"Святые" 90-е Пионер. Том III (СИ) - Ветров Клим

А вообще, как я и думал, народу здесь было не много. Рынок старого города работает хоть и ежедневно, но основная торговля здесь по выходным. Торгуют всем чем можно: от семечек, до автомобилей. Одежда, животные, доски, продукты — в общем, всё что только можно представить. Мне же нужна картошка. Пройдясь по рядам со всяким барахлом, вышел в овощной ряд, и сразу наткнулся на Виталика. Тот заметил меня, улыбнулся, но тут же улыбку стёр, решив стать серьезным.

— Ты чего тут? — по зимнему пожав ему руку, спросил я.

— Работаю, — он кивнул на мешки с картошкой, сложенные пирамидой. Тень от козырька прилавка падала на его лицо, подчёркивая глубокие синяки под глазами.

— Работаешь? — я прищурился, разглядывая знакомую вельветовую куртку с оторванной пуговицей и неотстиравшимися пятнами. За спиной у Виталика висела табличка с ценой, написанная кривыми буквами мелом.

— Ну да. А чему ты удивляешься? — он поправил шапку-ушанку, с которой свисали размохрившиеся завязки. — Не все рождены капитанами.

— Да нет, ничему, просто думал ты там же, в похоронном…

Виталик поморщился.

— С этим всё, мне теперь поднимать тяжелее ведра картошки ничего нельзя. Да и его, ведро это, на самом деле, тоже нельзя.

— Спина? — предположил я.

— Последствия. — Виталик вдруг встал, задев коленом мешок. Картофелина с глухим стуком покатилась под прилавок.

— Чего последствия?

— Ранения. — Он расстегнул ворот свитера, и я увидел багровый рубец на шее — свежий, с фиолетовыми прожилками. — Два осколка. Поясница, шея. — Пальцы его дрожали, застёгивая пуговицу. — Ты ж сам… на кладбище…

Народу на кладбище погибло много, но виноватым я себя не чувствовал, а тут, глядя в лицо другу детства, понял что не могу его так оставить.

— Бросай свою картошку, поехали. — решительно сказал я.

— Да ты что! — вскинулся Виталик, лицо его при этом покрылось красными пятнами. — Хозяин убьёт!

— Выкупаю всю. — Я достал кожаный кошелек, стукнув им по ладони. — В девятку уместится?

Картошки на «прилавке» Виталика было всего пять мешков, по идее, залезет если заднее кресло сложить.

Пока шли и потом грузили, я украдкой наблюдал, как Виталик ковыляет вокруг машины, с новой силой ощущая свою вину. Не инвалид конечно, но досталось ему знатно.

Загрузившись, сели в машину. Думал вопросы задавать будет, но он молчал, словно боялся спугнуть удачу.

И только когда подъезжали, скромно поинтересовался пунктом назначения.

— Ну ты же искал работу, вот, посмотришь сейчас.

Наша новая база — пристройка к пятиэтажке, когда-то бывшая сапожной мастерской, напоминала бетонный прыщ — кривые стены, облупившаяся краска, ржавые балки под потолком. Слава-солдат, расплывшийся в дверном проёме, курил, облокотившись на косяк. За время проведённое в постельном режиме, он так раздался в боках, что куртка спортивного костюма едва сходилась на животе.

— Пионер! Здорова! — Он двинулся навстречу, протягивая руку. Рукопожатие его напомнило мне гидравлический пресс — пальцы хрустнули, но я не поморщился.

Пожав Солдату руку, я провел Виталика в маленькую комнатушку, единственным достоинством которой была изолированность. Совсем небольшая, она показалась ещё меньше, чем я помнил. Сейф в углу был исцарапан, будто его пытались вскрыть зубилом. На столе — кружка с запёкшимся чаем и окурок, прилипший к дереву. Виталик потрогал стул — тот жалобно скрипнул.

— С математикой у тебя же хорошо было?

— Да нормально.

— Будешь вести учёт, приходы всякие, расходы, дебит, кредит. Справишься?

— Конечно. Если что у отца проконсультируюсь, он же бухгалтером всю жизнь проработал.

— Тем более. Зарплату какую хочешь?

Виталик потупился.

— Ладно, не морщи мозг, начнем пока с двух сотен, а дальше посмотрим. На вот, аванс пока. — открыв кошелёк, я достал оттуда двести долларов.

