Родная гавань (СИ) - Старый Денис

— Довольно! Все и без того понятно, — строго произнёс Ушаков, направляясь к двери, что вела в соседнюю комнату, в спальню Елизаветы Петровны.

Сразу же следом за Ушаковым шли пятеро гвардейцев. А командовал ими всё тот же поручик Измайловского полка, который успел нагрубить Елизавете Петровне.

Дверь распахнулась, Ушаков сразу же явил свой тигриный взгляд. Волынский было дело дёрнулся, однако прекрасно понял, что бежать куда-то не получится и только навредит сам себе, если начнёт убегать. Ведь, если бежишь, значит, чувствуешь свою вину. Артемий Петрович же лелеял надежду оправдаться.

— Взять его и ждать меня у карет! — приказал Ушаков, выпроваживая и Волынского, и всех гвардейцев, которые были сегодня силовым прикрытием для Андрея Ивановича.

— Но с чего? Как смеете! — начал возмущаться Волынский, но его никто не слушал.

Елизавета тяжело дышала, слёзы наворачивались на её глазах, она провела взглядом Волынского и ждала… Но между тем смотрела она на Ушакова не со страхом. А даже с каким-то вызовом.

— Что, Андрей Иванович, теперь и меня арестуешь? — спросила царевна, когда пауза затянулась.

Глава Тайной канцелярии прекрасно понял, что именно сейчас может сказать Елизавета Петровна, чем пригрозить. Тигриный взгляд резко сменился доброжелательным.

— Ну же, не пристало дочери Петра Великого слёзы лить. Разве же я тебя нынче повезу к государыне? — улыбнувшись, доброжелательным тоном говорил Ушаков. — Лизавет… Я ж тебя еще малым дитем помню.

— Так что же, Андрей Иванович, не станешь меня в крамоле и измене обвинять? — уже даже немного игривым голосом спрашивала Елизавета.

— Не стану, царевна. Более прочего скажу тебе, не убоюсь и слов своих. Ибо если ты кому о тех словах скажешь, то я отрицать буду… Ежели матушка-государыня и в самом деле сильно захворает да преставится, разве же есть кто-то опричь тебя, кому на престол зайти? Ну не Аннушке же Леопольдовне, дитю неразумному! — сказал Андрей Иванович Ушаков, взял руку Елизаветы, поцеловал.

— Ты это говоришь мне, Андрей Иванович, потому что могу рассказать и про твоего пасынка? Стёпка Апраксин мало того, что меня при любой встрече стращает за трон бороться. Так он же ещё и со шведами якшается. И с французами, — напомнила Елизавета Петровна про толстые обстоятельства.

Ушаков не подал вида, но внутри, конечно, у него сердце ёкнуло. Будь это кто-нибудь другой, а не любимый пасынок, так уже за то, что он сделал, за одни связи со шведами, не сносить головы. Однако Андрей Иванович Ушаков был таким человеком, который во всём пытался найти не только плохое, даже если это на первый взгляд так и было, но и что-то полезное.

— Станешь о том говорить, Ваше Высочество, так есть у меня доказательства, что Степан по моему поручению стращал шведов, разведывая у них планы по России нашей, матушке, — сказал Ушаков, Елизавета ему поверила.

Ведь можно всё так перекрутить, что Апраксин ещё станет героем, а не предателем. Ума и возможностей у Андрея Ивановича Ушакова на такое дело хватит, даже с избытком. Но признавать своё полное поражение Елизавета не хотела.

— Да ты не кручинься, Ваше Высочество! Сказано же мною, что для соблюдения порядка и спокойствия в державе нашей, ты должна жить и даже быть при дворе, — Ушаков вновь усмехнулся. — Разве же о том я тебе не говорил ни разу?

— А не каждому слову мужа должна верить жена? Знавала я уже тех, что много говорят, а на выходе воно что, иных девиц голубят, — с обидой сказала Елизавета.

— А не о том ли ты говоришь, слава о котором доходит до государыни? Александр Лукич Норов зело добре воюет. Того и гляди, что премьер-майора получит, — догадался Ушаков, по ком тоскует Елизавета Петровна.

— Скажи, Андрей Иванович, а в чём участие твоё было в той истории, когда телёнок Алёшка Розум волком обратился, да Норова пытался погубить? — с хитрым прищуром спрашивала Елизавета.

