Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

— Боюсь, мама до сих пор злится, что свадьба будет в Монако, а не в Филадельфии, но, подозреваю, это пройдет, когда мы с ней хорошенько побегаем по магазинам.

— Я тоже послал твоей матери небольшой сувенир, — поспешно вставил Ренье. — Она получит его сегодня, и, надеюсь, это поможет ей меня простить.

— Уверена, так и будет, — проворковала Грейс. — Скорее всего, ей просто хочется чувствовать, что с ней считаются. Спасибо, что подумал об этом, Ренье.

— Еще я заметил, что твой отец ценит хороший виски, и поэтому послал ему ящик лучшего ирландского, а к нему — золотую фляжку. Хочется верить, он поймет, что пункт о приданом включили в контракт не потому, что я разорен.

Тут он улыбнулся, будто только что отпустил шутку, и Грейс хихикнула в ответ, но удивилась, что и отец, и Ренье рассуждают на тему приданого в одном ключе. Однако размышлять сейчас об этом было некогда, требовалось сосредоточиться. Пока что разговор шел как надо.

— Замечательно, — сказала она, перемещая ладонь на его предплечье. — Однако в посылке оказалось кое-что, о чем мне хотелось бы с тобой поговорить.

— Конечно, поговорим, — с видом щедрого дарителя согласился Ренье, сосредоточив на Грейс все свое внимание, как будто он в жизни не слышал ничего более важного.

— Но, боюсь, я не просто хочу задать вопрос, — проговорила Грейс, покусывая нижнюю губу и сложив руки на коленях. — Это насчет детей.

— Тема детей не обсуждается, — не зло, но твердо ответил он.

— Пожалуйста, попытайся посмотреть с моей точки зрения, Ренье. При нынешней формулировке, если ты умрешь, мне придется вместе с детьми остаться в Монако.

Он кивнул:

— Потому что ты станешь княгиней и будешь помогать нашему сыну править княжеством, пока он не достигнет совершеннолетия. А еще растить наших дочерей настоящими принцессами.

Грейс пришлось признать, что она не подумала о ситуации, в которой ей придется встать во главе Монако, если Ренье умрет раньше, чем их дитя повзрослеет достаточно, чтобы взять это на себя. Теперь, вместо того чтобы разозлиться или встревожиться, она испугалась. Ей не нужна была такая власть, она ее не хотела. Но в то же время не сомневалась, что сможет надеть княжескую мантию, если это поможет ее ребенку.

— Мне ужасно неприятно обсуждать такие вещи, — продолжила она, слегка меняя тактику. — Особейно неприятно потому, что я хочу лишь одного: чтобы мы оба были счастливы. Но я должна подумать и о себе. Я очень долго сама распоряжалась своей жизнью, и это включало и чтение контрактов. И, конечно, я думаю о тебе очень хорошо и верю, что у тебя нет намерения причинить мне вред. Но что, если… что, если ты захочешь меня оставить? Для меня станет еще большим оскорблением, если меня вышвырнут из твоего дома и вдобавок лишат детей. Умоляю тебя подумать об этом сейчас, пока наша любовь сильна.

Понять, о чем думает Ренье, было невозможно. Он по-прежнему внимательно слушал, но его лицо не выдавало никаких чувств, и это сильнее, чем все остальное в их необычном романе, заставило Грейс призадуматься.

Можно ли вообще выходить за человека, которого не знаешь вдоль и поперек?

«Конечно, можно», — немедленно ответила она себе. Как, должно быть, невероятно скучно идти к алтарю с человеком, успев изучить все его причуды и слабости! Куда волнующе быть в самом начале пути, когда впереди ждет множество замечательных открытий. Отец, например, был в очень большой степени человеком настроения, так же как Дон и Олег. А вот загадку Ренье еще только предстояло разгадать, и это воодушевляло Грейс.

— Ты действительно затронула важный вопрос, — наконец изрек Ренье. — И очень для меня тяжелый из-за того, в каком бедственном положении оказалась в конце концов моя собственная мать.

Грейс предвидела такую реакцию и очень надеялась, что все рассчитала правильно.

— Так что тут я с тобой согласен — до некоторой степени. Но что, если ты меня бросишь? Тогда ты фактически бросишь княжество, потому что оно, я и мои дети — это одно целое.

