Мечников. Битва умов (СИ) - Алмазов Игорь

— Хотите сказать, что я плаваю в собственных отходах? — поморщился он.

— Вы сами хотели, чтобы я вам рассказал, — пожал плечами я.

— Ладно, допустим, я найду в себе силы смириться с этой информацией, — попытался вздохнуть он, но вместо этого издал булькающий звук. — Что у вас ещё в планах?

— Я могу предположить, что ваш мозг способен работать, если все остальные системы заменяет эта колба, — произнёс я. — Поэтому нервную систему тестировать не будем. А вот касаемо дыхательной и сердечно-сосудистой — всё очень-очень сложно. Что проталкивает в вас кровь и откуда она берётся, если костный мозг у вас имеется только в черепе, а печени, селезёнки и лимфатических узлов не осталось. С дыхательной всё не менее интересно. Откуда берётся кислород? Как вы можете дышать и говорить, находясь в жидкой среде, и при этом плюс ко всему не захлёбываться жидкостью.

— Подождите, Алексей Александрович, а так ли необходимо копать столь глубоко? — нахмурился Павел Петрович. — Ведь всё, что от вас требуется — разобраться с системой поддержания моей жизни.

— А всё не так просто, как вам кажется. Недостаточно просто слить эту слизь и заправить её новой, — отметил я. — В организме всё взаимосвязано. И если я не изучу все ваши искусственные системы органов, скрытые в этой колбе, может случиться и такое, что я случайно убью вас в процессе. Не учту мельчайшую деталь — и убью вас. Или же перекрою поток кислорода. Вариантов — масса.

— Ваша правда, — ответил он и изобразил кивок морганием глаз. — С чего начнём?

— Вам придётся заснуть или просто подождать моего возвращения, — пояснил я. — Мне понадобится примерно два-три дня, чтобы определить состав жидкости, которую я извлёк из колбы. А после того, как у нас будут на руках результаты, возьмёмся за остальные системы.

— За меня не беспокойтесь, я найду чем себя занять, — ответил Павел Петрович. — За десятки лет я привык к одиночеству. Продолжу анализировать информацию из книг, которую собрал перед тем, как отправиться в Саратов.

Покидая публичный дом, я задумался о последних словах Павла. Странно, он изъясняется так, будто все прочитанные им книги до сих пор хранятся в его памяти.

Может, у него и нет тела, но мозг работает гораздо быстрее, чем у любого другого человека. Интересно, что же там намудрили те, кто создал этот механизм?

Перед тем, как уйти, я вывел из колбы ещё несколько капель жидкости и очистил её от некротики. А также зарисовал схему всех рычагов, вентилей и кнопок, которые можно было обнаружить на дне колбы.

Придётся изрядно поломать голову, чтобы понять, как вся эта система работает!

Однако сегодня я себя ничем напрягать не стал. Вернулся домой пораньше, чтобы отоспаться перед предстоящими делами. У меня-то мозг обычный, человеческий. Не такой, как у далёкого предка Романовых.

Утром я снова направился в орден лекарей. Доложил сотрудникам, что в ближайшем борделе следует провести дополнительный медицинский осмотр.

Специально завуалировал информацию о том, что там осмотры, как таковые, вообще никогда не проводились. Я не могу допустить, что публичный дом закрыли, пока там находится голова Павла Петровича. Но игнорировать факт распространения опасных инфекций тоже нельзя.

Поэтому я получил разрешение на плановый осмотр куртизанок и направился в губернский госпиталь. Сегодня надо отработать хотя бы часов десять, чтобы в последующие дни продолжить разгребать скопившиеся дела.

Не факт, что сегодня в госпитале будет слишком уж много людей. Возможно, мне удастся в спокойной обстановке поразмыслить над тем, как лучше исследовать слизь из колбы. Одно дело — смотреть на неё через микроскоп и совершенно другое — прогнать жидкость через лабораторный анализатор.

До таких технологий я ещё не дошёл, но вскоре обязательно доберусь. Тем более, поводов для этого у меня стало больше.

— Алексей Александрович, а я вас так рано не ждал! — подметил Разумовский. — Думал, что после произошедшего на балу вы теперь нескоро появитесь. Даже начал готовить документы, чтобы выделить вам несколько выходных дней.

