Дышать было по-прежнему легко, но запахов стало гораздо больше, они усилились и легко различались.
Металл, кожа, дерево, клей, бензин, масло, пот.
В открытую кабину время от времени несло сгоревшим порохом, — вокруг шёл бой, стреляли и немцы, и наши.
Чаще всего мимо.
Максим буквально видел расчерчивающие воздух пулемётные и пушечные очереди.
«Стреляй, когда заклёпки на вражеской машине различишь, — учил Николай Свят. — Это метров тридцать. Лучше — двадцать. Даже пятьдесят для ШКАСов [1] далековато. А уж со ста огонь открывать — это и вовсе патроны попусту жечь».
Заклёпки в сверхрежиме Максим различал и с сотни метров, но расстояние до цели мог определить практически безошибочно.
Основная трудность была в том, что, находясь в сверхрежиме, своё тело он мог заставить двигаться намного быстрее, а вот самолёт — нет. Его «ишачок» точно так же, как и другие, медленно проталкивался сквозь загустевший воздух.
Однако выручала быстрота реакции.
Вот прямо над ним «мессер» пристраивается в хвост «ишачку», который в свою очередь ведёт огонь по вражескому самолёту (зря ведёт, далеко, пули не достигают цели, рассеиваются) и в азарте боя не видит, что ещё несколько секунд, и ему конец. Немец вряд ли промахнётся.
Максим поднимается выше, выравнивает машину, прибавляет скорость. Прицел ему не нужен, и так всё видит отлично.
Оглушительно ревёт мотор, звуки которого проникают даже сквозь наушники плотно застёгнутого лётного шлема.
Ближе, ещё ближе.
Три секунды — более чем достаточно, чтобы сократить расстояние до двадцати метров. То есть, это для Максима три секунды. Для врага и всех остальных — меньше секунды.
Максим жмёт на гашетку.
Грохот всех четырёх пулемётов смешивается в рёвом двигателя в бешеной какофонии.
Четыре трассы протягиваются к «мессеру» и впиваются в его худое тело.
В хвост, кабину, плоскости.
Максим видит, как бронебойные пули дырявят дюралевую обшивку самолёта. Тот вздрагивает, кренится на бок и устремляется к земле.
Кажется, лётчик убит.
Хотя, чего там «кажется», точно убит — «мессер» сваливается в неуправляемый штопор, и Максим, уже взявший ручку на себя, а затем ушедший в правый разворот, видит, как на земле вырастает красивый огненный цветок на месте поверженного врага.
Есть первый. Поздравляю вас, Максим Алексеевич. А вас, Николай Иванович, с четвёртым сбитым.
Та-так, а это кто ещё мне в хвост зайти пытается?
Сразу двое. Один другого прикрывает.
Ну-ну, давайте, ребятки.
Максим вспомнил воздушный бой Николай Свята, за которым наблюдал, стоя на обшивке своего космического корабля в лугинском болоте тринадцатого августа (господи, месяца ещё не прошло, а кажется это было чёрт знает когда!).
Делаем так же.
Он резко сбросил скорость.
«Мессер», разогнавшись, затормозить не успел и проскочил над ним.
Ну, то есть, как проскочил — медленно проплыл. Настолько медленно, что Максим и в обычном состоянии сумел бы влепить ему четыре очереди в желтоватое брюхо.
А уж в сверхрежиме тем паче.
Н-на, сволочь!
«Мессер» задымил, отвалил в сторону.
Максим прибавил газу, высматривая второй.
Ага, вот он, уходит в разворот.
А мы тебе навстречу, родной.
Только недавно читал, что «мессеры» лобовых атак с «ишачками» не любили. У них двигатель с водяным охлаждением, а у И-16 с воздушным. Пуль боится гораздо меньше, чем немецкий. Плюс широкий капот лётчика хорошо защищает.
Вот и проверим.
Немец, однако, оказался не трус и тоже пошёл в лобовую атаку. Хотя мог отвернуть, уйти в сторону, пользуясь преимуществом в скорости.
Но не ушёл.
Что ж, и среди немцев смелые дураки встречаются.
Нервы немецкого пилота сдали, когда между самолётами осталось не более пятидесяти метров. Он взял ручку на себя, и показал Максиму уже знакомое жёлтое брюхо.
Кажется, я навсегда разлюблю жёлтый цвет, подумал Максим и нажал на гашетку.