И снова из-за отсутствия монарших навыков она оказалась не готовой к вопросу, хотя, встав на позицию Ренье, вполне могла его понять. Ей захотелось поспорить, сказать, что он и его государство — это не одно и то же, но было ясно, что дело тут в точке зрения. Для нее, американской девушки, родившейся и выросшей в Городе братской любви [28], где в свое время была подписана Декларация независимости от монархии, князь Ренье не был единым целым с Монако. Он был мужчиной, который ее любит и которого любит она. Однако сам он, воспитанный в традициях воинов и вероломных похитителей корон, наверняка считал, что князь — это и есть княжество.

Ренье продолжил:

— Но мне понятно, что это две разные вещи — если я вознамерюсь от тебя уйти и если ты вознамеришься бросить Монако. Поэтому, — решительно кивнул он, — я попрошу своего юриста изменить пункт относительно детей. Если княгиня захочет развестись и, следовательно, покинуть Монако, она также откажется от детей. Но если брак распадется по каким-то иным причинам, у тебя останется право общаться с детьми.

Грейс, готовая даже к тому, что жених вообще не пойдет ей навстречу, понимала, что это наилучший исход разговора. Поэтому она поцеловала его в щеку со словами:

— Очень благодарна тебе, дорогой, за то, что прислушался ко мне.

А потом сменила тему разговора.

Сегодня вечером Грейс собиралась устроить Ренье еще одну проверку, причем так, чтобы он точно не догадался, что его проверяют. Для себя она решила, что, если Ренье не выдержит испытания, помолвку можно будет и отменить. Зачем выходить за человека, который обладает властью забрать у жены детей, но при этом не способен доставить ей, Грейс, удовольствие и не желает нарушить ради нее ни одного правила? Это решение и обещание, которое она себе дала, наполнили ее ощущением собственного могущества.

— Поедем сегодня вечером ко мне, — мурлыкнула Грейс в ухо Ренье, когда они сидели в такси, застрявшем в пробке по пути к Карнеги-холлу, откуда валом валил народ.

Казалось, с тех пор, как Грейс каждое утро ездила сюда на занятия в Академию, прошла целая жизнь. Она положила руку ему на колено, потом сдвинула ее так высоко, как только осмелилась, и почувствовала, как он неловко заерзал на сиденье.

— Мы не должны… — был ответ, но голос Ренье осип от вожделения, и Грейс поняла, что он рассматривает подобную возможность.

— Мы ведь скоро поженимся, — прошептала она, очень нежно покусывая его за ухо. — Если только ты не против надеть…

Он прервал ее жадным поцелуем в губы, страстность которого застала ее совершенно врасплох. Вскоре они уже лежали в ее кровати на Пятой авеню, их вечерние наряды были разбросаны на всем пути от входной двери до спальни, и Ренье с честью прошел тайное испытание Грейс. Его любовь оказалась чудесной смесью грубости и нежности, а тело — крепким и сильным. Он упивался ее длинными ногами, обхватывал ладонями маленькие груди так, словно ему больше ничего не надо в этой жизни.

Есть ли вообще вероятность, что она когда-нибудь оставит этого человека? Этого образованного, остроумного, заботливого мужчину, который к тому же стал ей великолепным любовником. Она засыпала, погружаясь в убаюкивающие грезы о Ренье и их замечательных детях, девочке и мальчике, которые пришли навестить ее во время съемок очередной картины Хичкока. Нет, лучше на бродвейскую репетицию. Тогда детям можно будет показать, как работают барабаны, при помощи которых движется занавес, — ребятишкам всегда такое нравится. Ее жизнь наконец-то станет полной.

Глава 27

Дом родителей Грейс на Генри-авеню превратили в по-добие съемочной студии. Спальни и ванные переделали в комнаты отдыха и гримерки. Всю мебель из красного дерева в гостиной отполировали до блеска, тщательно протертые фарфоровые светильники, вазы и всякие прочие безделушки сверкали, занавески были отглажены, а подушки взбиты. К большому огорчению хозяйки дома, фотографы переставили несколько столиков и других антикварных вещиц — «для гармонии и максимального эффекта». Хула на ее вкус была единственным, что расстраивало Маргарет Майер Келли в этот хаотичный день. В остальном при подготовке пресс-конференции она выглядела более довольной и целеустремленной, чем даже во время свадеб остальных своих детей. Грейс услышала, как мать говорит отцу: