Зимняя бегония. Том 2 - Тянь-Эр Шуй Жу

Шан Сижуй и в самом деле несколько опьянел: щеки его стали горячими, голова кружилась, но, стоило ему услышать, что Юань Сяоди собирается выступить, как он сразу же предстал перед Чэн Фэнтаем эдаким зверьком с ушками навостро; вдруг он воскликнул:

– Второй господин, я хочу пойти посмотреть представление.

Чэн Фэнтай попробовал его остановить:

– Так не пойдет. Ты пьян. Ветер подует, непременно простудишься. Ты ведь не первый раз слышишь, как поет Юань-лаобань.

Шан Сижуй лишь ответил:

– Хочу посмотреть, хочу посмотреть, хочу! Непременно надо взглянуть! На сей раз он выступает в особенном месте!

Чэн Фэнтай уступил:

– Ладно. Тогда пойдем посмотрим! – Он снял с себя пиджак и набросил его поверх длинного халата Шан Сижуя, нарядив его весьма странным образом. Шан Сижуй, впрочем, не обратил на это никакого внимания, и они направились в сад.

В осеннем саду ярко-алые кленовые листья соседствовали с хризантемами разных цветов и вечнозелеными остролистами, сплетаясь в буйстве красок. Единственным голубым пятном среди них была Юй Цин, а белым – Юань Сяоди. Одетые по современной моде, они исполняли старинную пьесу, что, впрочем, не выглядело нелепо. Садовые постройки превратились в декорации, подчеркивая игру актеров и ход старинной истории; они сливались воедино, и уже трудно было отделить одно от другого, отчего зрителям начинало казаться, что та самая беседка из оперы сейчас у них перед глазами. Но только зазвучала флейта сяо  [42] и запела Юй Цин, как Шан Сижуй рассмеялся, хорошо еще, что стояли они чуть поодаль, и никто не услышал его смеха.

Чэн Фэнтай уже знал, что он собрался придираться к игре, и толкнул его:

– Шан-лаобань, я запрещаю тебе вредничать! Это же твоя новая подруга, позволь барышне сохранить лицо, хорошо?

Шан Сижуй ответил:

– Я просто посмеялся, ничего про нее и не говорил, – однако после этих слов он снова принялся хихикать. Обычно на его лице висела легкая улыбка, но сегодня от выпивки он несколько забылся и начал посмеиваться в голос, не в силах остановиться. Чэн Фэнтай вздохнул:

– Ну ладно, раз уж вам так не терпится покритиковать, Шан-лаобань, не сдерживайтесь.

Шан Сижуй покачал головой, отказываясь говорить. Когда Юань Сяоди допел свою арию, снова пришел черед Юй Цин, и Шан Сижуй наконец проговорил:

– Слушать выступление Юй-лаобань все равно что читать книгу. В ее манере петь можно расслышать голоса всех старых мастеров, но только не ее собственный. Она просто-таки панорама всей оперы куньцюй!

Чэн Фэнтай не сдержался и разразился хохотом:

– Ну и язык же у тебя, такой ехидный! Как по мне, речь ее быстрая и частая, совсем как капельки дождя, а она еще умудряется исполнять напев «водяной мельницы»  [43], сменить выговор совсем ведь непросто!

Шан Сижуй закивал без остановки:

– Верно, она говорит, как стучит по крышам мелкий дождик. Впредь будем звать ее Сяо Юйдянь-эр  [44].

Чэн Фэнтай, посмеиваясь, потрепал его волосы:

– Только не называй ее так в лицо! Барышни очень чувствительны, еще разгневается и побьет тебя.

В саду стояли двое, во взоре Юй Цин плескалась вечная любовь, и, опутанная ею, она тянулась к своему Лю Мэнмэю. Взгляд Юань Сяоди, впрочем, был пустым, пел он кое-как, что совершенно не походило на его прежнюю манеру выступать. В какой-то момент Лю Мэнмэю полагалось приобнять Ду Линян за плечи, однако Юань Сяоди вдруг замешкался. То ли из-за этой его оплошности, то ли по какой-то другой причине, но манера Юй Цин говорить, словно мелкий дождик стучит по крышам, перешла в пение. Сбившись с ритма, она начала фальшивить. Собравшиеся здесь были людьми сведущими, а потому сразу это заметили. Юань Сяоди с его абсолютным слухом, едва заслышав фальшь, не стал допевать строчку, махнул рукой, останавливая представление, дабы не ставить Юй Цин в неловкое положение:

– Сегодня все перебрали, и правда перебрали, пока хватит. Назавтра Юй-лаобань выступает в театре Тяньбао  [45], все присутствующие смогут прийти и поддержать ее.

