Родная гавань (СИ) - Старый Денис

Обычно не меньше чем за неделю предупреждали всех придворных, что государыня отправляется в свою загородную летнюю резиденцию. После этого все интересующиеся могли наблюдать сборы императорского двора. Особенно были любопытными сборы тем, кто никогда не был во дворце. Можно было увидеть многое из императорской утвари.

Это же был не тот случай, когда «сел в карету — да и поехал». До того доходило, что немалую часть мебели перевозили в Петергоф, особенно те предметы, которые государыня привыкла видеть в своих покоях.

Затем целыми обозами, многочисленными каретами в Петергоф направлялись те, кто являлся обязательным атрибутом русского императорского двора: карлики и карлицы, бабки и девки-рассказчицы, егеря и дворцовые оружейники… Да много, кто должен был отправляться вперёд государыни за пару дней до её отбытия в Петергоф.

Сейчас этого ничего не было. И тревога поселилась в сердцах петербуржцев. Когда людям что-то непонятно, когда ломается их привычный уклад, в голову начинают приходить мысли. И не всегда добрые. В этот раз самые дурные ожидания оправдывались.

— Говорят, что матушке-государыне больно худо стало, — собрав вокруг себя всяких князей да иных знатных дворян, вещала Авдотья Буженинова. — Не дотянет и седмицы.

Из карлицы такая скорбь сочилась, что все и каждый начинали практически искренне ей сопереживать. Ну и себе, конечно. Это же какая ужасная неопределенность наступит. И кого на престол ставить?

— Медикусы совет дали, что промозглый воздух Петербурга нынче не подходит для нашей Императрицы. А она, родная наша, и сказала: «Помирать буду, так уж лучше в Петергофе, у фонтанов!» — продолжала нагнетать обстановку Буженинова.

Вокруг ближней девки государыни собиралось всё больше и больше людей. Они толпились, и не видно, откуда звучат ответы на многие вопросы. Хоть бери Авдотье, да веди всех этих людей в тронный зал Летнего дворца. да под самую громаду трона. Может только если она взберется на постамент, ее и увидят.

А пока словно ниоткуда исходили столь душещипательные, разрывающие сердце звуки. Но ни у кого не возник вопрос, почему же Буженинову государыня с собой не взяла. Те, кто немного знал расклады при императорском дворе, понимали: без этой карлицы государыня, порой, и шага сделать не могла. Или все же был человек, обративший на это внимание?

— А тебя, девка, отчего же с собой не взяла императрица? — раздался вечный голос в толпе.

Все резко обернулись в сторону Артемия Петровича Волынского. Его тон резко контрастировал с той скорбью, что стояла вокруг. Может, и во многом притворной, подпитанной тем, что придворные оказались в полной растерянности. Но все равно, скорби.

— Тебе ли, батюшка, не знать, с чего я осталась здесь! — быстро нашлась Авдотья. — Али ещё не ведаешь, что тебе, славному статс-министру, доверена свадьба моя? Государыня уповала, что ты всё сладишь по чести. А я осталась как бы с будущим мужем своим, хозяином, скорбь разделить [в реальной истории именно Волынский занимался «ледяной свадьбой», когда Буженинова вышла замуж за графа Голицына, шута и квасника императрицы].

— Да какая скорбь, коли государыне худо стало? — зло выкрикнул Волынский. — Пройдёт приступ, и всё будет добре, как и прежде. Разве же ране такого не было?

Артемий Петрович был еще раздражен, что его вроде бы как пригласили с докладом. А докладывать, как оказалось и некому.

— Твои слова да Богу в уши, батюшка. Так мы и сами на то уповаем. Токмо лекари говорят, что такого худого и таких хворей у государыни ещё не было. Как же мы будем без неё! — и Буженинова расплакалась.

Вид плачущей милой карлицы с ангельским лицом побуждал и других пускать слёзы. Но не Артемия Петровича Волынского. Оправдание Бужениновой он взял на веру. Ну не могут же заблуждаться все те, не самые последние люди, кто уже скорбит по государыне!

Волынский знал, что государыня собиралась выдавать замуж свою ближнюю девку. Да ни за кого бы то ни было, а за квасника Голицына. Вот только это пока было тайной. А сама свадьба должна была состояться лишь зимой. И у Волынского уже были искромётные идеи, как сделать эту свадьбу, как умаслить императрицу, чтобы ещё больше снискать её доверие и признательность. А теперь… Все труды насмарку?

