Русская армия разделялась на две части и резерв. Обе ее части назывались 1-й и 2-й Западными армиями. Генерал Барклай де Толли начальствовал первой, генерал Багратион — второй. Резерв был вверен генералу Тормасову. В русской армии насчитывалось, как говорят, триста шестьдесят тысяч человек.
В это время Париж представлял собой зрелище любопытное, но печальное. Все уезжали: мужья, братья, сыновья, друзья — все ехали на войну. И жены, сестры, матери, подруги плакали, а для успокоения уезжали на воды или в свои поместья, в Италию, в Швейцарию. Я была тогда очень больна — сказывались последствия моего путешествия в Испанию и беспокойство из-за Альфреда, моего сына. Я опять страдала нервической болью в желудке, которая была так опасна, что я боялась смертельных припадков. Воды в Котере однажды уже помогли мне, и я хотела еще раз испытать то же средство, но Котере был слишком далеко. Мне сказали, что воды в Эвиане имеют почти такую же целительную силу, и я решилась ехать туда. Приехав в Мальмезон на завтрак к Жозефине, я рассказала ей о планах моего путешествия.
— Ах, пожалуйста, поезжайте в Савойю! — сказала она. — Я поеду в Милан и, возвращаясь во Францию, буду в Женеве и, верно, в Эвиане. Там встречу я вас с большим удовольствием.
Императрица Жозефина умела говорить так пленительно, глядеть так ласково и нежно, когда хотела склонить вас к чему-нибудь, что трудно было противиться ей; поэтому я дала обещание ехать в Эвиан, хоть и знала, что там должны были быть многие особы императорской фамилии. В самом деле, принцесса Полина, императрица-мать, королева Испанская и принцесса Шведская должны были провести лето в Эвиане, в Савойе. Это общество казалось слишком блистательным для такого места, где самая простая жизнь есть самая приятная, но зато там можно было найти вознаграждение — красоту страны. Кроме того, с готовностью быть вежливой, но не раболепной, можно, наверное, провести время хорошо в каком бы то ни было уголке мира.
Решившись ехать в Эвиан, я взяла с собой старшего сына, тогда трехлетнего, и оставила младшего с его кормилицей, под надзором человека, служившего при муже. Обеих дочерей моих, с их англичанкой и нянькой, я оставила под присмотром госпожи Навар, женщины умной и с почтенным характером; я всегда питала к ней глубокое уважение. Вверив ей дочерей своих, я могла спокойно отправиться в Савойю. Тогда я, как и все, у кого был сердечные привязанности в армии, еще не имела причин беспокоиться. Напротив, мне казалось, что эта неизмеримая сила, в первый раз собранная под нашими знаменами, должна уничтожить все препятствия. Увы, жизнь наша состоит из разочарований и обманутых надежд, так что я думаю теперь, не благо ли смерть?..
Император хотел, еще не сделав ни одного выстрела из пушки, испытать последние средства для выяснения истинного отношения России.
Нарбонн, при всей своей придворной ловкости, не мог дать никакого отчета о поездке своей в Вильну. Наполеон больше надеялся на свидание с императором Австрийским, своим тестем, и еще больше — на свидание с Меттернихом, первым министром Франца I. Наполеон привез жену в Дрезден, как бы для свидания с отцом, но на самом деле, конечно, для того, чтобы узнать подробнее о переходах лабиринта, в который готовился вступить.
Свидание это только еще больше закрыло глаза ему, а уверенность, что Соединенные Штаты будут воевать с Великобританией, довершила все. Генерал Блумфильд в главной квартире своей в Нью-Йорке объявил о войне американского правительства с Англией, и по случайности (впрочем, довольно странной, потому что тут не могло быть ничего, кроме случайности) император объявил войну России в тот же самый день (22 июня 1812 года) в Пруссии. «Россия увлечена роком!» — говорил Наполеон. Но в то время, когда он таким образом наперед возвещал судьбу самого многочисленного народа в Европе, этот народ, со своей стороны, готовился к сопротивлению или скорее продолжал сопротивление, уже давно начатое. В Великих Луках Россия заключила мирный договор с Кадикским регентством, действовавшим от имени Фердинанда VII. Император Александр признал законность общего и чрезвычайного собрания в Кадиксе. В отдельной статье было сказано, что договаривающиеся стороны обязуются помогать друг другу во всем, что могло ускорить падение их общего врага. Этим врагом отныне был Наполеон.
