Ее пухлые пальцы выбирают высокое, многослойное пирожное, из боков которого выглядывают крем и джем.
– Я люблю пирожные «Наполеон» с чаем. – Она откусывает от пирожного, закрывает глаза, на губах появляется блаженная улыбка.
Корзинка пищит. Вдова наливает сливки в блюдце и приподнимает полотняную ткань на корзинке. На стол прыгает черный котенок и опрокидывает сахарницу. Он шумно лакает сливки и вылизывает дочиста блюдце. Вдова подливает ему еще. Он не походит ни на одну из кошек, каких я знаю. На кончике тонкого хвоста кисточка, словно на волшебной палочке. Тело длинное и худое, ноги как у ягуара. Усы торчат на шесть дюймов. В диких глазах мерцают золотые точки.
– У нас аллергия на кошек, – говорю я ей непроизвольно, прежде чем вспоминаю про хорошие манеры.
– Но он не кот, моя милая. Он матагот. Вы, конечно же, слышали о таких магических существах? Матагота полезно иметь в друзьях в нелегкие времена.
Мне даже не нужно заглядывать в «Этикет для дам». Я и так знаю, что полагается говорить про нежелательный подарок.
– Очень любезно с вашей стороны, мадам Клико.
– Я настаиваю, чтобы для вас я была Барб-Николь. – Она прижимает указательный палец к подбородку. – Могу я звать вас по имени?
– Конечно, – отвечаю я.
Она наклоняет голову набок.
– Мне называть вас Луиза, как делал ваш супруг, или Александрин?
– Он звал меня Луиза в качестве семейной шутки. – Я вздыхаю. – Когда Луи назвал этим же именем нашего сына, он шутил, что мы семья Луи, Луи и Луизы. Нам это казалось милым. Когда родилась дочка, он назвал ее Луизой.
Ее проницательный взгляд отшелушивает мое притворство.
– Я предпочитаю имя Александрин. Вы не против?
Я нервно беру с блюдца чашку.
– После замужества меня называют мадам Поммери.
– Никто не вправе диктовать вам, как вас звать. Решать вам. – Она облизывает кончики пальцев. – Как насчет Алекс? Имя вам как-то подходит. Современно, оригинально, живо.
– Так называли меня подруги в школе, но Луи это имя никогда не нравилось, – признаюсь я.
Она цокает языком.
– Брак – прекрасная вещь, надо всегда уважать желания супруга и ставить их на первое место. Но теперь важно доверять голосу сердца. Вы стали вдовой, и мужчины выстроятся в очередь, чтобы учить вас жить дальше. Не слушайте никого. Доверяйте собственному суждению.
Матагот трется о мою руку и тихо мурлычет. Его шерсть мягче, чем я думала.
– Его имя Феликс. – Вдова Клико переводит взгляд на поднос, выискивая новую жертву.
– Чье имя? – У меня уже начинают чесаться запястья, и я незаметно их чешу.
– Матагота. – Она кладет в рот мадленку и радостно смеется. – О боже, как вкусно.
К тому времени, когда вдова Клико уходит, мои запястья уже распухли. Я приманиваю матагота кусочком сыра. Потом хватаю его, бегу к задней двери и выбрасываю на улицу.
– Bon chance, удачи тебе, Феликс!
* * *
Пробудившись до рассвета, я протягиваю руку к Луи, но место рядом со мной на перине холодное и пустое. Я ощущаю его присутствие в доме или, скорее, отсутствие присутствия. Наши незаконченные разговоры, мои редкие поцелуи, совместные трапезы, вино, которое Луи давал мне попробовать. Стены дома хранят эхо нашей совместной жизни.
Луиза спит в колыбельке рядом с моей кроватью, а не в детской. После ухода из жизни отца она очень много капризничает. Возле дочки я слышу какие-то странные звуки, и там что-то шевелится. Я заглядываю к ней. Жалобные звуки издает черный меховой комок. Длинные усы и золотые пятнышки в глазах. Я хватаю матагота, пока моя дочка не задохнулась от удушья. Как это существо проникло в дом?
Луиза потягивается и зевает.
– Bonjour, мамочка.
Матагот прыгает ей в руки.
– О, мамочка, какой он милый! – Она утыкается крошечным носиком в черную шерсть, и котенок мурлычет. – Как его зовут? – Она гладит пальцами белую звездочку на его груди.