Волынский понимал, что больше никакой серьёзной информации ему от Авдотьи не получить. По крайней мере, не сделать этого, пока вокруг неё будут толпиться другие придворные. Так что он пошёл иным путём, чтобы развеять последние сомнения.

Артемий Петрович, не жалея серебра, расспрашивал каждого из придворных слуг, из тех, что остались в Летнем дворце, а не отправились вслед за государыней. Он понял, что ни одного медика во дворце нет — все отправились в Петергоф. Это, действительно, уже о чём-то говорило.

Да и не стали бы поднимать такую панику в Петербурге, если бы на самом деле государыня не была при смерти. Это же был бы откровенный бунт. Зачем государыне такое? Не он, не Волынский со товарищи, так кто-то другой стал действовать. Нашлись бы десятки людей, которые захотели бы использовать ситуацию в свою пользу.

Если сейчас государыня умирает, то наступают такие лихие времена, что как бы не случилось смуты. И Волынский прекрасно понимал, если бездействовать, то он останется лишь сторонним наблюдателем за разворачивающимися событиями.

Спешно, чуть ли не бегом, Артемий Петрович покидал летний дворец.

— Гони к Остерману! — грозно и решительно приказал Артемий Петрович главному кучеру своего экипажа.

Волынский уже знал, что Ушаков находится рядом с государыней. Все в Петербурге знали, что фаворит Бирон отправился в Москву, где он контролировал организацию нового конного завода. Значит, герцога нет ни в Петербурге, ни рядом с государыней. А пока до него дойдут слухи о том, что происходит в столице и её окрестностях, уже многое можно будет успеть сделать. Это не менее пяти дней, даже если верховые будут сильно спешить, и Бирон будет скакать не в карете, а на заводных конях.

— Ну уж, старый лис, только посмей мне отказать! Без тебя обойдусь, а потом… как и всех немцев… — бурчал Волынский, глядя в окно, как мимо проносятся дома, как всё больше людей выходит на улицы Петербурга.

Такая активность петербуржцев позволяла отринуть любые сомнения. Законы толпы применимы даже к этому весьма неглупому человеку.

Когда карета остановилась, Артемий Петрович, не дожидаясь, пока ему откроют дверцу, сам вышел из экипажа, споткнувшись, чуть не упав — привычных лесенок у кареты не стояло. Чертыхнувшись, прокрутив в голове, но не высказав вслух немало бранных слов, Волынский посмотрел на дом Андрея Ивановича Остермана.

Артемию Петровичу было не понять, почему у такого человека, как статс-министр Остерман, нет достойных хоромов, собственного дворца. На благодарности от государыни, выраженные в звонком серебре, можно было построить куда как более просторное жилище.

Волынский подошёл к двери и сам, опережая слугу, постучал в дверь тяжёлой железной, декорированной орнаментом круглой ручкой.

— Что угодно, сударь? — дверь открыл пожилой слуга, чуть ли уже не старик.

— Доложи барину, что статс-министр Волынский прибыл для важного разговора, — с трудом сдерживая раздражение, сказал Артемий Петрович.

Он уже догадывался, что именно сейчас происходит. А последующие слова слуги только убедили Волынского в своей правоте.

— Батюшка-то наш совсем хворый… подняться не в силах с постели. Так что вы, барин, не серчайте, но не будет разговора, — сказал слуга и состроил такое огорчение, что в этой своей эмоции мог бы посоперничать даже с Авдотьей Бужениновой.

— А ну пошёл прочь! — взревел Волынский, отталкивая старика в сторону.

Не такой уж это был старик. Скорее, прикидывался немощным. Не получилось у министра отбросить далеко, казалось бы, щуплое тело слуги Остермана. Но подоспели слуги самого Волынского, которые оттащили русского дворецкого в сторону, освобождая проход своему хозяину.

Артемий Петрович быстрым шагом шёл в сторону лестницы, ведущей на второй этаж далеко не самого богатого в Петербурге дома. Он успел отметить, что в его собственном доме убранство куда как роскошнее, вещи выглядят дороже. А ведь Остерман в иерархии Российской империи находился очень высоко, выше Волынского. Оттого Артемий Петрович и хочет заручиться поддержкой. А еще из всех прошлых интриг именно, казалось, тихий Остерман выходил победителем.