Стародум
Пролог
1224 год
Восточная часть Новгородских земель
Крепость Стародум
Мужчина чудовищных размеров опирался на дерево посреди ночи.
Стальной шлем, кольчуга, пластинчатые поножи: всё красное от крови. Она покрывала его с ног до головы, стекала по доспехам, капала на землю. На поясе у него висела огромная булава, которую обычный человек не смог бы даже от земли оторвать.
В руках — младенец, завёрнутый в горстку пелёнок.
— Не реви, — приговаривал мужчина, покачивая малыша. — Мужики не ревут.
Но сам он обливался слезами.
Его сердце колотилось, руки тряслись. Он знал, что скоро потеряет сознание, но всё равно не мог оторвать взгляд от беснующейся толпы, идущей на штурм Стародума.
Всю ночь воевода только и делал, что рубил, дробил, крошил и проламывал черепа врагов. Он оборонял стены крепости так долго, как только мог, но атакующих оказалось слишком много. У них не было ни единого шанса защититься.
Крепость основали в начале одиннадцатого века и более двухсот лет Стародум, что в восточной части Новгородских земель, служил домом удельного князя и его людей. Сейчас крепость пылает, и дым поднимается высоко в небо. Врата пали, стены проломлены, внутри галдят налётчики.
И много-много факелов носится в окружающей тьме.
За несколько последних часов воевода убил так много человек, как никогда в своей жизни, хотя уж чего, а битв навидался. Он стоял насмерть на реке Липице, против объединённых сил Владимиро-Суздальских князей, он сбрасывал с коней рыцарей Ливонского ордена, он обращал в бегство литовские и эстонские племена. Это он бежал с поля боя, когда по ним прошлась могучая сила кочевников.
Ему случалось и побеждать, и проигрывать.
Но только сегодня ему выпала нелёгкая доля — наблюдать за падением своего дома. Когда стало ясно, что устоять не получится — князь приказал всем своим людям убираться через тайный ход. Воевода хотел остаться в крепости до самого конца, но Горислав Лютогостович велел ему унести маленького сына — тому едва год стукнул.
«Унеси», — велел ему князь.
И он унесёт. Даже ценой своей жизни.
— Суки… — прошептал воевода.
Сегодня погибло множество хороших людей: его жена, его друзья, его воины.
Но крепость не отдастся врагам просто так — у князя осталось последнее средство обороны. В первых лучах утреннего солнца земля принимается дрожать, опрокидывая налётчиков, сбивая их с ног. Массивные стены Стародума медленно погружаются под землю, тонут в почве будто это вода, а не плотная порода. Целые здания уходят вниз, прячутся от захватчиков, уносят с собой зазевавшихся грабителей и насильников.
Сегодня не будет победителя — проиграют все.
— Назад! — раздаётся в отдалении приказ вражеского полководца. — Отступаем!
— Все назад! — поддерживают приказ сотники, передают приказ десятникам и далее.
Воевода стоял возле дерева, весь в крови. Кровь капала с его бороды, пачкала пелёнки малыша.
Чёрные глаза следили, как Стародум медленно опускается под землю. Пусть враги и смогли взобраться на стены, но они никогда не смогут подчинить себе оплот, хозяйничать в нём. Тяжёлые стены скорее уйдут вниз, подальше от человеческих глаз, чем позволят врагам разгуливать внутри.
Несколько мгновений, и крепость полностью скрывается под холмом, точно и не было здесь никакого Стародума. Одна лишь вытоптанная земля остаётся на поверхности, да уцелевшие захватчики, удивлённо озирающиеся по сторонам. Они собирались захватить удельного князя, а всех его людей повесить на дороге между Новгородом и Владимиром. Но теперь не осталось ничего.
Только воевода с младенцем на руках.
— Их-их, — принимается хныкать малыш.
— Тихо, — произносит мужчина. — Нельзя в лесу кричать, нечисть накликаешь.
Ребёнок на удивление оказался смышлёным: замолчал, глядя на него заинтересованным взглядом.
