Анти-Горбачев 6 (СИ) - Тамбовский Сергей

— И ни одна печка не дымит, — добавил градуса в обсуждение Мирослав, — обычно же протапливают их с утра, чтоб еду к обеду приготовить.

— И мух слишком много, — продолжил тему Гойко, — откуда они взялись?

Почему тихо, отчего не топятся печки и откуда взялись мухи, наша троица узнала буквально через минуту. Обогнув капитальный кирпичный забор с левой стороны, они оказались на главной площади села и увидели с полсотни тел, валяющихся возле главного крыльца управы. Все они не подавали никаких признаков жизни…

— Пуци ми курац (пиз…ц на матерном сербском)! — вырвалось из политрука.

— Бре (бля, значит)! — добавил Гойко.

— Курвы (ну это и так понятно), — закончил обсуждение Мирослав, — надо проверить, может кто еще живой…

Глава 11

Тогда политрук приказал Гойко бежать в часть и уведомить командиров о случившемся, а сам вмесите с Мирославом начал искать живых в этой горе трупов… живых не нашлось ни одного, но когда они уже сидели на крыльце управы, все перепачканные в крови, и со стороны околицы показалась группа солдат из батальона, откуда-то из-за соседнего плетня вышла девочка лет десяти, вся зареванная и перепуганная.

— Ты местная? — тут же спросил у нее капитан.

Она согласно кивнула головой, вытирая остатки слез на лице.

— Пойдем-ка отсюда подальше, — взял ее за локоть политрук, — расскажешь, что тут случилось.

А Мирослав четко доложил командующему батальоном о всех последних событиях.

— Стало быть, это муслимы из Сребреницы сделали, — подумав, ответил командир, — больше некому…

Но тут вернулся после беседы с девочкой политрук.

— На рассвете подошла группа вооруженных лиц, половина в армейской форме, остальные некомбатанты, они и устроили тут резню, старшим у них был Орич какой-то… так Йованка говорит… надо бы устроить розыски этих гадов.

— Надо доложить в дивизию, — отрезал командир, — пусть они решают, что дальше делать… живых-то тут не осталось?

— Никак нет, командир, — четко доложил политрук, — все мертвые, кроме Йованки.

— Я слышал про одного Орича, — подал голос Гойко, — у Милошевича такой телохранитель был… сейчас, наверно, уже нет — но два года назад точно был, Насер Орич его звали. Мусульманин, это точно.

— Проверим, — меланхолично отвечал командир, — девчонку берегите, как зеницу ока, она у нас единственная свидетельница. До приезда комиссии из центра ничего здесь не трогать, только охранять место происшествия.

— А если они сутки ехать будут, тогда что?

— Значит, подождем сутки — с мертвыми уже ничего не случится, — а после этого командира прорвало, — смутные времена наступают, ой смутные…

— За что они их? — поинтересовался Мирослав у политрука, когда командир убыл, — не понимаю…

— Вторую мировую войну помнишь? Оттуда все идет, боец, — устало отвечал тот Мирославу. — Что такое сербосек, знаешь?

— Что-то слышал, но неточно — расскажите…

— Это такой нож специальной формы, рукоятка в виде перчатки, надевается на руку, из нее торчит клинок в 5–7 сантиметров длиной, так-то он предназначался для резки снопов на поле, но хорватские усташи перепрофилировали его для убийства заключенных в концлагере Ясиновац.

— Про Ясиновац нам в школе рассказывали, — вспомнил Мирослав.

— Так вот, про сербосек… надзиратели в лагере как-то устроили соревнование, кто зарежет этими ножами больше заключенных-сербов…

— И что дальше?

— Дальше победил какой-то Петар Брзица, на его счету 1300 зарезанных за одну ночь сербов.

— Жуть какая-то, — присел на завалинку Мирослав, — но тогда мы должны бы были мстить им, а не они нам.

— С нашей стороны тоже много чего бывало, — вздохнул политрук, — сербские четники не сильно толерантнее хорватских усташей были. Вот и прорвался этот нарыв через тридцать пять лет. А сейчас давай вставай в охранение — никого в это село не впускать и никого не выпускать.