– Кажется, он матагот, – говорю я.
– Правда? Как в сказке?
Я киваю.
– Его зовут Феликс.
– Феликс. Феликс. Феликс. – Она хихикает и обнимает его. Золотые глаза котенка неотрывно глядят на ее личико.
Тяжелый покров горя кажется мне чуть легче. Может, этот матагот все-таки волшебный.
3
Подлить масла в огонь
Пока Рейнар Вольф надзирает за инвентаризацией, которая решит судьбу нашей шерстопрядильной компании, я просматриваю корреспонденцию, лежащую в конторке Луи. Луиза сидит на обюссонском ковре и играет с моей шатленкой. Она разматывает мерную ленту, рисует карандашом и заводит часы. Подарок супруга в конце концов пригодился.
Пока дюжина мужчин считает тюки шерсти, партнер моего супруга Нарцисс Грено выкрикивает цифры дрожащим от старости голосом. Вольф заглядывает через плечо Анри Васнье, когда тот спокойно и сосредоточенно записывает количество. Я понимаю, почему Луи так полагался на этого надежного молодого человека.
Склад представляет собой хаос из ткацких станков и веретен, а также бутылок красного вина, которым Луи торговал в качестве побочной коммерции, поскольку продажи шерсти падают. Если бы я сама занималась организацией производства, дела, возможно, шли бы более эффективно. Но мой супруг не хотел никакой помощи, и я направила внимание на приют.
Грено наклоняется над катушками шпагата и тут же хватается за поясницу и стонет. Святой человек, он помогал Луи вновь открыть бизнес, когда я забеременела. Три года назад, когда доктор Дюбуа поставил диагноз, что у меня не менопауза, а беременность, я была поражена. Беременность в тридцать семь лет? Когда я пришла с такой новостью к Луи, он побледнел и выглядел на десяток лет старше своих пятидесяти пяти. После этого он отложил уход из компании и вернулся к работе.
Луи руководил производственным сектором компании «Поммери & Грено», а «старина Грено» занимался продажей, предпочитая поездки и общение с потребителями. Чего стоит компания без Луи? По мере продолжения инвентаризации осознание последствий смерти моего супруга доходит до всех так же неотвратимо, как отбивают время часы Реймсского собора.
Васнье проходит мимо конторки и в шутку натягивает чепчик на глаза Луизы. Она приподнимает поля, посмотрит, кто это сделал, и грозит ему крошечным пальчиком, как может сделать только двухлетняя кокетка. И тут же укол грусти – что Луи уже не с нами и не может поиграть с дочкой.
Я уверена, что Васнье так же гадает, что будет с компанией, как и все работники. Что означают эти подсчеты и пересчеты? Насколько я знаю, завтра все могут остаться без работы.
Работники спускаются из мезонина по скрипучей лестнице, снимают фригийские колпаки и кланяются, когда проходят мимо меня.
– Bonsoir, Madame, – говорят они перед тем, как уйти.
– Нам надо обсудить эти заказы вина. – Васнье вручает мне пачку бумаг.
– Уже поздно. Мы посмотрим их завтра, – говорю я. – Вы можете отнести Луизу к няньке перед уходом домой?
Васнье подхватывает Луизу на руки.
– Пойдем искать Люсиль, хорошо? – Перед тем как закрыть дверь, он глядит на Вольфа. Как и я, он тоже знает, что судьба компании лежит в руках банкира.
– Мне нелегко это говорить. – Вольф приглаживает имбирные волосы. – Но думаю, что если мы продадим оборудование, это только-только покроет долги.
Острая боль пронзает лоб. Старый Грено наклоняется со стула и фокусирует взгляд на развязавшемся шнурке.
Я барабаню пальцами по конторке.
– Про какие долги вы говорите?
Грено поджимает старческие губы.
Вольф останавливает мои пальцы, чтобы не барабанили.
– Не беспокойтесь, мадам Поммери. Я здесь, чтобы помочь вам справиться с трудностями.
Я выдергиваю руку.
– Пожалуйста, месье Вольф, приведите факты.
Зеленые глаза банкира жадно сверкают в свете фонаря, но голос звучит монотонно, как у священника, совершающего последний ритуал.
– Надо выплатить закладную за это здание.
– Вы что-то знаете про закладную? – спрашиваю я у Грено.