В это время во Франции произошло, так сказать, семейственное перемещение, очень важное: отъезд королевской испанской фамилии, жившей в Марселе почти с самого отъезда их из Байонны. Брат мой, главный начальник полиции в Марселе, имевший отчасти под своим взором и на своей ответственности благородных и несчастных пленников, с удовольствием наблюдал отъезд их, тем более что Карл IV страдал от сидячей жизни, какую был вынужден был там вести. Альберт надеялся, что в Риме почтенный старец сможет, наконец, заниматься любимой своей охотой; кроме того, коротко зная генерала Миолиса, римского генерал-губернатора, он был уверен, что благородные изгнанники найдут там всю возможную опеку и внимание гостеприимства.
Императрица Жозефина оставила неизгладимое впечатление в памяти испанских властителей: она покровительствовала несчастливой семье. Когда, особенно в отсутствии императора, суммы, назначенные на содержание короля, выдавались слишком неспешно, императрица употребляла тысячи усилий, чтобы их выплатили, и если не справлялась самостоятельно, то говорила господину Калье:
«Ну, милый полковник, надобно увидеть императора: не он поступает так дурно. Поезжайте, я дам вам письмо к нему».
Калье тотчас садился в почтовую коляску, останавливался только для перемены лошадей и приезжал к императору, который в самом деле никогда не бывал виноват в задержке платежей; тот сердился, распоряжался написать приказ о выдаче, например трехсот тысяч франков, и сам отдавал его господину Калье, улыбаясь с той добротой и кротостью, которая так привлекала к нему сердца.
Господин Мааре, государственный человек, соединявший с большими достоинствами самый удивительный ум, недавно, говоря со мной и разделяя мое волнение при разговоре об императоре, сказал, что мог видеть со своего высокого положения при Наполеоне, как справедлива басня о медведе и камне [231].
— Но, конечно, у императора были друзья, — сказала я ему, — только хорошо ли служили они ему?
— Ах, — отвечал мне герцог Бассано, — знаете ли, в чем состояло, может быть, величайшее несчастье императора? Ему служили слишком усердно!
Он, в самом деле, говорил правду: когда хотят сделать больше, нежели позволяют обстоятельства, в этом случае добро столь же пагубно, как зло, потому что чрезмерное усилие оказывает разрушительное действие. Впоследствии я обдумала эту мысль и нашла ее удивительно верной! Да, императору часто служили слишком усердно.
Императрица Жозефина, конечно, могла бы подтвердить истину мной сказанного, потому что вся жизнь ее, вся судьба ниспровергнута и истреблена из усердия к императору!
Когда я увидела опять императрицу, это было уже спустя долгое время по возвращении моем из Испании. Она жила в Наварре, когда я приехала в Париж, и возвратилась лишь осенью.
Я нашла, что она очень потолстела: это и шло к ней, и нет; шло к ее лицу, потому что как только женщина переступила за сорок лет, она должна пополнеть, чтобы лицо ее казалось еще молодым. Но это было очень невыгодно для прелестной наружности императрицы: пленительный стан ее, который составлял почти всю ее красоту, испортился совершенно, она сделалась слишком тяжеловесна, особенно в груди и бедрах.
Впрочем, в тот день, о котором я говорю, одета она была очаровательно, и в этом наряде казалась мне гораздо лучше, нежели в парадном вечернем. Теперь не увидишь той утренней роскоши, которая господствовала в наше время, и это, право, не к лучшему: роскошь доставляла работу трудящемуся классу, а женщины одевались гораздо наряднее. Теперь не то чтобы стали экономнее, нет, но покупают старинные куклы, японские вазы, с трещинами и обитые, и покупают за сумасшедшую цену, хоть эти вещи и не имеют ни малейшей ценности [232].
