодобрительные взгляды черными шелковыми веерами.
Внутри меня лопается какая-то пружина.
– Милые дамы, я признательна вам за ваше сочувствие. Вы были для меня большим утешением. – Крепко прижимая к себе дочку, я пробираюсь сквозь их толпу и иду к каретному сараю.
– Этикет бывает коварным, доченька. – Я сажаю ее в кабриолет и привязываю к сиденью. – Ты неизбежно попадаешь в сложные ситуации, где общепринятые правила либо не действуют, либо, хуже того, противоречат друг другу. Когда такое случается, надо действовать по велению сердца. – Схватив вожжи Красавчика, я направляю его в сторону Сен-Реми. Я не допущу, чтобы моего супруга похоронили без меня.
2
Голова в тумане
Когда моя тетка получает от меня известие о безвременной кончине моего супруга, она посылает мне буклет «Заметки об элегантном трауре». Никаких слов сочувствия, никаких соболезнований. Правила коварны, словно волк в овечьем стаде. Я договариваюсь о встрече с Адольфом Юбине, коммерсантом, который торгует тканями и шьет модную одежду.
Юбине бренчит на пианино с такой энергией, что дрожат лепестки поздних роз в вазе, стоящей наверху. Мотивчик веселый, словно воркование сизых голубей в моей купальне для птиц. Юбине управляет модной лавкой брата, а тот взял на себя хлопоты со швейной мастерской. Лавка для меня – святилище с перелистыванием журналов La Mode, изысканными тканями, экзотическими перьями, фурнитурой с жемчугом и камнями. Юбине знает, чем соблазнить посетительниц, и они соблазняются и покупают. На конторке он держит толстую тетрадь в кожаном переплете с подробными мерками любой из клиенток, их любимыми расцветками, тонами и стилями, с их днем рождения.
Его узкие плечи вздымаются, а пальцы драматически бьют по клавишам – это финальный аккорд.
– Звучит как Гайдн, – говорю я.
– Вы почти угадали. Это его ученица, Марианна Мартинес. – Далее следует традиционный поцелуй, la bise, в обе щеки, и я вдыхаю его пряный запах ноготков. – Ох, моя драгоценная мадам Поммери, мы были потрясены вашей утратой. Ваша семья была маяком любви для всех нас.
Я плотно сжимаю губы. Каждый раз, встречая знакомых, которых не видела после смерти Луи, я теряю контроль. Конечно, я могу купить одежду, не задыхаясь от горя. Мои пальцы ласкают красочные рулоны тафты, шелка и шерсти, их цвета новые, современные – пурпурный, розовый, синий и желтый. Такие соблазнительные ткани обычно подстегивали мою творческую фантазию. Но сейчас они уже не радуют мой усталый взор.
Юбине наливает мне шампанское; он держит его охлажденным для клиенток. У него неизменно изысканные облик и манеры. Жилет из китайского бархата с подходящими по цвету карманным платком и галстуком. Булавка для галстука из морского ушка и такие же запонки. Рубашка с защипами и костюм «в елочку». На его кожаных ботинках я никогда не замечала уличной пыли.
Ледяная жидкость чуточек (как говорила в школе моя подружка) поднимает мне настроение.
– Я взял на себя смелость и заказал для вас платье. Посмотрите, как оно вам? – Он ведет меня в самую большую примерочную. Яркий свет огромной люстры умножается в больших напольных зеркалах, подчеркивая ужасные лиловые мешки у меня под глазами.
– Мне жаль, месье, но я не могу сегодня выносить эти зеркала. Я вижу себя в них такой, какой не хотел бы видеть меня Луи. Мне это неприятно. Он никогда не одобрял, когда я носила черное.
Юбине теребит кончик пышных усов.
– Моя оплошность, мадам. – Он ведет меня в гардеробную с шелковыми абажурами, стенами, обитыми шелковым муаром, и бархатными стульями. И там нет ни одного зеркала.
Брижит, веснушчатая сирота, которую я привела к нему на обучение швейному делу, помогает мне надеть платье. Я всегда так радуюсь, когда мне удается пристроить в хорошее место какую-нибудь из моих девочек. Лишь на несколько драгоценных мгновений я отвлекаюсь от меланхолии, глядя на элегантные полосы ткани, на лиф с защипами, присборенную талию, которую Брижит закалывает повыше, по моей фигуре. Меня ничто не радует после утраты Луи.
