— Ну, Пётр Семёныч, — торжественно произнесла она, — принимай наследника!
Она осторожно вынесла свёрток, в который был завёрнут новорождённый, и показала его отцу. Петька шагнул вперёд, протягивая руки. Они заметно дрожали.
— Крепкий казак вырастет, — сказала бабка Марфа, передавая ему ребёнка. — Ишь как орёт — лёгкие здоровые!
Петька взял сына, а это был мальчик, в свои ручищи — ребёнок казался крошечным — и столько было счастья в его глазах, что у меня защемило сердце. Он осторожно отогнул край пелёнки, разглядывая маленькое морщинистое личико, и вдруг улыбнулся так широко, как я ещё никогда не видел.
— Жив-здоров? — спросил он хриплым от волнения голосом. — А Дарьюшка как?
— Всё хорошо, — кивнула бабка Марфа. — Умаялась, конечно, но теперь отдыхает. Крепкая баба твоя, Пётр. С такой не пропадёшь.
Петька стоял, боясь пошевелиться, всё так же держа на руках сына. Потом поднял голову к светлеющему небу и сказал:
— Егором назову! В честь вас, Егор Андреевич!
Я замер, не зная, что ответить. Такой чести я не ожидал. Мужики заулыбались, а бабка Марфа одобрительно кивнула:
— Хорошее имя. Крепкое. Такому и жизнь будет крепкая.
Глава 5
Я объявил до обеда выходной, так как ночь была бессонной. На лицах мужиков отразилось удивление — не привыкли они к таким поблажкам, но возражать не стали. А Петьке сказал отдельно, что от работ отстраняю на пару дней, чтоб с семьей побыл, жене помог.
— Как так? — возмутился тот, отводя меня в сторону. — Дак я ж нужен здесь! А баба и так справится, не впервой ей.
Я даже остановился, разворачиваясь к нему всем корпусом. В груди вскипело раздражение — и на его непонимание, и на собственную усталость.
— Она тебе детей рожает, Пётр! — чуть ли не гаркнул я, так что мужик даже отшатнулся. — Изволь уважать и помочь! Это не просьба, это приказ.
Петька аж чуть не задохнулся от такого напора, уставившись на меня растерянными глазами.
— Егор Андреевич, дак я ж люблю её, — пробормотал он, опуская взгляд.
— Вот и люби, — сбавил я тон, видя его смущение. — И не только словами. Делом покажи. Понимаешь?
Петька на пару секунд завис, переваривая услышанное. Его лицо словно застыло, а потом что-то в нём дрогнуло. Он медленно кивнул и, буркнув: «Понял, барин», — развернулся и пошёл к своей избе, где его ждала жена с младенцем.
Я проводил его взглядом, думая о том, как непросто меняются вековые привычки. Для него забота о жене — это странность, блажь барская. А для меня… Для меня это естественно. Ещё одна пропасть между нами, ещё одно напоминание о том, насколько я здесь чужой.
Вернувшись домой, я едва осилил завтрак. Машка хлопотала вокруг, подкладывая то одно, то другое, но глаза мои слипались. Усталость навалилась каменной плитой.
— Спать тебе надо, Егорушка, — мягко сказала она, забирая из моих рук почти полную миску. — Ночь-то не спал совсем.
Я не стал спорить. Машка проводила меня до кровати, помогла раздеться и, присев рядом, начала тихонько перебирать мои волосы. Её прикосновения были нежными, успокаивающими. Она что-то тихо напевала — не песню даже, а какой-то мотив без слов, убаюкивающий, древний как сама земля. Я уснул буквально за считанные секунды — только подушки коснулся, и провалился в темноту.
Разбудил меня крик и ругань чуть ли не под самым окном. Женские голоса, звонкие и рассерженные, перебивали друг друга, как сороки.
— … говорю тебе, отжимать надо!
— А барин велел мокрой делать!
— Да что ты понимаешь, девка! Не так барин говорил…
А потом сразу же зычный возглас Машки перекрыл перебранку:
— А-ну цыц! Барин спят, а вы тут балаган устроили! — В её голосе звенела такая сталь, что спорщицы мгновенно притихли.
Я потянулся, разминая затёкшие плечи. Судя по солнцу, стоявшему уже высоко, проспал я часа четыре, не меньше. Голова прояснилась, и даже появились силы разобраться с очередным конфликтом. Одевшись, я вышел на крыльцо.
