Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

Император оставался в Байонне и устраивал или, лучше сказать, расстраивал дела Испании с таким жаром, что, право, это было похоже на головокружение. Мы, бедные женщины, получали иногда в Париже успокоительные письма, но Байонна сделалась таким горячим местом, что в письмах оставались только те известия, какие угодно было допустить повелителю. Мы не беспокоились, но оставались в глубоком неведении.

У меня больше не было Ренси, и я писала Жюно, что хотела бы жить за городом, и просила, чтобы он позволил мне нанять дом в окрестностях Парижа. Довольно долго ожидала я ответа; наконец его привез офицер из свиты принца Евгения, посланный в Лиссабон и возвратившийся с поручением ко мне. Поручение состояло в том, что он должен был отдать в собственные руки мои ящичек, который, как уведомил меня заранее Жюно запиской, я должна была открыть при своих друзьях.

Этот ящичек стал важною причиной многих неприятностей, отозвавшихся в жизни Жюно и моей; потому-то я опишу все подробности этого дела. Для них мне надобно немного возвратиться к прошедшему, то есть к концу зимы, описанной мной.

Я говорила, что праздники и балы не прерывались в эту зиму. После одного из них, утром, я еще лежала в постели, когда мне сказали о приезде господина Ивэна, хирурга императора, которого без ума любил Жюно, как почти всех, с кем совершал он итальянские походы. Я уважала старинные привязанности мужа и всячески старалась быть приятной с теми, кто нравился ему. Потому-то я просила именно господина Ивэна привить оспу сыну моему Наполеону, и он явился пораньше, осмотрел беленькую пухлую ручонку ребенка, сделал перевязку и только положил его на мою постель, как мне сказали, что адъютант принца Евгения просит позволения явиться ко мне и отдать посланный с ним ящичек. Заставить его ждать было бы слишком долго; кроме того, я была в окружении ребенка, моих женщин, друга моего мужа, как, по крайней мере, я думала. Я велела просить офицера войти. Он отдал мне ящичек, величиной с коробку, в какие обычно помещают одеколон, и письмо Жюно. Вот что писал Жюно:

«Милая Лора! Это мои подарки на Новый год. Я уже поручил [ювелиру] Нито отдать их тебе от меня [199], но не хочу ими ограничиться и посылаю тебе сапфировый убор. В нем девять камней для ожерелья, четыре для подвесок, семь, поменьше, для гребня и один сапфир — особый: из него можешь ты сделать пряжку для пояса, аграф или что тебе угодно.

Тут же посылаю еще кое-что, также приятное для тебя. Я знаю, что ты любишь камни, осыпанные бриллиантами; в яшмовом ящичке с камеей найдется многое по твоему вкусу. Думаю, что камни выбраны хорошо; к тому же они прошли через руки Роберта Сузы. Ты, верно, помнишь его, это он купил мне оба твои убора, аквамариновый и из светло-красных рубинов, и прелестную нитку жемчуга, которая составляет верхний ряд твоего ожерелья.

Я советую тебе отдать камни на огранку в Голландии. Квинтелла, величайший знаток в ювелирном деле, говорит мне, что в Париже берут гораздо дороже. Он уверяет, что парижская работа всех лучше; но мне хочется, чтобы это сделали в Брюсселе, Антверпене, Гааге или в Амстердаме. Кажется, у тебя там есть друг, Форнье. Если он возвратился в Париж, поручи Девуа или Нито переслать камни; но смотри, чтобы тебя не обманули. Я посылаю тебе убор прелестный, а сумма заплачена за него, кажется, не сумасшедшая. Прилагаю цену и вес каждого камня и общий вес всех неограненных камней.

Теперь ты видишь, почему я не хотел, чтобы этот ящичек был открыт при двадцати ветреных головах, какие могут случиться в твоей гостиной. У меня и так слишком много завистников; а если увидят у тебя сапфировое ожерелье, усыпанное бриллиантами, то закричат, что я обобрал принца Бразильского перед его отъездом. Однако коронные португальские бриллианты, ограненные и неограненные, увезены, а эти я купил на собственные свои деньги. Они стоили мне порядочную сумму, и я сказал бы тебе ее, но неучтиво называть цену подарка. Как бы то ни было, носи его, моя Лора, с гордостью; он не только принадлежит тебе, но и доказывает даже мою умеренность, и я горжусь этим. Я желал бы, чтоб ящичек с камеей, изображающий его святейшество, ты подарила от меня нашему аббату Комнену. Добродетельный человек будет иметь портрет добродетельного человека.

