Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович

Независимых поэтов влекла наша студенческая аудитория. Некоторые из них появлялись в поэтическом клубе МГУ и читали свои стихи. Москва гудела. После ареста Синявского и Даниэля, начались облавы, допросы, расспросы. Идеологические санитары, орудуя кнутом, не забывали о пряниках. Они старались переключить внимание потребителей духовной пищи на поэтов-«шестидесятников», которых многие воспринимали как диссидентов. В их распоряжение, по согласованию с ГБ, предоставляли огромные аудитории и даже стадионы. Их называли «молодыми поэтами», хотя у некоторых была за плечами война. Анонсов не печатали, но чтобы попасть на их выступления — надо было сильно изловчиться. Случалось даже узнавать о предстоящем несанкционированном вечере поэтов и от самих гэбэшников. Валера Сучков, школьный приятель Леши Налепина, курсант-филолог Школы КГБ им. Дзержинского, который присматривал за нами в качестве учебной практики, охотно делился с нами этой информацией. Куратор-практикант так «привязался» к объекту оперативного обслуживания, что притащил на «психодром» несколько пригласительных билетов на праздничный вечер в свой институт. ВУЗ был закрытым, и появление в нем чуждых элементов «из другого профсоюза» не приветствовалось. Билеты достались всей компании, разумеется, кроме меня. Да и предложи он мне этот билет, я не знал бы, что с ним делать. Добровольно переступить порог высокого дома — это непредставимо. Но согласился проводить компанию до входа в институт, расположившийся где-то у Белорусского вокзала. У входа Леша, Сева и Миша, без труда преодолев неловкость передо мной, скрылись в подъезде № 1, предъявив дежурившему автоматчику пригласительные. Я продолжил, было, свой путь к метро, как вдруг…

— Браток, есть лишний билет, тебе не нужен? — раздалось над самым ухом.

Вот ведь как все, оказывается, просто, когда люди свободны от предубеждений. Я почувствовал, как во мне медленно ворочается дремавший дотоле инстинкт авантюриста. Достаточно было вообразить перед собой застывшие в изумлении физиономии друзей, завидевших меня в зале, чтобы губы сами по себе расплылись в нелепой улыбке. Правда, окажись в тот момент рядом друзья из «моего профсоюза», репутации был бы нанесен непоправимый ущерб, вовек не отмыться, от одной мысли озноб пробирает. Нельзя нарушать кастовые законы. Один раз промахнешься дверью — всей птичке пропасть. Мало того, что родился не в той стране… Но заблудившийся трамвай уже нес меня туда, где

Вместо капусты и вместо брюквы

Мертвые головы продают.

«Профессиональный» политзэк Владимир Буковский в коротком промежутке между посадками сопровождал тяжелобольную мать в санаторий. Оказалось, что санаторий принадлежал ЦК Комсомола, а большинство отдыхающих — обрюзгшие партийцы с революционным стажем. Чтобы отвлечься от тягостных ощущений гнетущего несоответствия, он вылепил из снега выразительный череп и осторожно уложил его в лапы мохнатой елки у прогулочной дорожки. Ветераны каждый раз вздрагивали, натыкаясь на скульптуру. А одна даже фыркнула:

— Какая мрачная фантазия. Какой вы жестокий.

Их фантазия была светлей в конце 30-х.

Билетер-автоматчик и бровью не повел. Подремав на торжественной части, я рванул в буфет. Знаменательная встреча состоялась, когда я меланхолично дожевывал бутерброд с сыром. Завидев приближение друзей, я постарался придать своему поведению налет обыденности и рутины. Когда они приблизились на нужное расстояние, я повернулся к буфетчице:

— Леночка, дай мне еще один с ветчиной.

Раньше других вышел из оторопи Сева — разве он упустит случай!