Юй Цин все еще не вышла из сценического образа, покрасневшими глазами она оцепенело глядела в спину удаляющегося Юань Сяоди, во всем ее облике читалась затаенная обида. Юань Сяоди не стал задерживаться ни на минуту и быстро распрощался, словно огнем ему подпалило хвост. Когда он проходил по каменной дорожке мимо Чэн Фэнтая, тот увидел во взгляде его мучительную боль. Поразмыслив совсем недолго, Чэн Фэнтай почти сразу понял, в чем дело, и переглянулся с Фань Лянем. На лице Фань Ляня так же застыло сумрачное выражение. Сыси-эр бросил на Юй Цин презрительный взгляд и, скривив шею и покачивая бедрами, холодно усмехнулся, тихонько выругавшись:

– Хоть приплатит, а все равно никому не нужна!

Только Шан Сижуй, глупый настолько, что оставался за пределами этого мира, недовольно принялся бурчать себе под нос:

– И как Юань Сяоди мог допустить подобную ошибку! Непохоже на него, совсем непохоже! Ох! Я так разочаровался! Даже Юань Сяоди может ошибаться!

Чэн Фэнтай, которому было и смешно, и горько, похлопал его чуть ниже спины.

Глава 9

На пятый или шестой день пребывания Юй Цин в Бэйпине из Франции в большой спешке возвратился Ду Ци. Только сойдя с поезда, не повидав еще семью, он прямиком направился в дом Шана, а войдя во двор, первым делом потрепал Сяо Лай по щеке:

– Девчушка! Как давно мы не виделись! Ты так выросла!

Сяо Лай, обычно глядевшая хмуро, вдруг изменила своему суровому виду и, запрокинув голову, заулыбалась ему:

– Седьмой молодой господин вернулся! Шан-лаобань весь истомился, пока ждал вас!

Ду Ци закивал:

– Я знаю-знаю, получил во Франции его письмо. Писать он стал еще хуже, чем когда я уезжал.

Сяо Лай проговорила со смехом:

– А как иначе? Каждый день у него одно представление за другим! Где уж тут взять время на каллиграфию, – о том, что в свободное от выступлений время Шан Сижуй обычно перебрасывается шуточками с Чэн Фэнтаем, она говорить не стала.

Ей всегда была ненавистна «золотая молодежь», кружащаяся подле Шан Сижуя, погрязшая в распутстве и азартных играх, актеров они считали забавными игрушками. При встрече превозносили до небес, а за спиной втаптывали в грязь, все сплошь лицемеры. Однако к Ду Ци она относилась по-особенному, поскольку знала, что они с Шан Сижуем – знатоки китайской оперы, задушевные друзья, повязанные искусством. Хоть Ду Ци и вел себя легкомысленно и даже распущенно, он и в самом деле любил театр. Как и Шан Сижуй, он был одержим духом оперы. Отбросив манеры ученого человека и замашки барчука, он считал себя спутником Шан Сижуя, разделяя с ним и славу, и позор. С Чэн Фэнтаем все обстояло иначе. Сяо Лай ясно понимала, что Чэн Фэнтай вовсе не любил оперу, и за исключением тех случаев, когда выступал Шан Сижуй, на представления он смотрел как на потеху.

Ду Ци, на ходу ослабляя галстук и расстегивая пуговицы на пиджаке западного кроя, громко закричал:

– Братец Жуй! Выходи скорее! Я до смерти по тебе соскучился!

На дворе стоял полдень, и Шан Сижуй по своему обыкновению собирался вздремнуть. Сяо Чжоуцзы уже не таясь готовили к выступлению, сейчас он усердно занимался, чтобы показаться во всей красе, играть он собирался в «Чжаоцзюнь покидает пределы родины»  [46]. Сейчас Сяо Чжоуцзы как раз отрабатывал взмахи железной плетью  [47]. При виде Ду Ци он робко опустил плеть. Он знал, что гости Шан Сижуя сплошь люди влиятельные и благородные, совсем не простые, и потому заволновался. Увидев его, Ду Ци перестал звать Шан Сижуя, неспешно и аккуратно он развязал галстук и, с любопытством глядя на Сяо Чжоуцзы, проговорил: