Белый маг (СИ) - Иванников Николай Павлович

— И долго он так дышать сможет? — спросил я, нахмурясь.

Мордатый развел руками.

— Покуда не помрет! Катерина Алексеевна наша сейчас над ним процедуры какие-то проводит. Челюсть в кучку собирает, все зубы выбитые отыскала и в чашку сложила. Говорит, из них протез изготовить можно, чтобы поручику нашему было потом чем жевать.

— Выходит, Катерина Алексеевна сейчас здесь, в казармах?

— Здеся она, где же ей быть еще? Только она не одна пожаловала, а с сестрицей своей, Анастасией. Оказалось, что у нее тоже немалые лекарские способности имеются. Молятся на них обеих все ребятки наши. Потому как уж больно хороший человек этот Васька Чижов. Я и сам с ним приятельствовал.

— Тогда вот что, голубчик… — я взял мордатого за плечи и легонько его встряхнул. — Мне очень нужно встретиться с Григорием Григорьевичем. И я с ним встречусь, поможешь ты мне в том или нет. Но я уверяю тебя, что со мной лучше дружить. Всем от этого будет только лучше… — Я немного помолчал, пристально глядя в глаза мордатого гвардейца. Видя в его глазах остатки сомнения, сказал: — Назовите мне ваше имя.

— Грачев я, — отозвался он. — Данил Грачев.

— А я Сумароков. Алексей Сумароков… Прикажи поднять шлагбаум, Данил Грачев, и мы расстанемся друзьями. Я поеду своей дорогой, а ты останешься здесь и продолжишь нести свою службу. Не стой у меня на пути, ладно?

Я видел, как задвигался кадык у Грачева, когда он шумно и тяжело переглотнул. И сразу же замахал руками на рослого: открывай, мол, шлагбаум. Не видишь, что ли — люди ждут⁈

Никакой магии в том не было, просто он и сам почуял, что лучше мне не перечить, и не пытаться остановить. Сообразительный такой гвардеец оказался.

Я запрыгнул в экипаж, и мы покатили дальше по хорошо укатанной дороге, укрытой с обеих сторон сплошными рядами тополей с черными стволами. На втором посту нас задерживать не стали, только поинтересовались к кому изволил пожаловать господин камер-юнкер. Я назвал Гришку Орлова, понимая, что ежели Катерина с Анастасией все еще находятся здесь, то и Гришка отирается где-то рядом с ними. Мне объяснили, где его следует искать, и наш экипаж поехал дальше, к казармам.

Но не проехали мы и пару сотен саженей, как повстречали Мишку Гогенфельзена в полном боевом снаряжении. Был он в начищенном мундире, с внушительной шпагой на боку и при пистолетах. Вороной конь под ним сливался с черным седлом и черными Мишкиными сапожищами, отчего казался Гогенфельзен самым настоящим кентавром из греческих мифов. Огромная треуголка на голове смотрелась торжественно и грозно.

Я приказал Гавриле остановить экипаж и соскочил на землю, приветственно раскинув руки в стороны.

— Кого я вижу! Дружище Гогенфельзен, ты ли это⁈ Хорош! Хорош! Грозный, как Зевес! Слезай со своего Олимпа, обнимать тебя стану.

Узнав меня, Гогенфельзен расплылся в улыбке, перекинул ногу через седло и грузно спрыгнул, звякнув шпорами. Мы обнялись, облобызались в щеки.

— Какая нечистая принесла тебя сюда? — полюбопытствовал Мишка. — Орловы приказали все дороги перекрыть и никого не впускать, покуда приказа не будет. Или же ты вместе с Катериной Алексеевной сюда пожаловал, да я тебя сразу не приметил?

— Нет, братец, — ответил я со смехом, — я только что прибыл. На посту не желали меня пропускать, но я все же сумел их убедить. Ты же знаешь, как я умею убеждать… А ты сам-то далеко ли собрался? Весь такой из себя красивый, при всеоружии…

Гогенфельзен наморщил нос и замотал головой.

— Да я уезжаю, Алешка.

Я немного опешил.

— Как уезжаешь? Куда? Позволь угадать, братец: тебе отпуск предоставили, и ты решил наконец навестить своих родных в Пскове?

С кислой миной Гогенфельзен снова мотнул головой.

— Никто мне отпуска не давал, Алешка. И может так сложиться, что родных своих я уже никогда и не увижу… Это как бог даст. А пока я просто хочу уехать из полка, покуда поздно не стало.