Мы погружены здесь в занятия, какие приличны французам: работаем, веселимся. Я устраиваю праздники, меня тоже зовут на них. Ты даешь мне надежду, что приедешь сюда, и, если это исполнится, привези с собой всех молодых женщин твоего штаба. Я выпрошу сюда Лаллемана, только бы Кало приехала с тобой, хотя думаю, она и одна умеет ездить. Госпожа Лаборд бывает у тебя часто, как сказывал мне генерал, муж ее, которого я назначил губернатором Лиссабона. Принимай ее мило: мне хочется, чтобы ты обходилась с нею как можно лучше. Муж ее — настоящий храбрец, истинный солдат лучшего времени. Также будь добра к госпоже Тьебо. Если ты поедешь, уговори их всех приехать сюда. Основа у нас уже довольно хорошая: госпожа Трусе, госпожа Фуа, госпожа Томьер. Госпожа Фуа — падчерица Бараге д’Ильера; это довольно хорошенькая блондинка со вздернутым носиком. Но госпожа Трусе гораздо прелестнее. Вот только к ней нельзя и осмелиться подступить: это женщина добродетельная. Не знаю, что болтали о ней, но знаю, что меня отвергли, да еще весьма обидным тоном».

Я открыла ящичек: в нем было 500 каратов бриллиантов, небольшими необработанными камешками, по шесть-семь зернышек. Половина веса должна была потеряться при огранке [200].

С искренним восхищением молодой женщины я сказала господину Ивэну:

— Не правда ли, приятно быть женой такого мужа, услужливого, как сильф, и щедрого, как Абул-Казем?

Я прочитала ему письмо Жюно и показала все свои богатства. Он был совершенно ослеплен, хотя, право, не от чего было, потому что весь убор никогда не стоил огромной суммы. Господин Ивэн поздравил меня с подарком и уехал. Не обвиняю его в преувеличении увиденного, но знаю, что императрица и все женщины, которые уже завидовали моему положению в свете, завопили, что это невыносимо, если жена императорского наместника получает как заурядный подарок от своего мужа целые ящики бриллиантов! Именно так: через неделю эти ящики размножились настолько, что адъютанту принца Евгения уже не под силу было привезти их на своей лошади. Я смеялась над этим, но дело вышло совсем не забавное, и мне вскоре пришлось узнать об этом.

Основываясь с тем, что писал мне Жюно, я начала искать себе загородный дом и нашла прелестный в Нейи. Этот очаровательный дом был полностью меблирован. После его опустошили, так что он теперь неузнаваем, и я не могу проехать мимо него без чувства горькой печали: мне кажется, я вижу страдающего друга, который знавал лучшие времена!

Весь этот дом напоминал большой павильон, но в нем имелось все, что было нужно: прекрасная гостиная, большая столовая и перед нею музыкальный зал, с другой стороны гостиной — прелестная спальня, небольшая рабочая комната, ванная и уборная. Последние комнаты выходили окнами в цветник, отделенный со стороны сада решеткой на швейцарский манер, а с другой стороны — каналом, обсаженным липовой аллеей, которая вела от двери моего рабочего кабинета к гроту у реки. В теплице, одной из лучших в окрестностях Парижа после мальмезонской, вырастало по триста ананасов в год. Кроме того, в ней было множество чужеземных и наших растений, удивительных по своей красоте.

Крыльцо павильона составляли два схода по двенадцать ступенек, на которых садовники всегда ставили этрусские вазы с цветами из теплицы.

Близость к Парижу позволяла мне ездить в театр. После обеда я садилась в карету с госпожою Лаллеман, которая все еще жила со мной; с нами бывало еще несколько дам, и мы отправлялись в Париж, а возвращались в полночь.

В то время в Париже проживало множество иностранцев. Общественное положение мое заставляло меня видеться со многими из них, а император приказывал, чтобы особенно с русскими обходились как можно дружественнее и гостеприимнее. Через несколько недель произошло знаменитое свидание с императором Александром в Эрфурте. В то время Наполеон обладал могуществом твердым и непреложным, а Россия действовала прямодушно. Несмотря на то что император начал дело в Испании, он остался бы первым властителем в Европе, сохрани он союз с Россией.