И снова Москва, Колонный зал Дома Союзов

Государственный обвинитель, он же Генеральный Прокурор страны Рекунков перешел к опросу обвиняемых и начал с Кунаева.

— Динмухаммед Ахмедович, вы до 1988 года являлись Первым секретарем ЦК Компартии Кахахстана, так? А потом стали почетным пенсионером республиканского значения, верно?

Тот подтвердил все это, тогда прокурор продолжил.

— Расскажите каким образом и с какой целью вы организовали заговор против законной власти? Мы все вас внимательно слушаем.

Кунаев обвел мутным глазом набитый до предела зрительный зал и начал отвечать, на что попросили.

— Нынешний руководитель страны с самого начала своего правления начал сворачивать со столбовой дороги, указанной нам основоположниками СССР. В частности ленинская национальная политика, которую завещал нам Владимир Ильич, начала попираться и извращаться еще с 86 года. Как мог я, руководитель крупнейшей советской республики смотреть на это сквозь пальцы?

— Расскажите поподробнее, — попросил Рекунков, — в чем, по вашему мнению, заключалось извращение ленинской национальной политики.

— Легко, Александр Михайлович, — Кунаев открыл книжечку с профилем вождя на обложке и начал зачитывать оттуда избранные места, — «Не может быть свободен народ, который угнетает чужие народы», так говорили величайшие представители последовательной демократии XIX века, Маркс и Энгельс, ставшие учителями революционного пролетариата. И мы, великорусские рабочие, полные чувства национальной гордости, хотим во что бы то ни стало свободной и независимой, самостоятельной, демократической, республиканской, гордой Великороссии, строящей свои отношения к соседям на человеческом принципе равенства, а не на унижающем великую нацию крепостническом принципе привилегий.

Кунаев оглядел зал и счел нужным добавить название источника:

— «О национальной гордости великороссов», 1914 год, газета «Социал-демократ». И еще, если позволите, одна маленькая цитата, уже из журнала Коммунист, 1922 год «К вопросу об автономизации». Владимир Ильич сказал в этой статье буквально следующее «интернационализм со стороны угнетающей или так называемой „великой“ нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически».

В зале наступило тяжелое молчание, а Кунаев завершил свое выступление уже без цитат.

— Мне кажется, что руководство нашей страны отступает от заветов великого вождя, проводя ту самую политику великодержавного «держиморды», с которой всеми силами и боролся Ленин… поэтому я и принял участие в так называемом заговоре с целью вернуть СССР с кривой и окольной дорожки великодержавного шовинизма на правильный путь развития.

— У вас все, Динмухаммед Ахмедович? — спросил Рекунков.

— Не совсем, Александр Михайлович, — Кунаев отложил труды классика в сторонку и продолжил уже от себя, — все последние шаги центральной власти вообще и Генерального секретаря Романова в корне противоречат заветам Ленина, изложенным лично им в указанных книгах. Я, как и мои товарищи по партии, до поры до времени наблюдал за этими процессами с глубокой скорбью, пока, наконец, моя совесть и глубокие внутренние убеждения не заставили перейти от размышлений к действиям. Я ни в чем не раскаиваюсь, а только лишь сожалею, что наше выступление закончилось так печально. На этом у меня все.

— Отлично, — прокурор что-то черкнул в своем блокноте, потом встал и прогулялся вдоль скамьи подсудимых. — Итак, Динмухаммед Ахмедович, вы утверждаете, что в советских республиках сейчас попирается ленинская национальная политика, так?

— Именно так, — угрюмо ответил Кунаев.

— И в чем это выражается, можете конкретизировать?

— Сокращение выпуска книг и фильмов на казахском языке, — начал конкретизировать тот, — подбор и расстановка кадров на руководящие должности теперь осуществляется без учета титульной национальности, и что самое печальное — из Конституции собираются убрать статью, гарантирующую республикам самоопределение. Могу с большой доле уверенности заявить, что великодержавный русский шовинизм, с которым так настойчиво боролся Владимир Ильич на заре советской власти, поднимает свою голову.