— А чего так? — обеспокоился я, уж начиная понимать, к чему клонит Гогенфельзен. — Или обидел тебя кто?

Мишка коротко хмыкнул.

— Ты же сам знаешь, Алешка: кто нас обидит, тот обиженным и останется! — и многозначительно прикоснулся к эфесу своей великолепной шпаги. — Но с той поры, как Лефорт застрелил императора нашего, так в голове у меня никого порядка нет. Кому я теперь служу и сам того не знаю. То ли государыне Марии Николаевне, то ли светлейшему князю Черкасскому, то ли вообще какому-то черту лысому… А ведь я никому из них присягу не давал, и в верности не клялся. Так что свободен я теперича от присяги своей. А служить братьям Орловым я не желаю, хотя и захватили они теперь всю власть в полку. Потому и решил уехать, чтобы спокойно с мыслями своими разобраться.

— М-да, брат… — я потрепал его по плечу. — Слышал я, что вскорости нового императора выбирать будут.

— Вот когда выберут, тогда я и присягну ему заново, да служить буду не хуже прежнего! — горячо заверил меня Гогенфельзен. — А принцессе сагарской Магде фон Ингельштром я служить не намерен. Не было такого уговора. И пусть Орловы хоть золотом меня с ног до головы осыплют, я за ними не пойду!

Тут и не поспоришь. Дело говорил Мишка Гогенфельзен. Правду истинную. Никто из гвардейцев присягу императрице Марии Николаевне не давал, и требовать от них преданности ей было делом сомнительным. Будь у императора законный наследник, то и вопросов не оставалось бы. Все знают правила престолонаследия, и оспаривать их никто не возьмется. Наследник для того и нужен, чтобы государство ни на час не оставалось без правителя, чтобы не образовался период безвластия, во время которого можно творить всяческие бесчинства и беззакония.

Была ли в том моя вина, или же не было ее, но род Трубецких остался без продолжения. Прервался он волею господа, или злого умысла светлейшего князя, а может и по моей нерасторопности — это уже не имеет значения. Мертвые — мертвы. А живым нужно думать о дальнейшей жизни.

— Друг мой Гогенфельзен, сейчас я поведаю тебе одну вещь, о которой пока мало кто знает, — сказал я, отводя глаза. — Орлов требует от преображенцев присягнуть императрице Марии Николаевне, покудова не народит она на свет белый наследника. Вот только не знает он пока, что никакого наследника уже нет. И самой государыни уже нет. Мертва она.

У Гогенфельзена челюсть так и отвалилась, благо что язык наружу не вывалился. Жмурясь непонимающе, он встряхнулся.

— Постой, брат… Как же так? Да с чего ты это взял-то⁈

— На моих глазах все и случилось. В моем собственном имении, что под Новгородом. Орлов правду сказал: это я помог ей бежать из столицы и дал убежище в своем доме в Светозарах. Государыня была в женской тягости, и целью моей было защитить ее от людей, которые не хотели продолжения рода Трубецких, а желали видеть на престоле новую династию. Однако все пошло не так, как надобно… Бесплотный демон хотел насильно увести ее «тайной тропой», но проход закрылся раньше времени, и государыне отсекло голову. Она действительно была в положении, но мальчик ли у нее родился бы вскорости, или же девочка — теперь можно только гадать. Вот только смысла в этом нет никакого.

Гогенфельзен совсем растерялся.

— А мне-то что теперь делать? — спросил он с обалделым лицом.

— А ничего делать и не надо, — ответствовал я. — Отводи коня своего в конюшни и возвращайся в казармы. И жди, пока на Поместном Соборе нового императора выберут. Это единственное, что ты можешь сделать. А мне с Гришкой Орловым переговорить надо бы. Подскажешь, брат, где его тут отыскать можно?

— Да в казарме он, с девицами чаи пьет. Ваську Чижова нынче кобыла покалечила, так Катерина Алексеевна с сестрицей своей Анастасией его врачевали. Челюсть ему по кусочкам в кучку собрали, а из глотки у него теперь горло гусиное торчит. Смотреть страшно. Гадают сейчас кузины твои, как с ним дальше быть, чтобы не помер совсем. Но что по мне, так лучше уж сразу насмерть, чем с гусиным горлом ходить.

— А это кому как, брат, кому как, — не согласился я. — Мы с тобой и знать не знаем, о чем думать будем, когда костлявая к нам свои руки протянет и жизнь из нас высасывать начнет. Думается мне, что тут не только на гусиное горло согласишься… Ты проводишь меня, или все же уходить решил?