Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

Взрыв оказался настолько мощным, что обломок колеса и один из железных обручей с бочки были отброшены за особняк д’Эльбеф: они перелетели через всю улицу Мальты и не были остановлены высотою дома. Можно судить о силе удара! Многих из жителей улиц Сен-Никез и Мальты погубило любопытство. Госпожа Леже, хозяйка кафе «Аполло» на углу улицы, услышав топот лошадей, поспешила выйти из-за прилавка к дверям взглянуть на Первого консула, что делала всякий раз, когда он ехал в театр или в оперу. Несчастная встала в дверях, и куском котла ей оторвало обе груди: он летел наискось и изуродовал ее. Она умерла не тотчас, но не прожила и трех дней. В том же кафе один служитель был убит, другой ранен.

Впрочем, число жертв несколько преувеличивали. Мне кажется, я обладаю самыми верными сведениями и могу доказать, что в тот день погибло не больше девяти человек. После число умерших возросло до тридцати. Конечно, это очень много, но все же менее ужасно, нежели когда мы должны были бы оплакивать гибель двух тысяч человек; а это непременно случилось бы, разреши часовой поставить тележку у дверей Оперы.

Может быть, никогда не было так любопытно наблюдать Наполеона, как после этого случая. Я глядела на него со вниманием, которое удваивалось от того, что слышала я с другой стороны. Пусть говорили, что я пристрастна к нему: нет, напротив, я умела отдавать должное каждому. Моя ли вина, что в такие минуты он увлекал всякого на свою сторону?

Все власти, все сословия явились с поздравлениями к Первому консулу и просили у него, как милости, большей заботы о собственной его безопасности.

Самый замечательный адрес был поднесен парижанами. Этот несчастный город имел особые причины убеждать Первого консула оставаться деятельным: он видел, что может стать жертвой немногих низких злодеев, которых не заботило, что для исполнения своего преступления нужно погубить тысячи невинных граждан.

На другой день, 4 нивоза, Париж проснулся в страшной тревоге. Уже вчера узнали всю гнусность заговора, но только утром подробности стали известны всем, и негодование сделалось общим.

Возвратившись домой вечером третьего дня, я узнала, какой опасности подвергался Жюно. Выйдя от военного министра, он велел везти себя в Оперу; тогда военное министерство располагалось на Лилльской улице, в особняке д’Авре. Проезжая под аркой на площади Карусель, Жюно думал, что еще только семь часов, что Первый консул еще не отправлялся в Оперу и можно заехать в Тюильри поблагодарить его хоть одним словом за благосклонность, в которой Первый консул уверил его через Бертье. Жюно дернул за шнурок. У нас тогда были прекраснейшие, лучшие лошади в Париже: Жюно купил их перед свадьбой, и четверка стоила ему десять тысяч франков. И в самом деле, они были удивительны: молодые, огненные, они летали как ветер и, пустившись с легкой двухместной каретой, не вдруг останавливались.

Две из этих лошадей были запряжены вечером 3 нивоза. Они скакали с такой быстротой, что кучер не мог совладать с ними и остановил их уже близ улицы Сен-Никез. Пришлось бы возвращаться и разворачиваться посреди садов и дощатых стен, а Жюно любил своих лошадей и, сверх того, хотел поскорее приехать в Оперу. В это мгновение дверцы кареты растворились и слуга спросил, что ему угодно.

— Поди к черту! — сказал Жюно с нетерпением. — Зачем не остановились тотчас?.. В Оперу!

Если бы кучер вовремя остановил лошадей, Жюно застал бы Первого консула в самую минуту выезда, поехал бы за его каретой в своей (потому что карета Наполеона была полна) и, таким образом, не смог бы избежать смерти. Опасность, которой подвергался Жюно в этот вечер, поразила только меня и его кучера, который больше года не мог потом проезжать без страха по площади Карусель. Что же касается Жюно, то, не знаю почему, он запретил мне говорить об этом обстоятельстве.

Разумеется, все гражданские и военные власти развили такую бурную деятельность, что ее не нужно было поощрять. Но как производить следствие? Об этом думали различно. Жюно и Фуше, обычно не согласные ни в чем, полностью соглашались друг с другом в этом случае. Они думали, что главные причины беспрестанных покушений на жизнь Первого консула находятся далеко от Парижа. Первый консул утверждал противное.

— Это, — говорил он, — те же исступленные, в числе которых множество сентябристов.

