Зимняя бегония. Том 2 - Тянь-Эр Шуй Жу

Чэн Фэнтай прекрасно осознавал, что актеры – безумцы, а их поклонники – душевнобольные. Новая постановка, в особенности такая выдающаяся и величественная, в случае провала могла не только повлечь за собой ряд критики (что, впрочем, было мелочью), но и свести с ума страстных театралов – вдруг кто-то из них совершит глупость, которая будет стоить жизни. Не слишком ли это высокая цена? Ход мыслей Чэн Фэнтая, человека несведущего, был именно таков, однако на деле поклонников театра сводили с ума лишь переписанные старые пьесы, успех или провал новых постановок не так волновал их сердца.

Чэн Фэнтай похлопал Шан Сижуя пониже спины, поразмыслил немного и медленно проговорил:

– Когда ты станешь играть новую пьесу, я попрошу мужа старшей сестры, чтобы он одолжил нам солдат, мы выставим их вокруг театра, пусть охраняют тебя. Если кто-то посмеет баламутить публику, мы его отметелим на месте – и прямиком в полицейский участок. Проделать подобное пару раз, и все тут же станут как шелковые.

Шан Сижуй вскинул голову и взглянул на него с некоторым изумлением:

– Как это можно допустить? Привести солдат на сцену! Никогда в театре не бывать таким правилам!

– А правилу обливать кипятком бывать? Если бы они только бранились, мне и вовсе неохота было бы вмешиваться в ваши актерские дела. Ну а что, если заявится какой-нибудь негодяй, которому жизнь не мила, и плеснет в тебя не кипятком, а азотной кислотой? – Чэн Фэнтай ущипнул Шан Сижуя за щеку: – Тогда он уничтожит это прекрасное личико.

Шан Сижуй хлопнул его по руке, но решил оставить этот спор.

В последующие дни Шан Сижуй не только был занят постановкой новой пьесы, но и продолжал выступать в труппе «Шуйюнь», вдобавок обучая Сяо Чжоуцзы исполнять «Чжаоцзюнь покидает пределы родины». Он хотел, чтобы Сяо Чжоуцзы официально дебютировал в интерлюдии его новой пьесы, и это требовало тщательной подготовки, дабы имя юного актера тут же взвилось к небесам. Шан Сижуй никогда не верил в медленный путь к успеху, он считал, что так слава приходит через знакомства и связи. Если же человек и в самом деле одарен, стоит ему только выйти на сцену, как он тут же очарует всех в зале.

С приближением премьеры силы покидали Шан Сижуя, он почти не выходил из дома, а ворота в его двор были широко распахнуты, зазывая актеров репетировать прямо тут – спеть, зачитать свою роль или отработать жестикуляцию. Во дворе Шан Сижуя не было ничего лишнего, в отличие от других домов, – ни навесов, ни рыбных чаш или прочей чепухи, только простор да сливовое дерево, так что оставалось достаточно места для репетиций. К тому же здесь не мешались никакие домочадцы, была лишь одна служанка, которая прекрасно заботилась об актерах: заваривала для них чай с архатом и семенами стеркулии  [50], готовила еду без соли и не подавала холодных закусок из опасений, как бы они не застудили горло. Более подходящего места для сборов, чем дом Шана, не существовало. Актеры репетировали, в то время как соседские детишки взбирались на стены и тайком за ними подглядывали. На тех сценах, которые особо удавались, они забывались и, вытягивая шеи, принимались восторженно голосить.

При поддержке Юань Лань и прочих актеров из труппы «Шуйюнь» Сяо Чжоуцзы ушел от Сыси-эра и на время остановился в доме Шан Сижуя, где обучался театральному искусству. День премьеры новой пьесы приближался. Всех актеров, задействованных в постановке, охватило смятение, у них темнело в глазах. Шан Сижуй был хоть и уникальным воином, но вовсе не талантливым полководцем. Дайте ему роль, и он мог исполнить ее столь проникновенно, что достигал небывалых высот. Но вот если велеть ему спланировать какое-то дело от начала до конца, здесь его ждало поражение – это становилось ясно при первом же взгляде на труппу «Шуйюнь». Если бы не участие Юй Цин и Ду Ци, неизвестно, удалось ли бы вообще поставить эту пьесу. Шан Сижуй только и мог, что размахивать руками, придираясь к мелочам, и навязывать обычным людям недостижимые идеалы; отказов при этом он не терпел, говоря:

– Вы ни во что меня не ставите! Да еще спрашиваете моего мнения, а сами не слушаете. Я ведь все говорю верно…

Тут Юй Цин уж не знала, смеяться ей или же плакать, ей так и хотелось воззвать к его предкам, и она бросала на Чэн Фэнтая жалобные взгляды. Чэн Фэнтай усмехался и приобнимал Шан Сижуя за плечи со словами:

– Шан-лаобань, ну что за самодовольный нрав! Я знаю, ты голоден. Пойдем-ка перекусим на ночь. Отведаем в ресторане «Люго»  [51] миндальный тофу по иностранному рецепту!

Так и сяк уговаривая Шан Сижуя, он наконец уводил его прочь, и труппа получала возможность в спокойных условиях прорепетировать хотя бы один отрывок. Чуть позже они втайне заключили соглашение: Юй Цин и Ду Ци будут отвечать за постановку пьесы, а Чэн Фэнтай возьмется утихомиривать Шан Сижуя, поскольку тот в одиночку мог устроить такой беспорядок, какой сравнится со всеми хлопотами, вызванными спектаклем. Достойный владелец труппы «Шуйюнь»!

За три дня до премьеры Чэн Фэнтай и в самом деле отправился к командующему Цао, чтобы одолжить у того солдат. Обычно его товары сопровождали лучшие отряды командующего – все равно что он обратился бы в специальную компанию по перевозке грузов, к тому же оружие у тех солдат было даже лучше, чем у наемников, да в придачу имелся боевой опыт.

В этом году третий день двенадцатого лунного месяца считался особенно удачным и счастливым как для свадеб, так и для жертвоприношений и начала нового дела. Труппа «Шуйюнь», как основной костяк этой постановки, выбрала благоприятный час на рассвете, и Шан Сижуй вместе с Сяо Чжоуцзы и другими питомцами «грушевого сада» торжественно воскурил благовония и попросил благословения у основателя профессии. Церемония проходила во дворе Шан Сижуя, где установили простенький столик и расположили на нем фрукты и приношения. Впрочем, все присутствующие отнеслись к ритуалу с большой набожностью. Даже молодой господин Ду Ци, окутанный клубящимся дымом, проникся торжественной обстановкой и, встав в ряд, с изящным и горделивым видом отвесил основателю профессии целых два поклона.

Юй Цин невольно повернула голову и взглянула на Ду Ци, во взгляде ее изумление смешалось с восхищением. Она и сама вышла из чиновничьей семьи. Ду Ци, этот избалованный отпрыск богатой семьи, частенько проводил время среди цветов, ночевал в ивах и якшался с актерами, в лучшем случае он слонялся без дела, что тоже бывало нередко. Однако этот поклон был равнозначен чуть ли не вступлению в актерскую профессию, и телом, и душой он поддерживал своих друзей. Юй Цин лучше всех знала, какое резкое осуждение это может вызвать, если долетит до ушей старейшин рода Ду. Она тайком кивнула. Затем взглянула на Шан Сижуя, на нем был темный длинный халат, лицо бледное, что белая яшма. Худощавый, он выпрямился в струну и был столь полон очарования, что от одного взгляда на него сердце радовалось. На сей раз не требовалось упрашивать его воскурить благовония, настроение у него было бесстрастное и вместе с тем строгое и почтительное – воплощенный дух одной из трупп «грушевого сада».

Впрочем, когда церемония была окончена, Шан Сижуй отряхнул полы халата, повернулся к актерам и с покрасневшим от стыда лицом улыбнулся им, закивав:

– Увидимся в театре, господа!

Актеры стояли в некотором замешательстве, они-то думали, что перед премьерой полагается еще раз пройтись по самым важным моментам или дать наставления каждому, однако Шан Сижуй, казалось, завершил уже все свои дела и позволил им разойтись. Требовалось понимать, что из-за грандиозности постановки каждый актер ощущал огромное давление и косые взгляды, все они рисковали обрушить на себя всеобщее неодобрение. Речь даже не о провале: если они не смогут продать достаточно билетов, путь для новых постановок окажется закрыт.

Завидев замешательство собравшихся, Юй Цин улыбнулась:

– Почему вам не отправиться со мной в дом собраний «Грушевого сада», там мы еще раз прогоним некоторые отрывки, прорепетируем на сцене? Да это и ближе к театру.