Лекарь Империи 10 (СИ) - Лиманский Александр

Император ждал. Он стоял у окна, скрестив руки на груди, и его костяшки побелели от напряжения. Филипп Самуилович замер с папкой в руках; его старые пальцы, пораженные легким тремором, чуть подрагивали. Эссенциальный тремор, не Паркинсон. Волнение усиливает симптомы. Даже Фырк притих на моем плече. Он тоже чувствовал напряжение.

Пора было озвучить вердикт.

Говори как на консилиуме — четко, без эмоций, только факты. Сейчас передо мной не отец. Передо мной самый важный и самый сложный случай в моей жизни. На данный момент, конечно.

— Диффузная. Интрамедуллярная. Глиома. Ствола. Головного. Мозга.

Я произнес это медленно, раздельно, чтобы каждое слово не ускользнуло от уха императора.

— Низкой степени злокачественности — уровень один или максимум — два по классификации ВОЗ. Медленнорастущая, что объясняет относительно позднее проявление симптомов. Но…

Я сделал паузу, встретив взгляд Императора.

— Но расположенная в абсолютно неоперабельной зоне. Она проросла в продолговатый мозг, мост и частично средний мозг. Как-будто кто-то залил жидким цементом главный распределительный щит в огромном городе. Щит, от которого идет провода ко всему: к свету, воде, связи, системе жизнеобеспечения. Любая попытка отколоть этот цемент, даже на миллиметр, приведет к обрыву тысяч проводов. Мгновенная и тотальная катастрофа.

Александр Четвертый медленно выдохнул. Это был даже не выдох, а тихий, свистящий звук, который издает человек, долго бывший под водой и наконец глотнувший воздуха. Его плечи обмякли, словно из него вынули стальной стержень.

— Да… — голос сорвался, он откашлялся и повторил тверже: — Да. «Приговор, не подлежащий обжалованию». Он так и сказал.

Облегчение. Он боялся услышать что-то новое, неизвестное. Старый, знакомый враг, пусть и непобедимый, пугает меньше, чем новая угроза. И одновременно — ужас. Теперь его последняя надежда на ошибку пятого целителя рухнула. Я подтвердил приговор.

Я мысленно прокрутил в голове вопрос, который сейчас должен был последовать. Тот самый вопрос, от которого сбежали все остальные.

— Возьметесь?

Он задал его почти шепотом. И в этом шепоте было больше мольбы, чем власти.

Я снова посмотрел на Ксению за стеклом. Ее ресницы дрожали — фаза быстрого сна. Она видела сны. Снится ли ей, что она бегает по этому саду за окном? Что снова играет на фортепиано? Я не могу отнять у нее даже эту возможность. Не имею права.

Я выдержал долгую, мучительную паузу, чувствуя, как на меня смотрят две пары глаз.

— Да.

Слово прозвучало оглушительно в наступившей тишине.

Император отшатнулся от окна, как от удара. Его рука метнулась к стене, пальцы вцепились в подоконник до хруста. Филипп Самуилович бросился к нему, но Александр остановил его резким, почти грубым жестом.

— Простите… — голос хриплый, сорванный. — Простите. Я просто… я уже не надеялся услышать это слово. Столько отказов. Столько «невозможно»…

Он с усилием выпрямился, силой воли собирая себя по частям. На моих глазах измученный отец снова надевал непроницаемую маску Императора.

— Вы не представляете, через что я прошел за эти два года. Пятый целитель сказал мне тогда: «Ваше Величество, за эту операцию не возьмется никто. Даже если будет просить сам Император». И знаете что? Старый хрыч оказался чертовски прав.

Александр прошелся по комнате.

— Я умолял! Я, Император Всероссийский, стоял на коленях в кабинете академика Грушина! А он: «Я хирург, а не палач». И вышвырнул меня, как мальчишку! Утрирую, конечно, но суть ясна.

— Профессор Печерский был вежливее. Выслушал, посмотрел снимки, покачал головой. «Это не операция, это эвтаназия с мучениями. Девочка умрет на столе, и это будет милосердием по сравнению с альтернативой». Предложил морфий. Большие дозы. Чтобы конец был легким.

Он остановился у окна, прижал ладонь к стеклу. На холодной поверхности остался влажный отпечаток — ладонь вспотела.