И тут выдержка Ушакова, пусть на мгновение, но дала сбой. Он показал своё нездоровое удивление осведомлённостью Елизаветы. А ведь она только лишь догадывалась, не зная наверняка.

— Неужто? — смешав страх, злость, удивление, спросила Елизавета. — А я всё Норова кляну. А он тут и без вины.

— Да что ты, Ваше Высочество, да разве же я посмел бы, — сказал Ушаков и улыбнулся, словно желая перевести разговор в шутку.

— Разладь те детские амуры, что питает Анна Леопольдовна до Норова! Что было, то прошло. Но сделай, что велю тебе, Андрей Иванович! — даже не попросила, а словно царица повелела Елизавета Петровна.

— При случае, Ваше Высочество, при случае, — неоднозначно отвечал Ушаков, направляясь уже на выход.

Глава Тайной канцелярии уже как будто собирался открыть дверь, но развернулся, строго посмотрел на цесаревну и сказал:

— Всё отрицай, никакого разговора с Волынским у тебя не было! Матушка велела прознать, чтобы могло быть, кабы она преставилась. И не приведи Господь, коли ты глупости начала бы делать. Письмо пошли преображенцам, кабы умы их не смущались. Сидели бы все по своим домам и носа не казали! — строго наказал Ушаков и спешным шагом направился на выход из небольшого дворца в Стрельне.

Петергоф

26 мая 1735 года

Анна Иоанновна негодовала. Ей было необычайно скучно. Если бы не всевозможные яства и блюда, которые нескончаемым потоком подносились к столу императрицы, то государыня могла бы прийти даже в бешенство. И отменила бы всё то, на что её так долго уговаривали и Ушаков, и Бирон.

Герцог Бирон так же был тут. Ну не мог же он оставить государыню в такой момент! Ну а то, что фаворит уехал во Владимир, или в Москву, так это слухи, которые велено распространять. Само присутствие в столице Бирона, как посчитали и герцог, и государыня, могло сдерживать потенциальных заговорщиков. Они бы убоялись и не проявили себя. У Бирона так же было несколько большее ожидание, чем реальный политический вес без поддержки государыни.

— Вот же удумали, шельмы. Ну на кой же ляд всё это? — государыня взмахнула своей пудовой рукой, показывая куда-то в сторону.

— Что, матушькиа? — спросил также скучающий герцог.

— Ты дурень али казаться таким хочешь? — выпалила государыня. — Где же это видано, чтобы императрица так врала своим придворным?

— Но тебе же доносили, любовь моя, что есть крамола державе твоей! И что она не только в том, что монетку с твоим ликом бросить могут на землю! — отрешённо, усталым от безделья голосом на немецком языке сказал герцог.

— Это кто же вас с Ушаковым надоумил на такое? — сказала государыня, макнула картофельный хворост в белый соус «Астория» и уложила в свой большой рот очередное лакомство.

Герцог промолчал. Он и сам до конца не знал, кто или что побудили его сойтись со своим чуть ли не врагом Ушаковым, и придумать такой хитрый план выявления крамолы в Российской империи.

Бирону казалось, что это Норов подтолкнул его к такой мысли. До конца в это не верил, считая, что и без того как будто бы сильно много этого гвардейца. Не хватало, чтобы Норов ещё и подталкивал к тайным операциям на самом высоком уровне.

Вопреки тому, что было показано всем придворным и всему Петербургу, государыня не уехала в Петергоф неподготовленной. Было здесь и немало мебели, и вещей, которыми привыкла пользоваться императрица. Приехали с ней и три рассказчицы, чтобы повеселить хозяйку земли русской. Однако всё это делалось в тайне, по ночам.

И не так, чтобы сильно врали, когда говорили, что императрица больна. По приезду в Петергоф государыня сильно мучилась животом. Но после вызвали рвоту, ей полегчало. Вот… сидит, ест. Наверное, тот факт, что государыня в последнее время всё чаще болеет, особенно мается животом, и подтолкнул Анну Иоанновну к поступку.

Ведь по мнению государыни не было кому доверять империю. Вернее сказать, единственная, на кого могла бы оставить державу императрица, — это Анна Леопольдовна. Но, конечно же, не на одну её, и даже не столько на неё, сколько на герцога Бирона. И для того, чтобы понять, возможен ли вовсе такой вариант, государыня и решила, так сказать, протестировать ситуацию.