Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

Свекровь мою похоронили в Ливри, небольшой деревне, где священник принадлежал к числу наших искренних друзей. Зная необыкновенную чувствительность Жюно, я боялась за него во время похорон. В самом деле, когда надобно было окроплять тело святой водой, он упал без чувств и долго не мог оправиться после. Никогда не говорил он о матери без слез. О, это было сердце благородное, золотое сердце!

Император написал самое дружеское письмо, исполненное чувств, которые прямо идут к страдающему сердцу. Кроме того, он написал это письмо собственной рукой! Особенно замечательно также, что в нем император говорил Жюно ты и выражался, как бывало в Тулоне или в Итальянской армии.

Письмо оканчивалось фразой, достойной внимания. Чтобы понять ее хорошенько, надобно знать, что мой свекор был смотрителем лесов и вод в департаменте Кот-д’Ор. После смерти моей свекрови он почувствовал такую жестокую печаль от разлуки с подругой жизни, что не хотел заниматься ничем и отказался от своей должности. Он написал об этом сыну и просил его ходатайствовать у императора о возможности передать должность зятю своему, господину Мальдану. Жюно исполнил его просьбу. Император отвечал Жюно, как я уже сказала, с истинною добротой, с самым дружеским отношением. Но о господине Жюно он выразился так:

«Я не понимаю, почему отец твой хочет оставить свое место. Он кажется мне человеком с благородной душой и сильным характером. Что общего между его женой и его должностью? Если жена необходима ему для представительности, пусть женится в другой раз».

Из этих слов можно заключить, что в Наполеоне не было решительно никакой сентиментальности. И в самом деле, его занимало столько серьезных помышлений, что он не мог входить во множество обыкновенных мелочей жизни. Впрочем, отказав сначала в передаче должности, он согласился на нее через несколько месяцев.

Часто случается, что мы сами делаем то, что не одобрили бы, если б так поступили другие. Вечером в тот же день, когда Жюно получил письмо от императора (оно было из Варшавы), он ездил в Тюильри к императрице. Она уже слышала о полученном письме, потому что архиканцлер докладывал ей обо всех новостях. Жюно думал, что сможет обратить внимание императрицы на судьбу своего отца, и говорил ей о его печали и желании получить отставку. Он прибавил к этому ответ императора и пересказал его весь, потому что сам был огорчен. Императрица огорчилась совсем по другому поводу, когда услышала слова Наполеона. Она заставила Жюно повторить их, и только при повторении заметил он, что она огорчена — и даже оскорблена — невнимательностью императора к женщинам. Она, однако, говорила с Жюно с большим участием и показала всю внимательность, всю прелесть чувства, к какому была способна.

Тот же самый курьер привез Жюно два других письма, и я перепишу их здесь, потому что в них есть любопытные подробности о нашей армии того времени. Одно из них писал Дюрок, другое Бертье.

«Я с прискорбием получил, мой милый Жюно, известие о несчастье, которое поразило тебя. Я передал императору письмо, посланное тобой через меня, и Его Величество поручил мне изъявить живое участие, которое принимает он в твоей горести. Что касается меня, мой милый Жюно, ты уверен в моем дружеском отношении и, следовательно, в моем сочувствии тебе.

Мы движемся теперь медленнее… Второй поход начался 25 ноября, после того как первый окончили мы в девятнадцать дней. Ты знаешь, что меня посылали к королю Прусскому. Он всегда благосклонно обходился со мной, и я желал бы явиться к нему вестником мира, но не преуспел в этом, к большому моему сожалению. Обстоятельства были перепутаны с обеих сторон. Я присоединился к императору уже в Познани и нашел его в большой досаде. До Познани мы шли по дорогам вполне приличным, потому что было много пищи, фуража и места для квартирования. Император приехал в Познань 27 ноября, и мы оставались там семнадцать дней. Печальный городишко, несмотря на превосходное сопротивление его северному герою! [175] Видимо, мы страшнее или жители переменились, потому что они не только не защищались, но вышли навстречу императору, возглавляемые важнейшими чиновниками своими, и встретили его с каким-то энтузиазмом, который трудно понять.

Его величество издал 2 декабря прокламацию, в которой напомнил солдатам, что это день его коронования и, особенно, день Аустерлица. Никогда не видал я такого энтузиазма в войсках. Если б император вздумал повести их в Китай, я уверен, что он мог бы сделать это. Они безумствовали, и когда в тот же день другая прокламация известила их о том, что русские пришли на берега Вислы, воздух огласился воинственными криками.