— Я предлагал деньги. Миллионы. Десятки миллионов. Титулы — хотите стать князем? Пожалуйста! Графом? Без проблем! Землю, дворцы, власть — все, что угодно! Знаете, сколько согласились?

Пауза. Я молчал, давая ему выговориться.

— Один. Молодой хирург из Швейцарии. Доктор Хансруди Кеммерер. Восходящая звезда, амбициозный, жадный до славы. Согласился за пятьдесят миллионов франков. Приехал, посмотрел снимки…

Император усмехнулся. Горько, зло.

— Посмотрел и сказал: «Извините, я думал, это обычная глиома. А это… это я не трону даже за все золото мира. Я хочу войти в историю как великий хирург, а не как убийца». И уехал. В тот же день.

Теперь я понимал глубину его отчаяния. Когда даже деньги и власть бессильны. Когда твое положение ничего не значит перед лицом неумолимой болезни.

— А знаете, что самое страшное? — Александр повернулся ко мне. — Я начал ненавидеть их. Всех этих лекарей с их «этикой», «клятвой Гиппократа», «не навреди». Трусы! Все они трусы, прячущиеся за красивыми словами!

— Они правы, — сказал я спокойно.

Он дернулся, как от удара:

— Что⁈

— Они правы. С точки зрения классической медицины это действительно невозможно. Это не трусость, это здравый смысл. Опухоль расположена там, где проходят все жизненно важные пути. Тронешь — и человек мертв. Или хуже — овощ на аппаратах.

— Но вы же согласились!

— Потому что я не классический лекарь. У меня есть то, чего нет у них. И я готов рискнуть. Но это именно риск, а не гарантия.

— Вы — моя последняя надежда, Илья Григорьевич.

Он произнес это так тихо, что я едва расслышал.

— Последняя. После вас… после вас остается только сидеть рядом с ней и смотреть, как она угасает. День за днем. Час за часом. Видеть, как свет в ее глазах тускнеет. Как она перестает улыбаться. Как перестает надеяться. Как перестает бороться. А потом однажды утром…

Он осекся. Сглотнул. Адамово яблоко дернулось.

— Однажды утром я приду, а она уже не проснется. И я буду знать, что не сделал все возможное. Не нашел того единственного безумца, который попытался бы.

Тишина повисла в комнате.

— Двуногий, — прошептал Фырк. — Он на грани. Еще чуть-чуть — и сломается. Даже императоры не железные. Особенно когда речь о детях.

Бурундук был прав. Я видел эти признаки сотни раз. Родители у постели умирающих детей. Сначала отрицание, потом гнев, потом торг, потом депрессия… Император застрял где-то между торгом и депрессией. Опасное состояние. Могло качнуться в любую сторону.

— Я понимаю, Ваше Величество, — сказал я, стараясь говорить твердо, но не жестко. — И я сделаю все возможное. И невозможное тоже попытаюсь. Но…

— Но? — он напрягся, как струна перед разрывом.

— У меня есть условия.

— Все, что угодно!

Слова вырвались мгновенно, как пробка из бутылки шампанского. Даже не дослушав, даже не узнав, что именно я хочу. Готовность отдать все — признак полного отчаяния.

— Любые условия! Хоть полцарства! Хоть все царство! Хотите дворец? Будет дворец! Титул? Какой пожелаете! Деньги? Сколько унесете!

Он говорил быстро, захлебываясь словами, и я понимал — передо мной не Император, а отец, готовый на все. На что угодно. Продать душу дьяволу, если потребуется.

Поосторожнее с обещаниями, Ваше Величество. А то я ведь и правда могу попросить полцарства. Хотя что мне с ним делать?

— Мне не нужно ваше царство, — сказал я спокойно, усаживаясь за стол. — Мне нужны инструменты для работы. Люди. Оборудование. Время. И еще кое-что, о чем поговорим отдельно.

Я взял лист бумаги — обычный, в клеточку, из блокнота Филиппа Самуиловича. Ручка была дорогая, с золотым пером — наверное, стоила как моя годовая зарплата в Муроме. Почерк у меня врачебный — неразборчивый для посторонних. Но сейчас каждое слово должно было быть понятным. Это не рецепт, это приказ.

— Первое и самое главное — команда, — начал я, проговаривая вслух каждое написанное слово. — Мне нужен ассистирующий хирург. Не просто хороший — лучший нейрохирург Империи.