Впрочем, давно говорят, что исключения подтверждают правила, и это справедливо. Я видела многих женщин (и почитаю себя в числе их), которые, сохраняя все должное почтение к своему государю, встречали, однако, императора с благородством и достоинством, и это нравилось ему больше, чем глупый страх или низкопоклонство. Когда он обращался со строгим словом к женщине и она отвечала ему с умом и почтением, он уже никогда не возобновлял своих упреков. Что касается меня, вот доказательство: когда, бывало, я отвечала ему слишком живо, он в продолжение двух или трех собраний не говорил со мною ни слова, но никогда и не сказал бы мне ничего оскорбительного.
Госпожа Реньо де Сен-Жан д’Анжели оказалась однажды в таком же положении на балу у великой герцогини Бергской, который та давала в прекрасных садах Нейи. Император был сердит. Он с нетерпением обходил круг женщин и, я думаю, даже не обращал никакого внимания на тех, с кем говорил. Госпожа Реньо попалась ему на глаза, так что не могла уклониться. Он остановился, взглянул на нее, измерил глазами с головы до ног, сначала рассмотрев ее наряд, который был прелестен: белая креповая юбка, убранная букетиками роз, белых и розовых, лиф из розового атласа, букет на груди тоже из розовых и белых роз; в прическе были они же. Должна сказать, что ни у кого в тот вечер не было такой прически, как у госпожи Реньо, потому что ее волосы, мягкие и блестящие, имели нежность бархата, восхитительно сочетавшуюся с этими прелестными розами. Я остановилась на подробностях, по-видимому, смешных в рассказе об императоре, но предметы связываются невольно. Если угодно теперь прибавить к наряду ее прелестное правильное личико и удивительные руки двадцативосьмилетней женщины, то, мне кажется, можно вообразить очаровательное существо. Мы стояли с нею рядом, и император прошел быстро, не остановившись передо мною. Не помню точно, но, кажется, госпожа Дюрок стояла между мной и маркизою Куаньи. Он шел сказать что-то маркизе, но вдруг остановился перед госпожой Реньо и начал разглядывать ее наряд и свежие розы. Видно, этот роскошный наряд и красота рассердили его, как иногда в Риме сердит луч солнца в прекрасный весенний день, когда в душе почему-то мрак и страдание. Наполеон горько усмехнулся и поднял глаза на прелестную женщину.
— Знаете ли, госпожа Реньо, что вы ужасно стараетесь? — сказал он ей, усиливая звучание и ясное выражение своего голоса, хоть в нем и оставалась торжественность.
Первая минута была тягостна для госпожи Реньо. Быть таким образом представленной вниманию тысячи человек, из которых, верно, сто женщин с наслаждением слышали каждое слово, это слишком для женщины, как бы ни была она умна. Но госпожа Реньо после мгновенного размышления доказала здравое суждение свое и ясный ум. Она взглянула на императора с тихой улыбкой и отвечала ему довольно твердым голосом, так что могли слышать каждое ее слово:
— Мне было бы очень прискорбно слышать слова вашего величества, если б я была в том возрасте, когда можно сердиться на это.
Ей было тогда двадцать восемь лет, как я уже сказала. Несмотря на почтительный страх, который внушал император, раздалось одобрительное, едва заметное жужжание. Наполеон поглядел на госпожу Реньо и не отвечал ей ничего; через несколько минут, проходя опять мимо нас, он взглянул на меня с коварной улыбкой и сказал, придавая своему голосу приятное выражение:
— А вы, госпожа Жюно, почему не танцуете? Разве уж слишком стары для танцев?
Эта же фраза была повторена другой молодой женщине, стоявшей подле меня, кажется, госпоже Дюрок.
Но, несмотря на такое предубеждение императора, госпожа Реньо оказывала ему удивительную приверженность, которая превратилась в явное обожание с той минуты, когда на него обрушились несчастья.
Жюно часто встречал в одном из домов наших друзей господина и госпожу Б. Госпожа Б. была невесткой госпожи Контад, Меротты, и каждый раз, когда я могла сделать ей приятное, я делала это с удовольствием; Жюно поступал так же; но различия во мнениях стали причиной того, что между нами так и не смогла укрепиться дружеская связь. У Жюно случались продолжительные споры с маркизом, всегда бесполезные, потому что, как уже я сказала словами одного очень умного человека, «спорить надобно только с теми, кто одного с вами мнения».