Воевода двинулся прочь на негнущихся ногах: ему нужно спрятать малыша на долгие годы. Ровно через двадцать два года крепость снова восстанет из земли — выплывет на поверхность и позовёт своего хозяина. Стародум не будет сидеть под холмом вечно. Остаётся лишь надеяться, что безумные князи к тому моменту сгинут в нескончаемой междоусобице, чтобы малышу не пришлось сражаться со старыми врагами отца.
Глава 1
Малыша того нашли в канаве, синего почти.
Обогрели, усыновили, дали любовь и кров.
Сегодня я исполняю главную роль, все взгляды прикованы ко мне.
— Прекрасный день, чтобы сучёныша повесить, а? — спрашивает Митька Седой, и окружающие согласно кивают.
Мы стоим посреди круглой поляны в лесу. Верёвка переброшена через толстую дубовую ветку, петля на моей шее, одно движение и мои ноги соскользнут с колодки. Задёргаются в предсмертных конвульсиях.
Окружающие разбойники радостно предвкушают казнь.
Мы устроили кровавое сражение прямо посреди леса: я против них, они против меня. Пятнадцать человек на одного. Не совсем честно, прямо скажем, но чего ещё ожидать от разбойников? Я успел троих отправить на тот свет, прежде чем меня схватили. Теперь они стоят полукругом возле дерева и лыбятся своими гнилыми зубами.
— Как тебе денёк? — спрашивает Митька.
Зубоскалит.
— Да, прекрасный, — говорю. — Солнышко светит, птички поют, ягоды только поспели. И ветерок, как раз нужной температуры: не горячий, но и не холодный. Очень освежает.
— А знаешь, что мы сделаем, когда повесим тебя?
— Полагаю, спустите портки и начнёте под хвосты друг друга пользовать?
В ответ на моё оскорбление Митька подходит и с размаху бьёт по колодке, но не для того, чтобы она опрокинулась, а чтобы зашаталась, заставляя меня балансировать на грани жизни и смерти. Подумать только, это ничтожество когда-то было холопом самого низкого сословия, из тех, что никогда не получат свободу. А теперь вон как нос задирает.
Всё потому, что лес ему силу дал.
Он всем её дал: кому-то больше, кому-то меньше. Митьке повезло и ему достался кусок пожирнее.
— Нет, — отвечает Седой. — Мы двинем прямо к торгашам на Перепутье, и как следует там напьёмся. Не боись, и за тебя кружку опрокинем.
— Спасибо, не надо. Не хочу, чтобы обрыганы, вроде вас, меня поминали.
Доставлять им удовольствие и просить пощады я не собираюсь. Если они хотели насладиться мольбами, то зря надеялись. Поскрипеть зубами — вот и всё, что у них сегодня получится.
— Толкни уже сучёныша, — произносит Валера Свистун. — Хочу посмотреть, как этот выблядок болтается. Как его рыло вздуется.
— Я из его черепа чашу сделаю! — добавляет Конопатый.
Каждого из разбойников я знаю по именам и прозвищам: когда-то давно уже доводилось пересекаться, да я ещё ребёнком был. Они меня не запомнили, а я их — очень даже.
— Не торопись, — возражает Седой. — Пусть постоит. Чем дольше тянем, тем ему горше умирать будет. Вот, попей.
Протягивает мне бурдюк с яблочным вином. Не таким плохим, как могло бы показаться при взгляде на облезлых и побитых жизнью разбойников. Должно быть, ограбили одного из торговцев на дороге — тут много телег ездит.
Набираю полный рот и выплёвываю его в рожу главаря. Митька Седой лишь ухмыльнулся, вытирая лицо рукавом.
— Ничего, на покойников не сердятся.
— Яйца бы ему оторвать, да в глотку затолкать! — злобно произносит Свистун.
— По крайней мере они у меня есть, — говорю.
Разбойники думают, что всё кончено. Я проиграл, а они победили.
Как бы не так.
У меня в рукаве — старый, ржавый кусок серпа. Маленький и тупой: таким человека не убьёшь, но верёвку перерезать можно. Главное, отвлекать их до тех пор, пока путы на запястьях за спиной не разойдутся. И уж тогда я им устрою заварушку! Уложу столько, сколько смогу.
