По прозвищу Святой. Книга вторая (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич

— Смотри, — излагал он свой план КИРу сразу после разговора с командиром полка. — По рапорту товарища майора меня отправляют в штаб дивизии, и там я немедленно требую встречи с высшим командованием. Под предлогом имеющихся у меня важных сведений. Архиважных!

— С высшим — это с кем? С товарищем Сталиным? — иронично осведомлялся КИР.

— Ну зачем сразу со Сталиным? С тем же Будённым. Или Кирпоносом [3], — энтузиазм Максима сдувался на глазах, он уже сам начинал понимать, что его план никуда не годится. Не план, а мечтания подростка, начитавшегося «попаданческой» фантастики, модной в первой половине двадцать первого века.

КИР почувствовал эту перемену.

— Понимаешь, да? — сочувственно спросил КИР. — Что ты скажешь, — правду? Как немцам? Так, мол, и так, я из будущего, дорогие товарищи предки. Летел на космическом корабле с целью мгновенно преодолеть пространство и попал в прошлое. Где корабль? Пришлось взорвать. В лучшем случае тебя отправят на психиатрическую экспертизу и объявят сумасшедшим. В худшем расстреляют, как шпиона и провокатора. Ни чудо-рубашка из поляризованного углерита, ни я не поможем. Но дело даже не в этом.

— Да, — вздохнул Максим. — Уже поздно. Будённый и так всё знает. Вообще все всё знают и видят, но каток истории просто так не остановить. Ещё неизвестно, что было в тех портфелях немцев, которые я захватил. Вполне возможно, детали немецкого наступления.

— Именно, — подтвердил КИР. — Более того, я в этом уверен. Но уже слишком поздно. Решения приняты, и всё случится так, как должно случиться. Ты можешь только приблизить победу. Насколько — не знаю, не думаю, что намного. На минуты. Возможно, часы. Но кардинально изменить ход войны, как и всей истории, ты не сможешь. Даже с моей помощью. Вспомни Единую теорию поля [4]. Сама реальность этого не допустит. Мироздание начнёт сопротивляться.

— Была такая старая фантастическая повесть братьев Стругацких, — вспомнил Максим. — «За миллиард лет до конца света». Там как раз мироздание сопротивлялось главному герою и его друзьям, когда они слишком близко подобрались к разгадке некоторых его тайн.

— Именно, — подтвердил КИР. — Как мы с тобой убедились на практике, путешествия в прошлое возможны. Но проверять на практике, можно ли его кардинально изменить, лично я бы не рискнул.

— Да и я, — сказал Максим. — Жизнь дороже.

— Причём не только наша с тобой, — сказал КИР. — Представь себе ситуацию. Ты говоришь, что из будущего. В качестве доказательства предъявляешь, например, углеритовую рубашку. А советские специалисты, которые начинают этой рубашкой заниматься, неожиданно гибнут при бомбёжке. Или ещё как-нибудь.

— Погоди, — догадался Максим. — Ты думаешь, мне удалось немецкий самолёт захватить не без помощи мироздания?

— А хрен его знает, — беспечно ответил КИР. — Может быть, нет. А может быть, и да. Загадка бытия, мать её. Остаётся одно. Незаметно приближать победу. В числе миллионов советских людей.

Временное удостоверение с печатью и подписью командира полка майора Павла Коробкова и даже фотографией 3×4 см. Максим получил в тот же день шестого сентября.

Приятно удивило, что удалось сделать фото — в полку нашёлся и фотоаппарат и человек, умеющий снимать и печатать фотографии, и даже все необходимые реактивы с увеличителем. Так что теперь у него в кармане гимнастёрки лежал фактически настоящий документ, удостоверяющий личность.

Из истории Максим знал, что в эти времена бумажным документам придавали чрезвычайное значение. Причём не только в Советском Союзе — во всём мире. Что совершенно естественно, поскольку бумага являлась основным носителем информации. «Без бумажки — ты букашка, а с бумажкой — человек!» [5], как говорят в народе. Выходцу из конца двадцать первого века, это до сих пор иногда кажется странным. Но он уже начал привыкать.

Комсорг полка лейтенант Никаноров, когда Максим обратился к тему с соответствующей просьбой, проблему решил быстро, по-военному.

