Красавчик. Часть 3 (СИ) - Федин Андрей

— Нужно, папа! — заявила Варвара Юрьевна. — Нужно поэкспериментировать!

Она строго спросила:

— Что нам ответишь, братишка?

Я пожал плечами.

— Можно попробовать, — сказал я. — Раз даже… папа с этим согласен.

Заявил:

— Но сегодня я никуда не поеду.

— Это ещё почему? — спросила Варвара Юрьевна.

Она нахмурилась.

— Потому что тоже не согласен на раскладушку, — ответил я. — Сегодня твоя дочь дома. Вот и соберёшь её в дорогу. Не буду мешаться у вас под ногами. А завтра вечером — пожалуйста. Мне без разницы, где свечи жечь: хоть здесь, хоть у тебя.

Я снова дёрнул плечом.

Юрий Григорьевич усмехнулся.

— Ладно, — сказала Варвара Юрьевна. — Договорились, братец. Завтра жду тебя в гости. Папа расскажет, где я живу. Парень ты не бедный, как я уже поняла. Доберёшься до моего дома на такси. Борщ мой хоть доешь. Не зря же я его вчера сварила.

В среду второго сентября я уложил в портфель набор китайских трусов, шорты и чистую белую футболку. Сунул туда же «спортивный альманах», бинты и пропитанные кровью платки. Поместил в портфель футляр со шприцем и банку с чистым платком. Выпил вместе с вернувшимся с работы Юрием Григорьевичем по чашке кофе. Попрощался с прадедом «до следующей недели».

Вызвал такси.

Забрался в салон приехавшей на мой вызов «Волги», поставил на заднее сидение рядом с собой портфель. Отметил, что на небе уже алел закат. Назвал таксисту адрес. Но не тот, по которому проживала Варварам Юрьевна. Я озвучил таксисту адрес, который записал на театральном билете Сан Саныч: улицу и номер дома, в котором проживал режиссёр Зверев Иван Леонидович.

В подъезде Зверева я вспомнил слова Сергея Петровича Порошина (он произнёс их, когда мы с коллегами на работе делились своими воспоминаниями о жизни при советской власти). Порошин послушал тогда наши рассказы и заявил, что «СССР был для всех разным». Сейчас я согласился с его выводом. Потому что даже нынешние подъезды в московских жилых домах не походили друг на друга. Одни были украшены полосатыми ковриками и керамическими горшками с комнатными растениями, другие — пошлыми надписями на стенах и чёрными тонкими сталактитами из сгоревших спичек.

Подъезд Зверева больше походил на второй вариант: тут тоже красовались на стенах слова из трёх букв, и лежали по углам окурки. Вот только я увидел здесь и красивые коврики. На один такой (красный) я ступил, когда подошёл к двери кинорежиссера. Не заметил на украшенной красным дерматином двери дверной глазок — одобрительно хмыкнул. Бросил взгляд по сторонам, прислушался. Не услышал звуки шагов и человеческих голосов. Прислонил ухо к красному дерматину — явственно различил рычание холодильника и бормотание то ли телевизора, то ли радиоприёмника.

Я снял с себя рубашку, аккуратно её сложил и сунул в портфель. Стряхнул с кубиков брюшного пресса короткую белую нитку. Парой привычных движений размял мышцы рук, нажал на кнопку дверного звонка. Снова прислушался. Мне почудилось, что звуки радио (или телевизора) в квартире стали тише. Шаги спускавшихся или поднимавшихся по ступеням людей я по-прежнему не различал. Услышал щелчки дверных запоров — на полшага попятился. Напряг бицепсы и грудные мышцы. Дверь шумно распахнулась. Я увидел наряженного в (расшитый золотистыми нитями) шёлковый синий халат толстяка.

Толстяк близоруко прищурился. Его взгляд пробежался по моему телу — от полуботинок до растянутых в улыбке губ. Затем он двинулся ещё выше и встретился с моими глазами.

— Здравствуйте, — сказал я. — Сантехника вызывали?

Тряхнул портфелем.

— Сантехника? — переспросил толстяк.

Он растерянно моргнул. Затем едва слышно ойкнул и закатил глаза. Его обёрнутое шёлковым халатом грузное тело неожиданно плавно и тихо опустилось на расстеленный в прихожей ковёр.

— Впечатлительный какой… — пробормотал я.

Вошёл в квартиру Зверева и прикрыл за собой дверь.