Очереди ШКАСов вспороли брюхо «худому». Он выпал из поля зрения Максима, пока тот закручивал «мёртвую петлю». Снова появился при выходе из «петли» — дымит и падает.
Ага, лётчик выпрыгнул. Тёмная фигурка полетела вниз, над ней раскрылся купол парашюта. Живи, повезло. Всё равно ты мой третий, а Колин — шестой. За тебя, Коля, за тебя, дорогой.
Максим огляделся. Бой сместился ближе к Днепру. Максим насчитал одиннадцать «ишачков», которые, наконец, сумели встать в «круг» и теперь крутились друг за другом на высоте полутора тысяч метров так, что немцы этот круг разорвать не могли — крутились выше, выжидая.
Двадцать два «мессера» насчитал Максим. В два раза больше, чем наших.
Но было-то тридцать.
Восемь сбитых.
Три из которых завалил ты.
Всё равно двадцать два против одиннадцати — это до хрена.
А что у нас с топливом?
Он посмотрел. Ничего, ещё минут на пять-семь боя хватит. Боезапас тоже еще имеется. Не много, но имеется.
Максим набрал высоту. К этому времени облака разошлись, и сентябрьское солнце засияло во всю силу.
Сам погибай, а товарища выручай. Так, кажется, учил нас Александр Васильевич Суворов. Хорошо учил, правильно.
Не мудрствуя лукаво, он свалился на немцев со стороны солнца и сразу, пока те не успели опомниться, сбил двоих.
Одного за другим в течение какой-то минуты.
Немцы, сначала оторопели от такой наглости, а потом кинулись на Максима, словно стая дворовых собак на одинокого кота.
И плохо бы ему пришлось, если бы товарищи, видя такое дело, не разорвали круг и снова не кинулись в драку.
Одиннадцать против двадцати.
Свалился в штопор и пошёл к земле «мессер».
Одиннадцать против девятнадцати.
Загорелся прямо в воздухе и резко пошёл на снижение ещё один. Лётчик выпрыгнул, но парашют не раскрылся.
Земля тебе стекловатой, как говаривали у нас в двадцать первом веке. Интересно, стекловату изобрели уже? Можно спросить у КИРа, но сейчас не до этого.
Одиннадцать против восемнадцати.
Ручку от себя, набрать скорость на снижении и снова вверх. Вон тот, желтопузый, с номером «2» на борту и шестью вертикальными чёрными вытянутыми прямоугольниками на хвосте и маленькими звёздочками над ними меня интересует особенно. Это значит шесть сбитых у него. Опасный, гад. Опытный. Ну, давай, поиграем…
Завалить «двойку» Максиму не удалось. Немец, вовремя заметив атаку, нырнул в сторону, а затем, набирая скорость, и вовсе вышел из боя. За ним тут же потянулись и остальные. Видимо, преимущество в семь самолётов перестало казаться им решающим.
Острожные, сволочи.
Покачивая крыльями, оставшиеся «ишачки» развернулись к Днепру. Правильно, пора домой, горючее на исходе.
Так, а это что?
Один «ишачок» задымил, накренился и пошёл на снижение. Было видно, что за Днепр, на нашу сторону, он не дотянет.
Максим присмотрелся. Опа. Да это же его командир, Сергей Тимаков. Что ж вы так неудачно, товарищ капитан…
Лётчик не выпрыгнул. Но и самолёт не сорвался в штопор и не рухнул. Уже недалеко от Днепра, над лугом, снизился, выпустил шасси, выровнялся у самой земли и сел. Пробежал сотню метров, подпрыгивая, потом правое шасси подломилось, самолёт накренился, его закрутило, правая плоскость прочертила в земле борозду и, наконец, машина замерла.
Максим качнул крыльями, показывая товарищам, что отстанет и сделал круг над местом посадки. Он уже вышел из сверхрежима, но видел в открытой кабине запрокинутое лицо лётчика. Вот он поднял правую руку и сдвинул лётные очки на лоб.
Жив!
Мотор сбитого «ишачка» продолжал дымить, и Максим даже видел язычки пламени, которые вырывались из-под капота.
«Машина пламенем объята, вот-вот рванёт боекомплект, — пришли на ум строчки из старой песни.– А жить так хочется, ребята, и вылезать уж мочи нет». Песня, правда, про танкистов, но разницы в данном случае нет. Машину вот-вот охватит пламя, а товарищ капитан что-то вылезать не торопится. И вообще плохо шевелится. Ранен?
