Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович

И вдруг перышко рыжезлатое перед самым носом опустилось. Сжалилась надо мной Жар-птичка, знак послала. «Давай, — говорю, — волчара,

скачи туда, не знаю куда,

вот адрес: НИИ охраны труда.

Там счастье нам будет. Глядишь, и тебе косточка перепадет…». Потянул волк носом, да и говорит человеческим голосом:

— Не нравится мне эта затея, Иван-царевич. Хоть и не моего ума это дело, но чую нутром, что не к добру это, что тебя там пить заставят. А как выпьешь и козленочком станешь, я за себя не ручаюсь.

— Молодец среди овец. — Отвечаю. — А я-то собирался тебя за твою разговорчивость в Красную книгу внести.

— Самое время. Вместе с моими блохами, пожалуйста. — Оскалился волк и забился в угол задом, чтобы почесаться.

— Кстати о блохах! Я из Блохинвальда ушел, я от Котовой ушел, а от НИИ ОТ и подавно уйду, если что не так.

Загадочный институт охраны расположился вблизи Лефортовской тюрьмы. Надежный ориентир. Охранять так охранять.

Посмотрела на меня кадровичка с серебряными сердечками в ушах и спросила как-то не по уставу, даже в паспорт не заглянув:

— Пьешь?

— Да нет, — говорю, теребя край камзола, — на хлеб мажу и то только по праздникам: в день коронации папеньки, царя-батюшки, ну, там сатурналии всякие, то да сё.

— Это хорошо. — Молвила женщина. — Для чистоты эксперимента необходимо исключить алкогольную абстиненцию. Мы участвуем в разработке проекта наших коллег из солнечной Грузии. О влиянии алкоголя на работоспособность человека. И платим хорошо — 3 р. за визит.

Тут и я почуял недоброе, но посоветоваться с волком не мог — чудно все-таки: евреям вход в лабораторию НИИ разрешен, а говорящим животным — нии-нии. У ворот к столбику привязать пришлось. Глухая тревога овладела мной из-за странного сочетания «эксперимента» с «влиянием алкоголя». Эксперимент с неуправляемыми последствиями.

Наверное, еще дает о себе знать впечатление от недавнего посещения Института Склифосовского. Мой друг Леша Налепин угодил туда с тяжелой формой перитонита. Он шел уже на поправку после операции и был рад гостю. Но куда более «шумное» оживление вызвало мое появление у двух его сопалатников. Их полуоголенные торсы были исполосованы шрамами и кривыми татуировками. Они стали наперебой звать меня, безмолвно размахивая руками и ногами. Это был лежачий ритуальный танец в честь божества, явившегося с воли в облике человека. Только он мог осуществить их чаяния, их единственную мечту. Вместо грозных ритмов окама, рева бамбуковых стволов, боевого пения до моего слуха доносились лишь пугающие гортанные хрипы. Они взывали к богочеловеку и молили его, нет, не о чудесном исцелении от поразившего их недуга, не о богатстве, не о дожде и даже не о хлебе насущном. Стали бы они беспокоить Высшее Существо по таким пустякам. Леша помог мне прочитать тайный смысл танца (не зря же он специализировался на структурной фольклористике). Ритуальное действо называлось «Сбегай, браток, за чекушкой!».

Бедолаги решили культурно отдохнуть в обеденный перерыв, хлебнули какой-то гадости и сожгли связки, пищевод и все, что попадалось на пути. Кормили их здесь через фистулу в желудке. Я впервые в жизни сжалился над алкашами и выполнил их просьбу. Их глаза подобрели, заблестели, как на празднике. Они сосредоточенно по-братски разлили чекушку по стаканам, чокнулись и… о чем-то задумались. Тот, что помоложе, нерешительно отхлебнул зелья, пополоскал рот, сплюнул за изголовье и успокоился. Второй посмотрел на кореша с укоризной, мол, добро переводит, привычно выдохнул и выплеснул содержимое стакана в торчавшую из брюха воронку. Несколько секунд полежал, прислушиваясь к благодарному организму, а затем расколол о край воронки лежавшее на тумбочке сырое яйцо и отправил следом. Я тоже почувствовал удовлетворение — еще никогда я не был так близок к народу.

В понедельник мне надлежало явиться натощак в лабораторию, где меня встретил бородатый аспирант с мутными глазами, спрятанными за еще более мутными стеклами очков. Аспирант был нетрезв и рассеян. Он подвел меня к медицинским весам, долго возил по шкале непослушными пальцами монорельсовый челнок. Потом достал из чрева конторского шкафа мензурку и отмерил причитающиеся мне в соответствии с научной формулой 47 граммов спирта. (С каждым экспериментом доза увеличивалась). Колба с притертой пробкой возвращалась в чрево, а вместо нее в руках моего поильца появлялась краюха чернушки выпечки времен Крымской войны, общипанная, выклеванная, обгрызенная перелетными птеродактилями. Эту пемзовидную субстанцию аспирант поднес к моему носу вместо закуси. После торжественного занюхивания глаза возвращались на расчетную орбиту, но фокусироваться отказывались.

— Погуляй 15 минут и приходи. Пусть в кровь всосется.

— Пусть, — говорю, смутно догадываясь, какую злую шутку со мной Жар-птица сыграла.

Потом усадили на электрический стул, обклеили буйну голову электродами, охомутали наушниками и давай из-за стеклянной перегородки азбукой Морзе обстреливать, реакцию проверять.

А как за ворота вышел, отвязал волка, а тот клыки ощерил, зачихал, да как шарахнется от меня.

— Ты куда? — кричу, — стой, поговорить надо.

— Домой, в Тамбов. Не о чем нам говорить! Пропащий ты! Вон русским духом за версту несет.

И был таков.

После «работы», зажав, как уличная девка, в руках заветную трешку, я тащился в университет, где библиотекарши и преподаватели дружно отшатывались, переводя взгляд почему-то на часы. Пытка повторялась дважды в неделю.

Пью субботу я, пью воскресение,

Чуть посплю — и опять в окосение.

3 рубля, конечно, деньги, но долго я так не протяну, — размышлял я ночами, прислушиваясь к собственной печени. Думал, думал и придумал.

— Ну, я пойду? — объявил я перед следующим испытанием аспиранту, нюхнув горбушку. — Пусть всосется. Да?

Зашел в туалет, вытащил дрожащими руками из кармана сэндвич с домашней котлеткой да огурчиком, и давай закусывать. А когда всосалось, вымыл руки, чтобы восстановить чистоту эксперимента, и вернулся к «синхрофазотрону».

С тех пор в графе «профессия» пишу «профессиональный алкоголик 1 разряда». До второго не дотянул. Душа дороже ковша.

ПОДЪЕЗД № 1. БАЛ У САТАНЫ

Едва увидев здание, я подумал:

«Наверняка у меня здесь заболит живот,

а учитель не разрешит выйти». Марк Шагал

Вне университетских стен люди тоже то и дело сдавали экзамены. Собрания на Пушкинской площади, чтение стихов на Маяке, драчки у касс Таганки и Современника, конная милиция у Политехнического, нелегальные венчания в Елоховской церкви, субботние столпотворения у московской синагоги, заигранные до неузнаваемости записи Высоцкого и Галича — все это были спецкурсы единственного в своем роде народного университета, где никто никого не учил, но каждый в одиночку или с друзьями учился: говорить, слушать, думать, вникать. Это была стихийная, неманифестированная борьба за выбор. Главное — обойтись без аббревиатур, без оформления, уставов, программ. Вокруг тайных обществ стаями крутились стукачи. КГБ работал в этом направлении весьма эффективно. По данным архивов КГБ СССР, за период 1967–1971 гг. было выявлено 3096 «группировок политически вредной направленности». Самая известная из них, вызывавшая наиболее интенсивное слюноотделение у «джентльменов», — СМОГ, «Самого молодого общества гениев», как скромно называла себя группа молодых поэтов, устраивавшая несанкционированные чтения на Маяке. Расшифровок аббревиатуры предлагалось несколько. Ходил каламбур — «Он СМОГ — и я смогу». Смоговцы впервые заявили о себе в начале 1965 года. По оценке Буковского, их насчитывалось несколько десятков человек, большинство из которых печатались нелегально за рубежом. Был среди них и мой одногодка, начинающий писатель Николай Боков, автор нашумевшей на Западе сатирической повести «Смута новейшего времени» о воре Ване Чмотанове, выкравшем из мавзолея голову вождя пролетариата. В августе 1976 г., уже после эмиграции Бокова, мне доведется озвучивать эту книгу в эфире РС.