— Тут и думать нечего. На ближайшем собрании примем тебя в кандидаты в члены ВЛКСМ, и все дела. В протоколе так и напишем — до выяснения обстоятельств, связанных с утратой документов. Я видел, каков ты в бою, сам тебе рекомендацию напишу. Вторую ещё кто-нибудь из наших даст. Годится?

— Вполне. Спасибо, товарищ комсорг.

— Какой я тебе товарищ комсорг? Просто Игорь.

Если с удостоверением и комсомолом трудностей не возникло, то с доктором Евгением Сергеевичем Сергеевым так просто не вышло.

Товарищ военврач третьего ранга, чьё звание соответствовало капитанскому, явно обиделся на то, что при их первой встрече младший лейтенант Николай Свят утаил от него симптомы амнезии.

— Вы понимаете, что амнезия, которую вы описываете — это серьёзнейшее нарушение мозговой деятельности, при котором я не могу допустить вас к полётам? — вопрошал он, перейдя на «вы» и строго глядя на Максима поверх очков.

— Это я и боялся, — вздохнул Максим. — Поэтому и не признался сразу. Очень хочется летать и бить врага. Да я уже летал, вы же знаете! Пять сбитых в одном бою. Амнезия на мои ходовые качества не влияет, товарищ военврач третьего ранга. Про мой И-16 и речи нет — ему всё равно, с амнезией я или без. Лишь бы помнил, как в боевой разворот ложиться и на гашетку жать. А это я помню очень хорошо.

Врач хмыкнул — шутка про ходовые качества ему понравилась. Это растопило ледок, который возник между ними после признания Максима.

— Ну-ка, давай я ещё разок тебя осмотрю, — он снова перешёл на «ты».

Максим терпеливо выдержал вторичный осмотр, ответил на все вопросы.

— М-да, — задумчиво произнёс Сергеев, закончив. — Если бы не амнезия, я бы сказал, что более здорового человека не встречал в своей жизни. Ещё раз расскажи, что ты чувствовал, когда пришёл в себя у немцев.

— Боли по всему телу от ушибов, головная боль, тошнота. Немецкий врач поставил мне диагноз — сотрясение мозга.

— И это было…

— Первого сентября, в понедельник.

— Сегодня у нас шестое, суббота. Четвёртого я тебя осматривал и нашёл абсолютно здоровым. Пятого, вчера, ты уже дрался и дрался, как мне рассказывали, выше всяких похвал. Больные люди так не дерутся, — он снял очки, помассировал двумя пальцами глаза, снова надел. — Теперь ты мне рассказываешь про сотрясение мозга и множественные ушибы, которые тебе диагностировали ещё первого числа. Так не бывает.

— Почему? — удивился Максим. — В детстве, бывало, к ушибу или ссадине приложишь подорожник, и всё заживает, как на собаке в три дня.

— Ты мне голову не морочь. В детстве, подорожник… Мы не в детстве. Да и в детстве, когда регенерационные и прочие возможности организма на подъёме, за три дня ссадины не заживали. Жить особо не мешали — это да. Но следы всё равно оставались. А на тебе ни малейших следов.

— Хотите кое-что покажу, Евгений Сергеевич? — осведомился Максим.

— Что именно?

— Сейчас увидите. Скальпель есть? Могу использовать свой нож, но скальпель лучше.

— Изволь, — доктор Сергеев взял из шкафа с инструментами скальпель, протянул Максиму.

Максим принял скальпель и быстрым движением полоснул себя по левой ладони. Из глубокого пореза побежала кровь, закапала на пол.

— Это ещё что за шутки! — сердито воскликнул доктор.

— Спокойно, Евгений Сергеевич. Мне нужно ровно пять минут.

Максим сжал раненую руку в кулак, вошёл в сверхрежим, сосредоточился.

Боль как бы замедлилась, растянулась во времени. Внутренним взором он видел алую пульсирующую полосу, пересекающую ладонь, откуда шёл сигнал тревоги — боль.

Он даже не стал убирать боль, незачем, терпеть вполне можно. Сразу перешёл к заживлению. Послал мысленный приказ клеткам, перекрыл мелкие сосуды, затянул края раны…

Ещё сигнал. И ещё. И ещё. И ещё.

Человеческий организм способен на самые настоящие чудеса самоисцеления. Подобные случаи описаны в исторических хрониках и другой литературе, но даже врачи им не верят. Врачи этого времени, разумеется. Врачи конца двадцать первого века уже хорошо это знают. Знают и умеют пользоваться. И не только врачи. Например, он, Максим Седых, умеет.