Без света и зеркала я не могу ничего сказать, вижу только, что платье темное. Как мое настроение. Как мое будущее.
Брижит отходит на шаг и оценивает свою работу.
– Вам нравится, мадам Поммери? – Ее голос дрожит от неуверенности.
А-а, понятно, это первое сшитое ею платье.
– Работа безупречная, Брижит. – Я разглаживаю лиф, роскошная тафта шуршит под пальцами.
Девушка распахивает дверь, и я выхожу на свет.
– Magnifique! Великолепно! – Юбине ахает и целует кончики пальцев.
– Изумительно, мадам Поммери, – говорит Брижит, сцепив ладони в замок.
Я кручусь перед большим зеркалом, свет люстры подчеркивает радужные пурпурные и зеленые отливы ткани. У меня сжимается сердце.
– Не тот цвет, – говорю я. – Платье не годится. Вдова должна носить черное как минимум шесть месяцев.
Юбине вскидывает брови.
– Траурное платье должно носиться в память об ушедших из жизни любимых. Месье Поммери очень не нравилось, когда вы надевали что-то черное, и теперь вы сделаете ему величайший комплимент, одевшись так, как он считал правильным. Он будет доволен, взирая на вас с небес.
– Теперь моему супругу ничего не может нравиться. – В голове пульсирует боль, глаза застилает туман.
Юбине помогает мне сесть на стул, Брижит наливает новую порцию шампанского. Я страшно огорчила бедняжку. Но правила никуда не денутся, а уж правила траурного этикета у нас особенно строгие.
– Вы свободны, Брижит, – говорит Юбине, и девушка возвращается в пошивочную. Он встает передо мной на колени, бледный и виноватый. – Мадам Поммери, я не хотел вас огорчить. Конечно, вы хотите носить черное, и это правильно. Мы начнем шить другое платье, которое отвечает вашему представлению об этикете.
Я пью глоточками шампанское, живые пузырьки успокаивают меня.
– Вы присоединитесь ко мне, месье? Неприлично пить одной.
Юбине наливает шампанское как сомелье – большой палец под дном бутылки, а сама она лежит, как в колыбели, на остальных четырех пальцах.
– A notre santé. Будем здоровы. – Он чокается с моим бокалом, и мы пьем.
В моем бокале всплывают пузырьки и лопаются, источая фруктовый аромат.
– Шампанское лечит всякое зло, не так ли? – Пожалуй, я слегка погорячилась с платьем.
– Вы раскрыли мой секрет, мадам. – Юбине накручивает кончик усов на свой мизинец. – Без шампанского я не продал бы ни одного платья.
– Прежде вы жили в Париже? – Я допиваю шампанское, и Юбине подливает мне еще.
– Я торговал там вином, – подтверждает он. – Теперь скучаю по суете большого города.
– А я в Париже оканчивала школу. Потом училась в Англии в университете Святой Марии.
– Теперь мне понятно, – говорит он. – Ваше чувство вкуса превосходит всех в Реймсе. Вероятно, поэтому я выбрал для вашего платья шелк с отливами. Изысканный, но не очень броский. В Париже вы определенно увидели бы вдов в таких платьях.
У меня горят щеки.
– Но ведь я не в Париже, не так ли?
– Я оскорбил вас. – Он вздыхает. – И теперь, когда вы переезжаете в ваш особняк в Шиньи, я понимаю, что это платье совершенно неуместно.
– Кто вам сказал, что я переезжаю? – Мои пальцы нежно гладят аметистовые пуговицы на запястьях.
Он хлопает себя по щеке.
– Кажется, я слышал об этом от месье Вольфа, когда встретил его в «Биргартене». А несколько наших клиенток упоминали, что вы покидаете приют при Сан-Реми и как это огорчит всех девочек, которых вы устроили на работу.
– Я привязана к моему приюту. Если я решу переехать, то ни за что не брошу приют на произвол судьбы.
– Конечно, нет, мадам. Вы посвятили ему жизнь. – Он сопровождает слова легким кивком.
Я возвращаюсь в гардеробную, чтобы переодеться. Пальцы легко скользят по фестончатому краю лифа. Изысканная работа. Жалко отказываться. Вообще-то в платье мне нравится все, особенно радужный отлив, как на павлиньих перьях. И я поворачиваюсь к Юбине.
