Наружность его тоже была замечательная: взгляд, спокойный и чистый, был уже сам по себе красноречив, а речи его вызывали тем больше доверия, что с этим взглядом гармонировала улыбка, пленительная и чуть ироничная, какая и прилична была человеку, защищавшему важнейшие отношения огромного государства, когда он, еще молодой, был послан к человеку, не без основания страшному для целого света.
Я слышала иногда, что французы говорят о Меттернихе с язвительностью, причем вполне естественной: он, прежде всего, австриец. Всю свою верность, все свои способности он был обязан посвятить своему государю, бывшему в несчастье… Сами осуждающие его не отличаются этим.
Странен был этот поход в 1813 году! Дадут битву — и начинают переговоры! Одержат победу — и подписывают перемирие… Этим как будто хотели сочинить кровавую сатиру на бедную природу человеческую. Однако Наполеон в своих поступках был не более зол, не более кровожаден, чем другие, просто природа вложила в него огромные страсти и придала им необыкновенную силу. Впрочем, он повиновался общему закону, который велит удовлетворять возбужденные страсти, пожирая для этого людей и целые царства.
Я уже говорила, что в Неаполе было у меня много друзей среди окружения короля и королевы, то есть Мюрата и Каролины, и я получала письма, изумлявшие меня самым странным образом… Король, писали мне, получил от императора приглашение ехать к нему в Германскую армию, и во дворце носился слух, что король отказывается… Мне уже описывали приезд его в Неаполь, и сейчас уместно рассказать, хотя бы коротко, всё, что случилось после неизъяснимого отбытия Мюрата из армии, когда он оставил французов в Познани в январе 1813 года.
Мюрат, конечно, виноват, и жестоко виноват перед императором; но я могу уверить, имея для этого неопровержимые доказательства, что заговор, составленный внутри его семейства, был единственной причиной первых его проступков. Интрига, ведомая очень искусно, заставила его поспешно выехать из Познани: Иоахима умышленно встревожили предприятиями англичан против его королевства, убедив, что английский флот находится у берегов Калабрии и готовится к высадке. Такие вести, вместе с письмами королевы, которая также была в заблуждении, чему я рада верить, внезапно прилетели в главную его квартиру 15-го или 16 января, и на следующий день Мюрат, вместе с генералом Розетти, своим адъютантом, поскакал в Неаполь, беспокоясь так ужасно, что во всю дорогу не мог ни спать, ни есть, ни даже говорить… Иногда он только ударял себя в лоб и повторял:
«Англичане!.. Англичане, Розетти! Ты увидишь, во Флоренции мы узнаем, что они высадились на берег и уже овладели Калабрией!..»
По приезде он, не останавливаясь в Неаполе, проехал прямо в Казерту, где была королева со своим семейством. Мне писали, что свидание Иоахима и Каролины было не только принужденно и холодно, но что и жаркие сцены были следствием приезда короля… На другой же день по прибытии Мюрата герцог, служивший при королеве, получил приказание удалиться от двора, и через несколько дней был изгнан… Много подобных распоряжений случилось в следующий месяц… Несчастный Мюрат мучился недоверчивостью, тем больше ужасною, что она падала на всё любимое им, и любимое так долго, потому что он был добр, несмотря на все свои смешные стороны… Но вскоре политика его сделалась мрачна и таинственна… Он беспокоился, тревожился… Часто, среди ночи, его пробуждали и вводили к нему неизвестных людей… Есть сведения об этом времени его жизни, которые показывают, что уже в те дни он готовился отделиться от императора… Тогда имел он прекрасную и благородную причину: независимость Италии. Вскоре я представлю тайную переписку его с императором Наполеоном, которая, по счастью, есть у меня; она прольет много света на то темное и таинственное время жизни Мюрата. Здесь скажу только, что в начале 1813 года Англия, реальная властительница Сицилии, предложила Мюрату вступить в переговоры и обещала вспомогательную армию и денежные пособия, и несчастный поддавался на эти соблазны… Змеей, искушавшей его, было желание вырваться от своей жены, намерения которой он сильно подозревал. Какую жизнь вел он! — гораздо более несчастную, нежели в то время, когда он жаловался на свою судьбу, восклицая: «У меня нет адъютантов!» [250] Несчастный… Здесь оканчивается его жизнь…
В тот день, когда приехал курьер от Наполеона, король собрал своих министров на общий совет.
