Воронцов. Перезагрузка. Книга 3 (СИ) - Тарасов Ник

— Это верно, — кивнула Машка, ставя передо мной миску с похлёбкой. — А что ещё?

— Да и по мелочи, чтоб докупил еще зерна, мёда да побольше. С мёдом зиму веселее коротать, да и от хворей помогает.

Машка присела напротив, подперев щёку рукой:

— А хорошо бы ещё и свинью какую раздобыть. Сала бы натопили, окороков навялили…

Я даже ложку отложил от удивления:

— Ты мои мысли читаешь что ли? Я как раз хотел предложить, чтоб купил свинью на убой. Ледник то в деревне был, а готовое мясо не довез бы по жаре. А купит — уже тут заколем, зато мясо будет в деревне.

— И хозяйки обрадуются, — подхватила Машка.

— Да и шашлычка, честно говоря, хочется, — признался я, причмокнув. — С лучком, да с перчиком…

Машка рассмеялась:

— Вот ведь! О деле говорим, а у тебя всё о желудке думы.

На следующее утро во дворе было шумно. Фома проверял упряжь, Захар укладывал в телеги доски, молодой служивый — Никифор — суетился рядом, стараясь помогать старшим.

— Ты гляди, доски не попорти, — наставлял я, обходя телеги. — Сложи так, чтоб в дороге не растрясло.

— Не переживайте, Егор Андреевич, — отозвался Захар, ловко укладывая очередную доску. — Довезём в целости.

В итоге загрузили две телеги досками, Захар поедет с молодым служивым вместе с Фомой. Я отвёл Захара в сторонку, понизив голос:

— Если кого вспомнишь, чтоб надежный был — привези ко мне на службу человека. Деревня растёт, руки нужны.

Захар почесал в затылке:

— Есть один кум у меня в городе… Руки золотые, да с барином не поладил. Может, к нам захочет?

— Вот и потолкуй с ним, — кивнул я. — Только чтоб непьющий был, работящий. И чтоб без долгов перед старым барином. А не, то выкупить нужно будет.

А потом добавил уже обоим — и Фоме и Захару, подозвав их ближе:

— Поищите, может какую семью толковую найдете, чтоб без закупа была да к нам сманите. Если найдете такую, то скажите, чтоб через пару недель были готовы. Мы как раз новое жилье кому из наших сделаем, а их в старую избу заселим.

Фома степенно кивнул:

— Сделаем, Егор Андреевич. Только вот купцам как доски сдавать? По чём брать с них?

— По рублю, не меньше, — ответил я твёрдо. — Дешевле ни полушки не уступай. Доски добрые, сухие — своей цены стоят.

— А когда сказать, чтоб за новой партией ехали? — уточнил Фома.

— А приезжать им дня на три позже, — махнул я рукой. — А то не успеем сделать, раз ты уже два воза везешь. Пусть не торопятся.

Машка вынесла узелок с едой, сунула Фоме:

— Вот, возьмите в дорогу. Хлеб свежий, да сало осталось немного.

— Спасибо, доченька, — сказал Фома, принимая гостинец.

Он взобрался на переднюю телегу, взял вожжи:

— Ну, с Богом!

Телеги тронулись, заскрипели колёса по утоптанной земле. Я стоял, приложив руку козырьком ко лбу, провожая взглядом обоз. Машка прижалась к моему плечу.

— Думаешь, найдут кого? — спросила тихо.

— Найдут, — уверенно ответил я. — Народу много, а хорошей жизни всем хочется. А у нас и работа есть, и кров, и харчи. Придут люди, вот увидишь.

На следующий день ушли на лесопилку продолжать работы. Думал, что доделаем печь, но к обеду планы были нарушены. Мы как раз укладывали последний ряд, когда прибежал запыхавшийся Васька — старший сын Петьки. Мальчонка был бледен, рубаха выбилась из штанов, а на коленке виднелась свежая ссадина — видать, падал по дороге.

— Батя, батя! — закричал он ещё издалека, едва переводя дух. — Там матушка рожает!

Петька замер с кирпичом в руках, словно громом поражённый. Потом медленно опустил его на землю и утёр пот со лба, оставив глиняный след.

— Началось, значит, — выдохнул он и вдруг засуетился. — Рановато ведь, дня через три только ждали… Натаскалась при переезде, может⁈

— Дитя само решает, когда ему на свет явиться, — усмехнулся Прохор. — Беги скорей!