— Две сотни баксов? — Виталик ахнул, вертя купюры в руках, будто опасаясь, что они вот-вот испарятся. Его глаза округлились, отражая зелёный оттенок долларов.

— Ну да, не тугриков же…

— Я думал рублей…

Да, наверное бухгалтер из него так себе, но не это было главное. Честность и преданность, вот что мне нужно в первую очередь. А он, я это видел, обладает и тем и другим. С Шухером не получилось у меня дружбы, во всяком случае в том смысле какой я вкладывал в это слово, и вполне вероятно что и с остальными «проверенными» в далёком будущем парнями будет плюс-минус то же самое.

Поэтому Виталик, Гусь, может быть Скопинцев со Славой, единственные кому я могу хоть как-то доверять.

Оставив Виталика в его новом кабинете, я вышел, намереваясь попросить парней помочь вытащил картошку. Домой столько не надо, а здесь за милую душу уйдет, ртов много, и все постоянно голодные.

— Это что? — проходя мимо приспособленного под столовую помещения, через открытые двери я машинально посмотрел на работающий телевизор.

Яша-Боян, сидя за столом, методично размешивал сахар в стакане.

— М-м? — по обыкновению промычал он. Я поначалу удивился его прозвищу, подумал ещё — при чем тут баян, но потом объяснили что прозвали его так не в честь музыкального инструмента, а в честь Бояна, древнерусского поэта. Яша вообще на разговоры не мастак, если вдруг решит «выдать» мысль, хрен его поймёшь, отсюда и погоняло, вроде как в насмешку.

— Давно показывают? — показал я на телевизор, транслирующий балет Лебединое озеро.

— Угу. — Яша ткнул ложкой в экран. — С обеда. Музыка… — Он внезапно замер, уставившись на свои руки. — Уснуть можно.

Подойдя к телевизору, я взял в руки газету с программой. Время половина пятого, по первому каналу передача «Сельская жизнь», и никакого балета.

Поискав глазами пульт — а телевизор был крутой, японский, хоть и со странным названием «Оrson», нажал кнопку с цифрой два.

То же самое, балет.

В голове сразу забурлили мысли.

Переворот?

Нет, путч будет в августе, ошибки быть не может, я точно помню «августовский путч девяносто первого». Но тогда что? Кто-то умер? Хотя крутить балет стали именно путчисты, и смерти высоких деятелей это не касалось.

Вопросы, вопросы, вопросы. И самое неприятное, узнать не у кого. Вот вообще никак. Были бы знакомые в Москве, мог бы позвонить, но знакомых нет, звонить некому.

Весь оставшийся день прошёл в неведении. Кого не спросишь, пожимают плечами, и только наутро просочились первые слухи.

«Горбачева сместили, в Москве стреляют.»

Вообще, мои знания про путч ограничивались самой датой, Ельциным на танке, Горбачевым в бегах, да фамилиями Язов и Янаев. Ну и тем что путчисты хотели сохранить союз, а Ельцин со своими сторонниками помешал этому. Почему дата сместилась и какие будут последствия, я даже не предполагал, слишком сложно такое прогнозировать. Мысль о том что в этом виноват Лосев с товарищами, возникала, но опять же, при данных масштабах, кроме самого предположения, никаких доводов за эту версию привести я не мог. Это ладно здесь, в маленьком городке с криминалом повоевать чужими руками, тут соглашусь, могут. А там, в Кремле? Верится с трудом.

Но факт, как говорится, на лицо. Или на лице.

Глава 7

Первой официальной информацией которую мне удалось раздобыть — а это был пойманный на приемнике знакомого радиолюбителя слабый, но отчетливый сигнал «Голоса Америки», — я просто не поверил. Слова, пробивавшиеся сквозь помехи, казались настолько нелепыми, что мозг отказывался их принимать.

Там, сквозь шипение и свист, сказали, что в результате военного переворота к власти пришел вице-президент Янаев, а самого Михаила Сергеевича Горбачева… задушили. Вот так просто, будто речь шла о погоде: задушили в его же крымской резиденции Форос. А про Ельцина, про того который в оригинальном варианте был главным оппонентом гэкачепистов, — ни единого слова.

Вечером за ужином, в привычной, уютной кухне, пахнущей картошкой и селедкой, под успокаивающее бульканье чайника на плите, я пересказал услышанное родителям. Мама побледнела как мел. Цвет мгновенно сбежал с ее щек, оставив их восковыми, а рука, державшая ложку, замерла в воздухе.