— Как же решите вы, государь?
— Слишком поспешны вы, госпожа губернаторша. Вы думаете, что чиновников делать так же легко, как вам свои чепчики. Нет, право, нет!
— Но, государь, не я виновата, что его так скоро сделали отставным… Однако на что я могу надеяться?.. Говорю я, потому что Альберту я остерегусь сказать о моем заступничестве за него перед вами.
— Этот ваш Пермон очень хорошо делал свое дело в Марселе, — сказал император и начал опять ходить, соединив руки сзади. — Но его поступок со мной нисколько не относится к его управлению — он оказал неповиновение мне лично.
— Нет, государь, — отвечала я с величайшим спокойствием.
— Как нет! — вскричал он, вспыхнув. — Он не повиновался мне!..
— Нет, государь! Герцог Ровиго отдал ему приказание остановить господина Монтрона, а не человека в синем фраке, скачущего в желтой коляске, который бросает по сто су почтальонам… Ваше величество видите, что я знаю дело.
— Слишком подробно… Я сто раз говорил вам, что вы женщина, а женщины не должны вмешиваться в государственные дела.
— Пусть так, государь, но когда они касаются любимых нами людей, как же не заниматься ими нам, бедным женщинам, даже поневоле…
Он поглядел на меня, пробормотал несколько слов, которых я не поняла, и сказал громко:
— Чего же хотите вы для вашего брата?
— Вы должны вознаградить его, государь, потому что государь всегда возвращает больше, нежели взял… Отчего не сделать вам его префектом парижской полиции или префектом Парижа?
— Ну вот уж нет! — вскричал Наполеон с таким непринужденным выражением, что я почти простила несправедливость его к Альберту. Он опять стал ходить и потом взглянул на меня еще раз, но с той доброй очаровательной улыбкой, которая заставляла так любить его.
— Ну? Чего же вы ждете? Не думаете ли увезти с собой приказ о месте?
— Почему же нет, государь?
— Почему же да, скажите лучше!.. Я во всем этом вижу только слова женщины, да еще сестры.
— Угодно ли вашему величеству иметь доказательства, что я говорила сущую истину?
— Как это?
— Я буду иметь честь прислать вам письмо герцога Ровиго, и ваше величество увидите, что в приказе велено было взять под стражу господина Монтрона, который в синем фраке, едет в желтой коляске и дает по сто су почтальонам. Но не было приказано взять человека только в синем фраке. А поскольку брат мой знает Монтрона…
— Знает?! — вскричал Наполеон.
— Да, государь, хорошо знает…
Меня так изумило его восклицание и удивленный вид, в котором проглядывало выражение дурное, что я тут же прибавила.
— Да, государь, Альберт хорошо знает Монтрона и потому не мог арестовать вместо него другого. Если бы он признал его в человеке, приведенном к нему в кабинет, он велел бы отвезти его в замок Иф, как было приказано, даже если бы у этого человека был зеленый фрак, коляска темного цвета и он не давал бы лишнего почтальонам. Напротив, он очень хорошо сделал, что не остановил толстого господина в синем фраке и в желтой коляске… И как все это мелочно!..
— Не решайте так резко, госпожа Жюно… Вы узнаете со временем, когда будете опытнее, что от мелочей происходят великие дела… Но скажите вашему брату, что я очень жалею о случившемся.
— Я не скажу ему ничего, государь, потому что уже имела честь объяснить вашему величеству, он не поручал мне говорить с вами. Я вообще не скажу ему, что говорила с вашим величеством.
Я пошла к двери… Он глядел на это, не останавливая меня.
— Ну, — сказал он наконец, — неужели расстанемся сердиты?.. О, бешеная! Как же вы добры к своим друзьям! Зато, я думаю, для врагов своих вы настоящий демон.
— У меня нет врагов, государь… Думаю, по крайней мере… Если только считать тех, кто делал мне зло, врагами моими. Но такова природа человечества, так что я не удивляюсь этому…
Мысль моя перенеслась к женщине, которая хотела сделать мне много зла, старалась уничтожить жизнь мою и отчасти достигла этого… Император знал всю эту историю и глядел на меня с выражением совершенно особенным.