Помню, однажды Жюно яростно спорил с некоторыми особами из Сен-Жерменского предместья, и в числе их находился маркиз Б. Жюно вел себя с ними как нельзя лучше; впрочем, случаи, когда я могла гордиться им, были нередки. Возвратившись домой, он в тот же вечер сказал мне:
— Я рад, что овладел собой. Я спорил, но не начал ссоры. Впрочем, господина Б. трудно обвинить, и я нисколько не думаю порицать его за то, что он благородно держится старых установлений. У господина Б. твердое мнение, и я должен уважать его.
Через день после этого за завтраком мы развернули «Монитор», и в длинном списке имен увидели имена господина и госпожи Б.: она была назначена придворною дамой, а он, кажется, плац-адъютантом при Наполеоне.
— Боже мой, как досадны эти два назначения! — сказал Жюно. — Император не любит отказов, а ведь господин Б. и жена его не займут этих мест. Мнения их о Наполеоне и его правлении так резки!
В тот же вечер он встретил маркиза в одном доме. Увидев Жюно, маркиз смешался. Жюно подумал, что тот не смеет выразить перед ним своего неудовольствия за почетный выбор, который унижал его. Он подошел к нему, взял его за руки и был сама дружеская любезность.
— Император может оскорбиться вашим отказом, не понимая, что обстоятельства поставили вас в такое положение…
Господин Б., казалось, онемел и, наконец, пробормотал:
— Иногда трудно… Бывают обстоятельства… Вы понимаете, что…
Он был в таком смущении, что Жюно изумился и не смог скрыть этого.
— Но, — сказал он с улыбкой, потому что уже начинал понимать, в чем дело, — стало быть, вы приняли?..
— Да, но…
— О, так это превосходно! А я и не знал, что мы одержали такую победу! Ведь это стоит взятия в плен целого полка! Потому что если вы не служите в нашей армии, то уже не будете и в неприятельской. — И прибавил с выразительной улыбкой: — По крайней мере, я надеюсь.
Будь у меня больше времени и места, я могла бы рассказать здесь многое о маркизе Б. и его сыне, тогда вы увидели бы, сколько можно причинить зла с самыми добрыми намерениями и совершенной преданностью. Разве мы не видим этого в настоящую минуту?
Большое несчастье поразило наше семейство в это время. Я лишилась своей свекрови.
Надобно знать любовь Жюно к своей матери, чтобы постигнуть глубину его горя. Я хотела избавить его от тяжелых часов и скрывала опасность, так что известие о ее смерти поразило его совершенно неожиданно. Люди, которые говорят о Жюно и представляют его чуждым нежных и добрых чувств, эти люди должны узнать, каков он был всегда. Они увидели бы образец истинного и прямодушного друга, образец доброго сына и отца. Я упомянула, что свекровь моя выразила желание провести с нами остаток своей жизни в Ренси. Она сказала это 2 или 3 ноября, в тот день, когда у нас завтракала императрица-мать. Всегда веселая, всегда в ровном настроении, всегда желавшая видеть смех и забавы молодых людей, окружавших ее, она беспрестанно мучила меня просьбами, чтобы мы танцевали, пели и гуляли в парке. Добрая женщина, как я оплакивала ее!
Через несколько дней после завтрака с императрицей она почувствовала себя нездоровой. Но она никогда не жаловалась, и только моя заботливость могла заметить перемену в ней. Я принудила ее лечь в постель. Жюно беспрестанно занимался тогда смотрами войск, которые отправлял в Германию. Он приезжал в Ренси только обедать и возвращался в Париж рано на другое утро, если не уезжал еще в тот же вечер, чтобы провести его у принцессы Каролины, которая начинала уже очень привечать его. Он был в ужасной тоске. Я видела, что успехи французской армии смущали его, знала, что он проводил ночи без сна или спал очень тревожно, все время упрекая себя в бездействии. Могу удостоверить, что именно тогда доказал он императору свою привязанность и преданность. Я сказала это после самому Наполеону, когда мы разговаривали с ним однажды полтора часа.