— Это ни к чему, — помотал головой я. — Работы много, и за меня её никто не выполнит. Я ведь знаю, что вы тут зашиваетесь.

— Если честно, вы пришли как раз вовремя. У вас будто какое-то чутьё развито! — рассмеялся Разумовский.

И скорее всего, он прав. Подозреваю, что именно клятва лекаря тащит меня в те места, где особенно много нуждающихся в помощи.

— В общем, на этот раз у нас крайне нетипичная пациентка, скажу сразу, — произнёс Разумовский. — Она не из дворянского сословия.

— Как же? Я думал, что вы принимаете только представителей знати, — отметил я.

— Дело в том, что сын этой женщины является бастардом одного пензенского графа. С годами он получил большую власть, поступил на службу в войска, а после возвращения с фронта потребовал, чтобы его мать осмотрели в госпитале. Но обратиться он решил именно к нам, поскольку пару лет назад я излечил его после ранения, и теперь этот человек мне доверяет, — объяснил Разумовский. — Вот только я не совсем понимаю, что с ней происходит. Эта женщина просто слепнет — и всё! Хотя я не заметил, чтобы её глаза были чем-то повреждены.

Та-а-ак. А вот и ещё одна не развитая сфера, которой я после своего перемещения в этот мир практически ни разу не занимался.

Офтальмология.

С глазами тут, должно быть, всё совсем туго. Приборов нет, структуру глаза никто толком не знает. Выходит, что лекари бессильны.

— Дайте мне полчаса — и я проведу её осмотр, Александр Иванович, — произнёс я и удалился в свой кабинет.

Взял несколько листов бумаги, склеил их между собой, чтобы сделать большое прямоугольное полотно. А затем принялся старательно выводить на нём буквы разных размеров.

Старая добрая таблица «Ш Б М Н К…», которую использовали в моём мире для проверки остроты зрения. Её должны изобрести лишь в одна тысяча восемьсот шестьдесят втором году. Вернее, через десяток лет её создадут в Голландии, а уже для русскоязычных людей она будет адаптирована лишь в начале двадцатого века — и то вряд ли! Ведь нашу русскую таблицу создали в СССР, а здесь революция вряд ли когда-нибудь свершится.

Я вернулся в палату, где лежала пациентка с ухудшением зрения. Разумовский тут же пояснил мне, что она так же жалуется на боли в сердце и в голове. Но её сын настоял, чтобы мы нашли способ восстановить функцию глаз.

Я познакомился с пациенткой, затем повесил на стену свой плакат и приступил к исследованию остроты зрения.

— Итак, Нина Сергеевна, — произнёс я. — Прикройте левый глаз и прочитайте буквы, на которые я буду указывать. Вы же обучены грамоте?

— Обучена, сынок, обучена, — прокряхтела она. — Это вы сейчас показываете «Ш», теперь… «Б».

Она смогла свободно прочесть почти половину строчек. Не такое уж и серьёзное нарушение зрения, как его расписывал Разумовский. Затем мы приступили к исследованию второго глаза и получили тот же результат.

— Что ж, результат неплохой, — отступив в сторону от плаката, произнёс я.

— Ой, господин лекарь, куда же вы? — неожиданно воскликнула женщина.

— В каком смысле? Я здесь, рядом стою, — ответил я.

— А у меня — вы ушли в туман, — заявила она.

О-о! А вот это уже интересно. Значит, с центральным зрением у неё всё в порядке, а вот периферическое хромает. Другими словами, она может смотреть вперёд, но при этом не видит, что находится по бокам, снизу и сверху от центра её поля зрения.

Я начинаю догадываться, от чего страдает женщина. Этот диагноз мне приходилось ставить очень много раз. Одно из самых распространённых заболеваний глаз, особенно у пожилых людей.

— Теперь давайте проведём дополнительное исследование, — предложил я. — Продолжайте смотреть строго в одну точку, — я указал на гвоздь, которым мы прибили плакат к стене. — Не отводите от неё взгляда и постарайтесь снова назвать буквы.

Разумовский с большим интересом наблюдал за моей методикой. Да мне и самому было интересно! Так я ещё этот диагноз ни разу не выявлял. А нормальной аппаратуры под рукой у меня нет. И производить её пока что довольно трудно.