Здесь мы на зимних квартирах; живем славно. Я давно знал, что польки самые милые женщины в Европе, но надобно было мне прийти в Польшу, чтобы постигнуть все их очарование. Варшава — очень приятный город, и в нем прекрасное общество. Мюрат очень нравится полякам своими перьями и блестящими мундирами, а всего больше своею храбростью, которую ты знаешь. Мы по целым дням принимаем депутации. Никогда не видел я императора в таком хорошем расположении духа. Однако он некоторое время сердился на маршала Ланна за его сражение с Беннингсеном; шумел он изрядно, Ланн отвечал, что дело выиграно, когда неприятель оставил поле битвы; однако мы потеряли множество людей. Ланн также жалуется на одну дивизию Даву, которая должна была помочь ему и выполнила это довольно худо.

Впрочем, не знаю, что тут правда. Ланн — друг наш и никогда не лжет; вот все, что я могу сказать. Ты, верно, знаешь, что бедный Рапп опять ранен. Несчастье не оставляет его. Ему нельзя показаться на передовой без того, чтобы его не ранили.

Я обещал тебе, милый Жюно, писать и, ты видишь, держу слово. Правду сказать, я не могу делать это так часто, как бы желал; тебе известны мои разнообразные обязанности, но никогда не помешают они мне сохранять нашу нежную дружбу.

Прощай, мой милый Жюно. Напиши мне обо всех ваших развлечениях. Говорят, у вас очень весело. Расскажи! Свидетельствую мое почтение госпоже Жюно.

Дюрок».

Письмо Бертье короче, и в нем видна та грусть, которая всегда владела им в удалении от Парижа и особенно от госпожи Висконти:

«С большим прискорбием узнал я, мой милый Жюно, что вы лишились матери. Постигаю, как должна опечалить вас эта потеря; но вы отец, вы муж, и в этих двух качествах найдете большое утешение. Император здоров и весел; все идет хорошо. Однако печальная страна эта Польша. Чего не отдал бы я за то, чтобы возвратиться в Париж. Только в этом милом городе можно жить. Но я думаю, мы воротимся туда нескоро. Вы знаете, что Бреславль взят; в нем было восемь тысяч гарнизона. Император чрезвычайно доволен Вандамом. Что касается нас, мы на квартирах и ждем хорошей погоды. Прощайте, мой милый Жюно. Не забывайте меня и верьте моей дружбе. Мое почтение госпоже Жюно.

Князь Невшательский».

Глава XXVI. Скандал после битвы при Эйлау

Суровость времени года в самом деле заставила Наполеона дать своим войскам роздых. После Пултусского сражения он закончил поход и, как и говорил Бертье, разместил свою армию по квартирам. Армия была тогда чрезвычайно огромна: она увеличилась войсками Голландии и Рейнского союза; потому-то во Франции оставалась надежда на успех и французы доказывали это своим спокойствием, которое, разумеется, происходило не от жестокости и не от равнодушия. Оно показывало только, до какой степени Франция доверяла своему императору, предводителю наших детей, братьев, друзей. С ним они должны были победить.

Отдых не был продолжителен. Несмотря на холодное время года, император выехал из Варшавы 1 февраля. У меня перед глазами письмо, где сказано, что в это время было на метр снегу, а термометр показывал десять градусов ниже нуля. Потому переход через Вислу не был так удачен, как прежний: лед разломал большую часть мостов. Мюрат, неизменно удивляющий своей блистательной храбростью, оказался далеко впереди и отличался беспримерными кавалерийскими атаками. Его хладнокровие, соединенное с кипящим мужеством, могло, конечно, извинить все, и даже смешной наряд его. Но, по совести, не правду ли говорил император, когда называл его большим франтом? Кто не слыхал о его сюртучках на польский манер, о его шапках, киверах и прочих странных головных уборах, особенно смешных для военного? Меньше известна высокая цена перьев, украшавших эти прекрасные шапки. Принцесса Каролина рассказывала мне, как, изумленная множеством перьев, затребованных герцогом, выяснила, что за четыре месяца получил он их на двадцать семь тысяч франков. А ведь можно было вести французов к победе и не с таким множеством плюмажей, как доказало это белое перо Генриха IV.