— Я был доволен вами в этом деле, госпожа Жюно, — сказал он мне с важностью во взгляде и в голосе, которую я не сумею передать. — Не могу сказать того же о другой; но, кажется, она не лучше обходится и с теми, кто ближе к ней, чем вы… Прощайте.
Он воротился к своему бюро, сел, и еще до того как я закрыла дверь, он уже был погружен в те обширные помышления, которые колебали мир.
Глава LIX. Возвращение Жюно
Болезнь моя с каждым днем принимала вид всё более ужасный. Брат Альберт, в страшном беспокойстве, почти не выходил из моей комнаты. Я была так слаба, что раз по десяти в день падала в обморок.
В это время и возвратился Жюно… Свидание наше было мучительно: он увидел меня умирающую, почти в могиле, я нашла его не только переменившимся, но и в таком состоянии, что оно ужасало… Он был поражен нравственно. Я так хорошо знала его — видела его сердце, читала в нем, как в книге… Я видела страдание больной души его, но не видела и не смогла предугадать всего!..
Альберт и дети окружали нас. Наполеон, Альфред, обе дочери и добрая госпожа Лаллеман не могли удерживать своей радости. Дети целовали, обнимали своего отца, лезли ему на колени, на плечи. Я не знаю человека, который умел бы лучше Жюно ценить такие минуты. Для меня он еще удваивал это счастье, потому что я видела, как он наслаждался им. Но это были только проблески во мраке его души. Невыносимая тяжесть давила ее и вела к смерти, медленной и мучительной.
Сколько ни умоляла я, ничего нельзя было добиться от него. Бедный муж мой боялся увеличить мои горести, зная, что я разделяю все его чувства!.. Однажды только он расспрашивал меня с видимым участием о последнем моем разговоре с императором. Я, разумеется, остереглась повторить ему слова Наполеона о неблагодарности окружавших его, однако спросила, не жаловался ли он на бедствия похода.
«Никогда! — отвечал он. — А в примерах не было недостатка… Бедный Ней, ты знаешь, не так легок в жизни, когда надобно повиноваться, хотя бы самому императору. Он меньше всех нас показывал терпение, хотя мужественнее всех переносил убийственные труды. Впрочем, он, я думаю, имеет право так себя вести, потому что кроме своих удивительных подвигов в битве при Москве, он был выше похвал и во время отступления…»
Но всего ближе к сердцу моему были похвалы Жюно искреннему другу моему графу Нарбонну. Во всё время отступления он изумлял главную нашу квартиру. Одетый всегда как для приезда в Тюильри, он был причесан и напудрен; прелестный ум его отличался такой любезностью и живостью, будто он был в гостиной у меня или у Талейрана… Жюно говорил мне также, что еще один человек удивлял его своим неизменным, всегда хладнокровным мужеством: это герцог Бассано. Он редко оставлял императора, пока был при нем государственным секретарем и министром иностранных дел, и сохранял такое спокойствие посреди огня, где часто случалось бывать ему, будто сидел в своем Государственном совете.
В это время только что возвратился Корвизар. Жюно, в отчаянии, что я слабею с каждым днем, просил Корвизара приехать посмотреть меня. Узнав, что меня пользует Порталь, он сделал нетерпеливое движение, потому что не любил устарелого его лечения: медицина ушла далеко вперед от врачей поколения Порталей.
Он отступил, когда увидел меня: перед ним была лишь тень. Он обыкновенно неласково обходился со своими больными, но в этот день не пациент, а врач подвергся его гневу. Порталь был тут же, — они съехались для консультации. Кто помнит худое, бледное лицо Порталя, тому скажу я, что оно стал еще вдвое мертвеннее в ту минуту.
— Ну скажите, милостивый государь, — говорил ему Корвизар, — на что вы даете эти лекарства несчастной женщине?.. Что, вам хочется скорее положить ее в гроб и отвезти в могилу?.. Преудивительно!.. Да, сударь, вы ведете к тому!.. — Звучный голос его раздавался в комнате. — Знаете ли вы, милостивый государь, что это смертоубийство!.. И ведь ей всего двадцать шесть лет!.. Да, сударь, это гадко!