— Господа! — сказал он им. — Император Наполеон приглашает меня приехать к нему, в его Германскую армию.
После этих немногих слов он умолк, начал играть каким-то письмом и казался погруженным в глубокие размышления. Иногда рука его, державшая письмо, сжимала судорожно бумагу и начинала рвать ее.
Члены его совета, полагая, что Иоахим ищет только предлога отказаться от предложения императора, начали упрашивать короля.
— Государь! — сказал один. — Народ неаполитанский не хочет, чтобы ваше величество удалялись от него… Любовь его так пламенна, беспокойство так глубоко… Государь, не оставляйте нас!..
— Государь! — сказал другой. — Здоровье ваше расстроено бесчисленными трудами и, конечно, не выдержит нового утомления… Не оставляйте нас, не покидайте ваших детей!.. Мы так любим вас!..
— Сверх того, — прибавил третий, — если вам так хочется обнажить шпагу и в этом году, почему не обнажить ее за правое дело своих подданных?.. На них могут напасть и нападут почти наверняка… Государь, останьтесь с нами…
Мюрат не сказал ничего. При всякой речи он делал знак головой, и, по-видимому, одобрял ее… Совет разошелся… Каждый советник возвратился домой с полным убеждением, что его красноречие и высказанная привязанность не позволят королю оставить Неаполь, и разгласили это по всему городу…
На следующее утро узнают, что их король Иоахим уже на дороге в Германию… Этот порыв, совершенно внезапный, был последним отблеском его великой души… Порыв благородный, искупающий, как мне кажется, многие вины. Иоахим приехал к императору во время Плесвицкого перемирия, и Наполеон отдал под его начало правое крыло своей армии в день Дрезденской битвы… С этого дня, до самого отъезда его в Италию, уже после Лейпцигской битвы, он поступал так же, как во время походов в Италию и в Египет. Он будто хотел доказать, что не жалеет крови своей для императора… Повторяю, что виноват не совсем он.
Нет спора, у него была прекрасная утопия — сделать Италию независимым государством. Император Наполеон, освободитель этой части Европы в 1796 году, когда ее занимали полки Австрии и России, мог с удовольствием думать о таком предприятии… Но генерал Бонапарт сделался императором французов и изменил свой взгляд на многие предметы: он принадлежал к оппозиции, пока надобно было достигнуть предназначенной им цели, но переменил направление, когда сам стал обладателем верховной власти… Ничего нет столь относительного, как политические виды, и потому-то истинный патриот, честный сын отечества, желает только одного — счастья своему отечеству, общего счастья. Но много ли таких людей?
Король Прусский и император Российский жили в Швейднице, император Австрийский и Меттерних находились в замке Гитчин, а император Наполеон был в самом Дрездене, во дворце Марколини. Замок этот удивительно прекрасен. Император Наполеон однажды при мне говорил о нем с почтенным королем Саксонским, который рассказывал, чего стоило устройство его, и я не помню, сколько именно, однако в памяти моей осталась какая-то огромная сумма.
В это время Наполеон собирал сведения обо всех лучших дворцах Европы. Не одни королевские резиденции, но и дома частных людей обращали на себя его внимание, и все это для дворца короля Римского. Однажды он заставил меня долго рассказывать ему о резиденциях Испании и Португалии. Я описала ему все подробности, каких он хотел, и на другой день достала два вида: один Синтры, другой Ла Гранхи.
— Но вашему величеству надобно бы иметь виды Эскуриала: это любопытный памятник королевского местопребывания, и в вашей коллекции…