Во дворе открылась занятная картина: Настасья, уперев руки в бока, а напротив неё — молодая Дарья с мокрой тряпкой в руках. Обе раскраснелись от спора, и Машка между ними была как арбитр на ристалище.
— Что за шум? — спросил я, спускаясь с крыльца.
Женщины разом обернулись. Дарья смутилась, а Настасья выступила вперёд.
— Да вот, барин, солод увлажняем, как вы велели, — начала она, бросая победный взгляд на соперницу. — А эта молодая да глупая норовит всё залить, как болото сделать. Я ей толкую, что тряпку нужно хорошо отжать, а она…
— А, барин, сказал, чтоб хорошо была мокрая! — перебила Дарья, вскинув голову. — Я так и делаю!
Я прокашлялся, пряча улыбку. Две женщины смотрели на меня с одинаковым упрямством, каждая уверенная в своей правоте.
— Мокрой быть не должна, — уточнил я, подходя к деревянному ящику с пророщенным зерном. — Лишь бы влагу давала. Как утренняя роса, понимаете? Не лужа, а роса.
Настасья аж расцвела, почувствовав поддержку в своей правоте. Она победно глянула на Дарью и чуть ли не треснула её этой самой тряпкой:
— Вот! Слушай, что старшие говорят! Я ж тебе толковала — отжимать надо!
Дарья лишь что-то проворчала себе под нос, но свою тряпку тут же старательно отжала от лишней воды. Я скрыл усмешку — молодая, но гордая. Ничего, научится.
Солнце уже перевалило за полдень, и желудок напомнил о себе громким урчанием. Я повернулся к Машке, наблюдавшей за разрешением конфликта с тихой улыбкой.
— Радость моя, а чем у нас есть подкрепиться? — спросил я, подходя к ней и легонько касаясь её руки.
Машка тут же засуетилась, словно только и ждала этого вопроса.
— Сейчас, Егор Андреевич, сейчас всё будет! — Она быстро метнулась в дом, попутно бросив женщинам: — И не кричите тут под окнами!
Я вошёл следом за ней. Машка уже хлопотала у печи, доставая горшок с чем-то ароматным. Всего за несколько минут она накрыла на стол: дымящиеся щи со сметаной, свежий хлеб, огурцы солёные и кувшин кваса.
— Садись, Егорушка, — сказала она, отступая в сторону. — Остынет.
Я же ухватил Машку за руку и потянул к себе, усадив на колени.
— Ой, Егорушка, что ты делаешь? — Улыбнулась она.
Я же просто поцеловал ее и она ответила на мой поцелуй. А потом сказала, улыбаясь:
— Щи остынут, кушай давай.
Аромат щей заставил мой желудок взреветь с новой силой. Я с наслаждением погрузил ложку в густое варево. Первая же порция обожгла язык, но это была приятная боль — щи удались на славу, наваристые, с кислинкой.
— Машка, ты чудо, — искренне похвалил я, отламывая кусок хлеба. — Такие щи и мёртвого поднимут.
Она зарделась от похвалы, но тут же опустила глаза.
— Кушай на здоровье, — пробормотала она, отходя к печи.
Перекусив и почувствовав прилив сил, я решил, что пора вернуться к делам. Я поднялся из-за стола.
— Кликни-ка мне Илью да Митяя, — сказал я Машке. — Надо к лесопилке сходить, посмотреть, как там дела.
Машка кивнула и выскользнула за дверь. Через несколько минут во дворе послышались тяжёлые шаги. Я вышел на крыльцо — там уже ждали Илья, и Митяй.
— Идём, мужики, — кивнул я им. — Посмотрим, что там у нас с лесопилкой.
И мы втроём зашагали по деревенской улице, оставляя позади шум и женские хлопоты. Впереди ждали новые дела и новые заботы, но после хорошего сна и сытного обеда они казались не такими уж непосильными.
Проверив как подсохла печь, я удовлетворенно кивнул. Работа шла по плану, и это радовало.
— Семён, заканчивай выкладывать последние ряды, — сказал я. — Глина хорошо схватилась, теперь важно не спешить с верхними рядами.
Семён, вытирая пот со лба, кивнул:
— Сделаю в лучшем виде, Егор Андреевич. К вечеру всё будет готово.
— Смотри там, — я указал на место соединения с дымоходом, — не забудь усилить переход. Жар будет сильный.
— Обижаете, — хмыкнул Семён, уже разминая в руках новый ком глины. — Не впервой печи класть.