Глава 8

Первым делом я прогулялся по комнатам квартиры кинорежиссера. Прошёлся в уличной обуви по пестревшим на полу коврам. Убедился, что кроме лежавшего в прихожей толстяка и меня в квартире никого не было. Бросил взгляд на (цветной!) экран телевизора, на висевшие на стенах картины и фотографии. Отметил, что почти на всех фото красовалось круглое лицо того самого толстяка, который только что открыл мне дверь. Толстяк на фото чаще всего был в компании других людей. Я узнал только некоторых: Аркадия Райкина, Людмилу Зыкину… и Леонида Брежнева (на фото он пожимал руку наряженному в строгий костюм «толстяку»).

Около фотографии Брежнева я задержался. Отметил, что Леонид Ильич на ней выглядел относительно крепким и энергичным — вовсе не «сонным», каким я его обычно представлял. Я вернулся в прихожую, проверил наличие пульса у лежавшего на полу мужчины. Артерия на шее у толстяка пульсировала вполне отчётливо: точно, как у живого. Я кивнул и тут же поморщил нос: почувствовал запашок алкогольного перегара. Щёлкнул пряжкой портфеля, достал футляр со шприцем. На моё предложение «поработай кулачком» и «сожми кулак» толстяк не отреагировал. Не пикнул и не вздрогнул он, и когда я вонзил ему под кожу иглу.

Мужчина так и лежал на полу в прихожей, когда я покинул квартиру. Вот только мёртвым он к тому времени не выглядел. Потому что его заливистый храп заглушал рычание холодильника.

Пятиэтажку, где проживала Варвара Юрьевна, я отыскал без помощи подсказок прадеда. Потому что бывал у бабушки дома бессчётное количество раз. Я обнаружил, что в семидесятом году бабушкин дом выглядел почти так же, как и в двухтысячном. Я только не заметил сегодня на нём застеклённых балконов. Да и на двери подъезда не нашёл запоров. Зато между лестничными площадками всё так же клубился у потолка «вечный» табачный дым. Сан Саныч и в будущем не справился с этой проблемой. Хотя бабушка Варя регулярно требовала, чтобы он «хоть как-то воздействовал» на постоянно куривших в подъезде соседей.

Варвара Юрьевна встретила меня строгим взглядом и спросила:

— Как прошло?

— Нормально, — ответил я.

Вдохнул аппетитный аромат свежей выпечки. Вставил ноги в полученные от бабушки тапки.

Варвара Юрьевна протянула руку и потребовала:

— Банку давай. Подготовлю материал к работе. Я уже делала это для папы, не переживай.

Я кивнул и вручил ей банку с пропитанным свежей кровью носовым платком.

Бабушка обронила:

— Чувствуй себя, как дома, братец.

Унесла мою добычу в ванную комнату. Я за ней не последовал. Прошёл в гостиную, которая сейчас походила на большую спальню: там стояли две придвинутые друг к другу кровати. Я тут же сообразил, что вторая комната пока занята моей мамой — Сан Саныч и Варвара Юрьевна пока не перенесли свои спальные места туда. В прошлый раз мама освободила комнату после смерти моего прадеда. Я невольно задумался над тем, когда мамина комната освободится теперь, если я всё же вовремя обуздаю энергию платков. Я посмотрел на сервант — фотографию полковника Аркадия Александровича Александрова там ожидаемо не обнаружил.

На месте знакомой фотографии Аркадия сейчас стоял портрет моего деда.

— Повесила платок, — сказала заглянувшая в гостиную Варвара Юрьевна. — Сушится. Чуть позже перевешу её под вентилятор.

Бабушка заметила направление моего взгляда и сообщила:

— Это муж мой. Покойный. Я тебе о нём рассказывала.

— Помню.

— Ты не голодный, братец?

Я покачал головой.

— Ладно, так уж и быть, — сказала Варвара Юрьевна, — борщом накормлю тебя завтра. Чтобы он не прокис.

Она строго взглянула на меня и потребовала:

— Братец, идём, хоть чаю выпьем. Я испекла для тебя печенье. Заодно и обговорим наши дальнейшие планы.

— Он? — спросила Варвара Юрьевна.

Она положил передо мной на стол журнал «Советский экран» и ткнула пальцем в чёрно-белое фото на его странице. Я взглянул на фотографию — увидел на ней того самого толстяка, которого сегодня оставил храпеть на полу в прихожей. Толстяк на фото выглядел важным и жутко умным, словно профессор или даже академик.