Второгодка. Пенталогия (СИ) - Ромов Дмитрий

– Ну да, ну да. А ты прислушивайся, если там в подъезде какой шум.

– Это я завсегда, – кивнул он.

А я зашёл в подъезд и поднялся к себе. Открыл дверь и вошёл в квартиру.

– Серёжа, ты? – раздался из кухни голос мамы.

– Я, конечно, мам, я.

Она вышла из кухни и улыбнулась.

– Ты быстро. Молодец. Я‑то боялась, что ты опять до ночи – всё дела какие‑то, даже уроки учить некогда.

– Я же сказал, скоро вернусь, – ответил я сбрасывая кроссовки.

– Да ты всегда так говоришь, – усмехнулась она. – Он всегда так говорит.

Сказав это, мама обернулась в сторону кухни. И в это время моя тревожная мышь будто с катушек слетела. Она принялась рыть своими железными когтями, изо всех сил пытаясь процарапать выход наружу. В ушах раздался стук. И это были не какие‑нибудь серебряные молоточки, загрохотала промышленная наковальня.

Из кухни тихой и неслышной, крадущейся походкой вышел Раждайкин.

– Здравствуй, Сергей, – улыбнулся он. – А я вот к тебе… Минут двадцать, как пришёл.

Сука! Вот сука! Я едва сдержался, чтобы не броситься на него.

– Ты только ушёл, а к тебе вот Альберт Маратович пожаловал. Он из МВД. Говорит, что таких ребят, как ты, давно не видел.

– Это точно, – елейно улыбнулся Раждайкин.

Было ощущение, что это не он, а его брат‑близнец, которого воспитывала не улица, не бандитские разборки и не ментовской беспредел, а богатый и добрый индийский раджа, любивший всех, включая птичек и насекомых, не говоря уже о бедняках из касты неприкасаемых.

– Ну, давай, проходи, мы как раз чай пьём. Альберт Маратович торт принёс.

– Не отравленный? – спросил я.

Мама недоумённо моргнула, а Раждайкин весело засмеялся. Почти как красавица Лиля на вчерашней вечеринке, только голос у него был потолще.

– Чувство юмора – это хорошо, – сказал он. – А хорошее чувство юмора – ещё лучше. Настоящий ментовской юморок. Я буду очень и очень расстроен, если, закончив школу, ты не пойдёшь по юридической стезе.

– Пойду, – улыбнулся я. – Закончить бы только эту школу. Вы бы знали, Альберт Маратович, как современным детям трудно учиться. Камеры слежения, досмотры, недоверие, полицейские методы. Не то, что в ваше время.

Он опять засмеялся. Я зашёл на кухню, мама налила чай.

– Альберт Маратович хотел с тобой переговорить с глазу на глаз. Поэтому вы тут оставайтесь, а я пойду к себе, не буду вам мешать.

– Спасибо, Тамара Алексеевна, – кротко поблагодарил Раждайкин.

Мама вышла, а он ложечкой отделил кусочек торта, отправил в рот и запил чаем.

– Манговый чизкейк. Угощайся, обалденная штука. Видишь, я сам ем и не отравился ещё.

– Вы, оказывается, очень приятный человек, Альберт Маратович, – сказал я. – Но если бы меня раньше кто‑то спросил, я бы ни за что не дал вам такой характеристики. Может, у вас просто велосипеда не было?

– Да, – скривился он и помрачнел. Взгляд его стал более знакомым, и он снова стал напоминать того Раждайкина, которого я знал до сих пор.

– И что же вас привело ко мне домой? Полагаю, неразрешённый вопрос?

Он покачал головой и отправил в рот ещё кусочек мангового чизкейка.

– Видишь ли, мой шеф, – начал он, – прямо меня достал и, честно говоря, это уже предел.

Он сделал глоток чая. Шумно проглотил и кивнул. Кадык совершил движение вверх‑вниз, а ложечка звякнула по блюдцу.

– Суть в чём, я не буду тут пускать розовые пузыри и сладкие сопли или как там это всё называется. Суть в том, что он вызвал меня и сказал – разберись и найди эти бумажки любой ценой. Ещё сказал, мол, есть такой гусь лапчатый Серёжа Краснов, и что‑то он, похоже, знает и интересуется странной для его возраста темой. Возьми его в оборот, делай что хочешь и добейся, чтобы бумажки были у меня.

Он снова взял ложечку и закинул в рот ещё немного мангового чизкейка.

– Я, как тебе известно, работал довольно эффективно, и ты был уже у меня в руках и на крючке, основательно подвешен и уже сидел практически в карцере.

Он чуть понизил голос и быстро взглянул на дверь, проверяя, не слышит ли мама.