Мы побросали инструменты и сорвались с места. Петька бежал впереди всех, длинные ноги несли его через поле как на крыльях. Васька едва поспевал за нами. Я на ходу расспрашивал мальчонку:

— Давно началось-то?

— С утра ещё, — пропыхтел Васька. — Матушка сперва не сказала никому, всё по хозяйству хлопотала. А потом как согнулась над корытом, да как закричит! Я за бабкой Марфой побежал, а она уже знала, словно чуяла.

Когда мы добежали до деревни, возле Петькиного дома уже собралась целая толпа. Бабы сновали туда-сюда, как муравьи у потревоженного муравейника. Одни несли чистые холсты, другие тазы с водой, третьи пучки каких-то трав. Из раскрытых окон доносились стоны роженицы и уверенный голос бабки Марфы.

— Куда прёшь, охламон? — преградила нам путь дородная Аграфена, махая на Петьку мокрым полотенцем. — Нечего мужикам тут делать!

— Так жена ж моя! — взмолился Петька, пытаясь заглянуть в окно.

— Вот именно, что твоя! — отрезала Аграфена. — Твоё дело было девять месяцев назад, теперь наше! Иди во двор и жди, как положено!

Степан с Ильёй оттащили упирающегося Петьку к завалинке соседнего дома. Я с любопытством наблюдал за происходящим. Никогда раньше не видел такой чёткой организации без всякого плана. Каждая женщина, казалось, точно знала, что делать.

Молодая Дарья пробежала мимо с охапкой чистых тряпиц.

— Хворост подкинь в печь! — крикнула ей вслед Аграфена, выливая воду из таза. — Вода остывает!

— Уже растопила! — отозвалась Дарья, исчезая за дверью.

Одна женщина, сидела на крыльце, перебирая какие-то сухие травы и что-то шепча себе под нос — не то молитву, не то заговор.

— Полынь да крапиву отставь, — командовала она молодухам, — давай чистотел да ромашку. И воды ещё вскипяти.

Каково же было моё удивление, что главной повитухой в деревне оказалась бабка Марфа. Из дома доносился её громкий, властный голос:

— Дыши глубже, Дарьюшка! Вот так, вдох-выдох! Не тужься пока, рано ещё! Держи ей плечи, Аграфена, да полотенце смочи холодной водой — лоб протирать!

Она так командовала бабским отрядом, да так уверенно и ловко, что не оставалось и тени сомнения, что та знала, что делает. Несмотря на свой возраст, двигалась быстро и решительно.

С наступлением сумерек во дворе зажгли лучины. Петька сидел на бревне, обхватив голову руками, и тихонько раскачивался из стороны в сторону. Мы с мужиками расположились рядом, изредка похлопывая его по плечу и подбадривая, как могли.

— Ничего, Пётр, — говорил Прохор, — бабы дело знают. У меня вон пятеро, и ничего, все живы-здоровы.

— Дарья крепкая, — поддакивал Степан. — Справится.

А из дома то и дело доносились крики роженицы. С каждым часом они становились всё громче и протяжнее. Женщины продолжали сновать туда-сюда. Теперь они двигались быстрее, обмениваясь короткими фразами:

— Воды ещё! Горячей!

— Чистую простынь давай!

Роды затянулись. Петька весь извёлся. К полуночи он уже не мог сидеть на месте и ходил кругами вокруг дома, то и дело останавливаясь и прислушиваясь.

— Долго что-то, — бормотал он. — Неужто неладно что?

— Всё хорошо будет, — успокаивал его Илья.

Я вглядывался в тёмное небо, усыпанное звёздами, и думал о странной силе, объединяющей этих женщин. Без лишних слов, без писаных инструкций они создали вокруг роженицы настоящий островок безопасности, делая всё необходимое с поразительной слаженностью.

К утру крики стали совсем частыми. Мы все вздрагивали от каждого. Петька окончательно потерял покой и теперь просто стоял у крыльца, вцепившись в перила так, что костяшки пальцев побелели.

— Дыши, Дарьюшка! Дыши! — доносился голос бабки Марфы. — Вижу головку! Ещё немного! Ну-ка, девки, держите крепче! Тужься! Тужься сильнее!

Роженица промучилась всю ночь — схватки затянулись до утра, но наконец всё закончилось. Первые лучи восходящего солнца коснулись крыши, когда из дома раздался пронзительный детский крик. Петька вздрогнул всем телом и подался вперёд. Мы все замерли.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась бабка Марфа. Лицо её, усталое и осунувшееся, озарилось широкой улыбкой. В руках она держала маленький свёрток, из которого доносилось сердитое попискивание.