И ничем нельзя было заставить его отказаться от своего мнения.

Два дня Жюно не имел ни минуты покоя. Он никак не хотел предоставить низшим чиновникам такое важное дела, как обнаружение исполнителей ужасного покушения. Едва начинался день, как он уже вставал, уходил в свой штаб и там лично распоряжался всем, что относилось к следствию.

В продолжение ноября месяца я страдала от крапивной лихорадки, но уже выздоравливала. На время этой непродолжительной болезни маленькую походную постель Жюно поставили подле моей. Измученный усталостью, он ложился и спал крепко; но сон его, нередко беспокойный, сделался особенно тревожным в это время. Страшные сны снились ему: кинжалы окружали Первого консула, убийца поражал его, новая адская машина была готова взорваться, словом, все, что только есть ужасного в снах, вместе с предчувствием еще больше ужасным, окружало его.

Вечером 5 нивоза он вновь вернулся домой измученный усталостью и сразу лег. Приехав от матери моей, я нашла свою горничную в комнате перед спальней; она сказала мне, что муж лег и просил меня не ложиться, не простившись с ним. Я вошла в спальню, приблизилась к походной постели, на которой спал Жюно, и, наклонившись к нему, сказала:

— Как? Уже заснул?

В это мгновение снилось ему, что он в кабинете Первого консула, что туда прокралось множество убийц и один из них хочет поджечь машину, поставленную на письменный стол Наполеона. Тогда-то я и заговорила с ним; он пробудился, но не вдруг узнал меня; огонь, еще мелькавший в камине, показался ему фитилем, который держит убийца, а меня принял он за самого убийцу.

— У меня нет оружия, но я все-таки уничтожу тебя! — вскричал Жюно.

И прежде чем я успела повторить свой вопрос, он ударил ногой мне в грудь: удар заставил меня отлететь на другой конец комнаты. Все это произошло так быстро, что горничная, которую оставила я в первой комнате, только тут вошла со свечой.

Я закричала пронзительно, и голос мой совершенно разбудил Жюно, бледного, похолодевшего от ужаса на своей постели. Он подумал, что убил меня, и не смел тронуться с места, не смел подойти ко мне. В самом деле, я была в жалком состоянии: удар не только разбил мне грудь, но и вызвал довольно сильный кашель с кровью. Думали, что я беременна, и тогда этот несчастный случай мог иметь самые горестные последствия. Жюно стал как безумный, и я, несмотря на боль, вынуждена была скрыть от него все, потому что иначе он впал бы в отчаяние, которое лишило бы его нравственных сил, слишком нужных для него в то время. Послали за господином Беккером, хотя было уже одиннадцать часов вечера. Он приехал, и когда мы объяснили ему, как все произошло, он сказал, что если бы Жюно был на два дюйма дальше от меня и, следовательно, мог придать больше силы удару ногой, я умерла бы.

Глава XXXV. Спор Бонапарта и Фуше

В дни после взрыва адской машины мы еще усерднее посещали Тюильри. Даже мать моя заставляла меня ездить туда, и часто; как ни хотелось ей, чтоб я побыла с нею, она гнала меня во дворец.

— Постарайся, пожалуйста, — сказала она, — выразить хорошенько генералу Бонапарту, как прискорбно мне это ужасное происшествие. Не сделай из этого чего-нибудь вроде адреса Государственного совета, но опиши со всей истиной, что я чувствовала вечером и ночью 3 нивоза.

Мать моя много плакала, возвратившись домой, куда, как я уже сказала, не могла я следовать за ней; ночью у нее случился жестокий припадок лихорадки. Мать моя могла говорить, что не нравилось ей в Первом консуле, но он был дитя, ею воспитанное, и природа оказывалась сильнее всех мелких раздоров, которые превосходный ум и прекрасная душа моей матери допускали только для защиты достоинства обиженной дружбы. Она была привязана к Наполеону и, я уверена, много раз раскаивалась в своей строгости к тому, кого любила как друга, а в малолетстве — и как сына одной из самых лучших своих подруг. Покушение в день 3 нивоза заставило ее содрогнуться. Она не показала мне этого в Опере, потому что боялась только за меня, и это поглощало всякий другой страх. Но когда она возвратилась домой, и ужас злодеяния, со всеми его страшными последствиями, представился ей во всей истине, она много плакала и два дня была очень нездорова.