– Я мог резать тебя на кусочки, мог делать с тобой всё, что заблагорассудится до тех пор, пока бы ты не сознался.

– А потом?

– Потом? Когда я бы получил, что мне надо, думаю, отпустил бы тебя. Состряпали бы какую‑нибудь легенду. Думаешь, ты бы доказал, что тебя пытал офицер МВД, приближённый к начальнику? Херня, никто бы не поверил.

– Ага, просто стал бы инвалидом.

Он беспечно махнул рукой, мол, о чём ты говоришь, дружище.

– Получил бы пенсию. Шучу. Но потом разразился этот шухер с похищением. Да, я погорячился, конечно, дал маху, но просто ситуация так сложилась. Если бы не я, тебя увезли бы те цыгане. И, скорее всего, совершенно по другому вопросу. И совсем не факт, что ты бы вернулся из той поездки в состоянии отвечать на мои вопросы.

– Прямо сочувствую вам, – усмехнулся я.

В театре бы Раждайкин точно не пропал. С такими‑то талантами…

– Да ладно, чё? Говорю как есть, без обиняков. А теперь видите ли, он на меня всех же собак и вешает. Типа это я допустил шухер, разлетевшийся по федеральным каналам. Его склоняют уже третий день и шпилят во все дыры. Но естественно не все каналы, а только те, которые поддерживаются его недругами.

– Любопытно, любопытно, – сказал я. – И зачем вы мне это говорите?

– А говорю я это тебе, – ответил он. – Затем, что мой шеф решил сменить тактику. Кнут поменять на пряник. И он сказал типа, пойди и извинись. Скажи, что тебя не так поняли. А как там понимать‑то было? То есть, пойди и выставь себя идиотом. Поэтому я здесь. Но говорю я то, что считаю нужным, а не то, что он мне велел.

– То есть это что, бунт на корабле? – спросил я.

– Смысл в том, чтобы тебя отвлечь и успокоить. Как бы. Это всё было по моей вине, это всё я придумал, я всё сделал, я злодей. Ну вот, Сергей, в общем, прощения просим.

– А смысл? – переспросил я.

– Смысл? – он улыбнулся. – В том, что теперь он тебя будет другой рукой обхаживать. Понял, что силой без проблем не получится, теперь будет с тобой дружить. Вроде как плохой и хороший полицейский. Скоро пригласит тебя в гости через своего сынка.

– Забавно, – хмыкнул я.

– Да, забавно, – согласился он. – А ещё… ну это уже от меня, этого он мне не говорил, но просто я знаю, что он перетёр с руководством следкома, чтобы тебя за Харитона не дёргали.

– Как не дёргали, мне уже повестка пришла, – возразил я.

– Ну, повестка пришла, значит сходи, – пожал он плечами. – А то штраф влупят или пришлют бригаду жандармов. Иди спокойно, там всё на мази, Щегол договорился, будешь чист перед законом.

– А ваш‑то какой интерес? – спросил я. – Вы‑то, если вас так корёжит от этого поручения, зачем пришли? Торт вот купили.

– Торт, кстати, это я от себя, – сказал он. – Такого приказа не было. Пришёл, потому что он заставил. А говорю, что хочу. Потому что задолбало. Я понимаю, он тобой играет, сыном своим, другими пешками. Но мной играть нельзя. Я не шнырь какой‑нибудь. Я про него такое знаю… А это мелкая пакость. Хочу, чтобы ты знал, что он за чмо.

Ну, это, допустим, я знал лучше многих.

– И что, теперь значит у нас с вами дружба? – спросил я с лёгкой иронией.

– Нет, дружбы у нас нет, – спокойно ответил он. – Слишком близко мы подошли к определённой грани. Ну и вражды я к тебе не испытываю. Так что на этом всё. Переговоры будут мирными. Так что можешь себе что‑нибудь выторговать. Только не наглей. Разозлишь – башку отвернёт. Ешь‑ешь, тортик вкусный.

Он доел свой кусок, убрал в раковину чашку и блюдце, раскланялся и ушёл.

Любопытно… Действительно, было любопытно. Если бы он продолжал мятно улыбаться и отпускать карамельные шуточки, я бы теоретически должен был сделать вывод, что Никитос в самом деле решил порешать миром, дать бабла или каких‑нибудь других ништяков, как говорит современная мне молодёжь. Выкупить досье.

Но вот эти нежданные «откровения» не вписывались в стандартную схему поведения. А значит, нужно было искать подвох. Может, Никитос, просто хотел усыпить мою бдительность… Для чего? Например, чтобы, быть уверенным, что я явлюсь на этот допрос в следком. А там многое может случиться. И многое, и разное. Я покачал головой.