— Младший лейтенант Махлис! Вы что! Забыли, что свинину вам есть запрещено? За нарушение устава — три дня гауптвахты! — всю эту чушь он произнес громко и нараспев. Вокруг заерзали — произносить вслух звания и имена вне служебной обстановки не принято. Но Севу эти смешные условности только раззадоривали. И если бы Сучков не перехватил инициативу, ткнув шутника в бок, его могло далеко занести. Спустя пару дней Валера появился «на объекте» и, завидя меня, отозвал в сторону и очень по-свойски, как коллега коллегу, спросил, не попадалась ли мне на глаза листовка, которая распространялась накануне на вечере факультетского литобъединения.

— Понимаешь, мне позарез нужен ее текст — там было что-то против Гомулки, мол, рабочих на интеллигенцию натравливает. Если увидишь — сохрани для меня.

А еще через неделю потерял бдительность и Леша, впервые пригласив меня в гости.

Заблудившийся трамвай нашел свою колею.

ВЗЛЕТНО-ПОСАДОЧНАЯ ПОЛОСА НЕУДАЧ

В одну телегу впрячь не можно Коня и трепетную лань. Забылся я неосторожно: Теперь плачу безумствам дань… А. Пушкин

Британская «Morning Star» в Совдепии была допущена как учебное пособие для студентов-лингвистов. Не газета, а мина. Став курсантом Кременчугского вертолетного училища ГВФ, брат лихо совмещал освоение неба (уже держась за настоящий штурвал, а не за его имитацию) с изучением истории в пединституте, английского на заочных курсах и… иврита — с фонариком под серым казарменным одеялом, пользуясь в качестве учебного материала двуязычным изданием Ветхого Завета. Умножающий знания умножает и скорбь. Побочные интересы Вовки оказались несовместимы с небом и моральным обликом советского летчика. А началось все с грозного предзнаменования. Брат потерял бумажник с комсомольским билетом. И не просто потерял, а при отягчающих вину обстоятельствах — выронил в пучину общественного очка. Еще недавно за такое «преступление» можно было загреметь в Гулаг. Но выговор с занесением в учетную карточку за месяц до выпускных экзаменов и распределения — тоже не изюм. Сказав А, судьба решила добить комсомольца, послав искушение в виде крохотного сообщения в восемь строк, затерявшегося на последней полосе британской газеты, только что купленной в привокзальном киоске. Ни один уважающий себя англичанин, будь он трижды коммунист, на нее и внимания не обратил бы. Но именно эта заметка стала детонатором дальнейших событий, раскаты которых докатились до высочайших московских кабинетов. В заметке сообщалось о планах американцев через год запустить в космос очередной «Джемини» для отработки стыковки пилотируемых аппаратов.

— Во дела, — удивился вслух Володя, обращаясь к приятелю-курсанту, — американцы за год до запуска сообщают название и тип корабля, точные даты полета и имена астронавтов.

— Все брешут. — Отозвался приятель. — Чтобы нашу разведку с толку сбить.

По простоте душевной, курсант Махлис на земле превысил звуковой барьер, о чем приятель немедленно доложил комсоргу, а тот — политруку. Политрук был человеком старой закваски и поэтому собственноручно произвел обыск в личных вещах курсанта в его отсутствие. Из тумбочки были извлечены улики «подрывной деятельности»: конспекты на иностранных языках, переписка с семьей и главное доказательство — Пятикнижие Моисеево. Картина прояснялась не в пользу подозреваемого.

На общем комсомольском собрании проинструктированные политруком товарищи потребовали от Махлиса разъяснений.

— Курсант Махлис, при каких обстоятельствах вы пронесли на территорию училища запрещенную литературу религиозного содержания?

— В правилах летного училища я такого запрета не читал. Эту книгу можно получить в любой научной библиотеке. Принес в портфеле вместе с другой научной литературой.

— Литература, которая необходима для обучения, вам предоставляется на месте.

— Вам известно, что я параллельно учусь на историческом факультете пединститута.

— Пединститут — это не духовная семинария. К тому же книга не на русском языке.

— Я изучаю древнюю историю и мне приходится сравнивать переводы с оригиналами. На этом настаивают мои профессора.

— С вашими профессорами мы еще разберемся. А сейчас объясните товарищам, что вы делали на вокзале?