Красавчик. Часть 3 (СИ) - Федин Андрей

— Он, — ответил я.

— Это хорошо, — сказала бабушка Варя, — что ты его ни с кем не спутал.

Я пожал плечами.

— Там других вариантов не было. Только этот толстяк.

— Это и есть тот самый Зверев, — сказала Варвара Юрьевна. — Гадёныш. Вот так бы треснула ему по толстой довольной морде. За то, что Алёну обидел. Мало ему других баб. Молоденьких ему подавай. Урод.

Варвара Юрьевна погрозила журнальной странице кулаком.

Я сунул в рот кусок печенья, запил его тёплым чаем. Посмотрел на знакомую мне с детства чеканку «Лиса и виноград», которая уже сейчас висела на стене в бабушкиной кухне. Варвара Юрьевна привстала, взяла с полки над кухонным столом лист бумаги. Бросила на него взгляд, словно убедилась, что не ошиблась. Протянула его мне.

— Вот, — сообщила она. — Сан Саныч написал. Это станции метро, около которых стоят таксофоны. Сан Саныч сказал, чтобы ты звонил только из этих телефонов. Сказал, чтобы к другим ты и близко не подходил.

Она развела руками.

— Не спрашивай, братец, почему именно к ним. Понятия не имею. Сан Саныч сказал, что «так надо». Раз он так решил, значит действительно надо. Поэтому не спорь. Сделай, как он велел. Ладно?

Я кивнул и ответил:

— Да не вопрос. Сделаю.

Варвара Юрьевна улыбнулась.

— Сан Саныч так и сказал, что ты поймёшь, — заявила она.

Я пожал плечами, потянулся за печеньем. Бабушка понаблюдала за тем, как я взял из тарелки очередное печенье и посыпал крошками и кристалликами сахара фотографию режиссера Зверева на странице журнала. Улыбнулась и покачала головой. Я вспомнил, что она и раньше вот так же с улыбкой наблюдала за тем, как я ел (тогда, в детстве).

— Как же ты похож на папу, братец, — сказала она. — Просто вылитый папа в молодости. И на мою Катьку ты тоже похож. У неё такие же глаза, как и у вас. Видел её фотографии? Нет? Сейчас покажу. Посиди тут.

Бабушка вышла из комнаты, но меньше чем через минуту вернулась и принесла пухлый чёрный конверт от фотобумаги. Она отодвинула ребром ладони ближе к журналу просыпанные мной на скатерть крошки. Вытряхнула из конверта на стол стопку чёрно-белых фотографий. Взглянула на верхнее фото, улыбнулась и указала на него пальцем.

— Вот, — сказала она. — Видишь эти глазища? Точная копия глаз моего папы. И твоих.

— Красивая, — сказал я.

Вспомнил, что видел эту мамину фотографию и раньше: в мамином фотоальбоме. На ней мама была в школьном платье и в белом фартуке. Фото сделали в шестьдесят девятом году, когда мама закончила школу. Я рассматривал его, когда тоже был выпускником. Представлял тогда, как отгуляли свой школьный выпускной мои родители.

— Братец, твоя мама, тоже, наверное, красивая? — спросила Варвара Юрьевна.

— Очень, — ответил я.

Всё ещё рассматривал мамину фотографию.

— Я в этом и не сомневаюсь, — сказала Варвара Юрьевна. — Ну… раз она тогда понравилась нашему отцу.

Перед сном я с помощью Варвары Юрьевны четырежды призвал чужую «жизненную» энергию из окровавленных платков. Сделал это быстро и без особых усилий. Затем бабушка прибинтовала мне платки к предплечьям. Я уселся на кровать в комнате своей мамы, скрестил ноги. Свечку сегодня не зажёг. Смотрел не на горящий фитиль, а на настольную лампу. Мял в руке платок с кровью Вадика и представлял, как поток мурашек с моих предплечий устремится к нему, точно муравьи на свою жертву. Представлял, что об этом же твердил голос Елены Лебедевой. Только мурашки не послушались и его.

Через час после полуночи я прервал попытки «лечения», погасил в комнате свет и подошёл к окну. Посмотрел на ночную Москву. Обнаружил, что вид из этого окна всё такой же, как и в моём детстве. Разве что тополя во дворе выглядели пониже, а машин около тротуара стояло поменьше. Отыскал взглядом песочницу, в которой много лет назад (или вперёд?) лепил песчаные куличи. Вспомнил, как вместе с Сан Санычем поднимал по ступеням в эту квартиру купленный на рынке импортный цветной телевизор. Затем сама собой всплыла картина: бабушка сидела на кухне с портретом Сан Саныча в руках, плакала.

После смерти Сан Саныча я жил у бабушки Вари почти месяц. Об этом меня попросила мама. Бабушка поначалу воспротивилась маминому решению. Но маму она не переупрямила — в итоге махнула на возражения рукой и четыре недели закармливала меня печеньем, пирожками и бисквитами. Тогда я втрое увеличил интенсивность тренировок, чтобы не обзавестись «брюшком». Днём бабушка Варя суетилась на кухне. Вечером мы с ней болтали: в основном о моих планах на будущее. Когда я уходил в комнату, она брала с полки портрет Сан Саныча. Я через стену слышал, как она с ним разговаривала.

Я дёрнул головой — прогнал нахлынувшие вдруг печальные воспоминания. Напомнил себе о том, что Сан Саныч ещё жив. Что жив пока и мой прадед, хотя до десятого октября времени оставалось всё меньше.

Я поправил на руках бинтовые повязки, задёрнул на окне штору. Включил настольную лампу и снова уселся на кровать. Посмотрел на чуть покосившуюся полку с книгами, сжал в руках платок и зажмурил глаза.

Почему Сан Саныч посоветовал мне именно такой список телефонов-автоматов я, разумеется, предположил. Но точную причину такого совета не знал. По старой привычке я прислушался к совету Сан Саныча и в среду вечером отправился к той телефонной будке, что значилась в списке первой. Бабушка к тому времени уже вернулась с работы. Она проводила меня до двери, пожелала «ни пуха, ни пера» — я привычно ответил «к чёрту».

Почти полчаса я провёл в подземельях метрополитена. Поток пассажиров там уже схлынул. Я ехал в полупустом вагоне, переглядывался с молодыми женщинами. Поймал себя на том, что думал в метро не о режиссёре Звереве и не о строивших мне глазки комсомолках. Я прикидывал маршрут завтрашней утренней пробежки (сегодняшний маршрут мне не понравился: он привёл меня не к спортивной площадке, а к поросшему бурьяном пустырю).

Я вышел на поверхность — сразу же заметил расставленные вдоль стены кабинки со стеклянными стенами и дверями. На каждой из кабинок красовалась надпись «телефон». Мимо них торопливо проходили советские граждане. Я не заметил, чтобы они заглядывали в кабинки. Загруженные собственными мыслями и проблемами москвичи (и гости столицы) спешили к входу в метро. Я вошёл в кабинку, прикрыл дверь. Снял с рычага увесистую трубку.

Номер режиссера Зверева я набрал по памяти.

Гудки сменились звуками человеческого голоса — в недра телефона шумно провалилась монета.

— Алло? — раздался в динамике чуть визгливый мужской голос.

— Здравствуйте, — сказал я. — Иван Леонидович Зверев?

— Да. Это я. А кто спрашивает?

— Вас побеспокоил представитель Киноассоциации чукотских шаманов. Иван Леонидович, вы меня хорошо слышите?

— Да, — ответил Зверев. — Представитель какой ассоциации?

— Чукотской, — повторил я. — Иван Леонидович, сегодня в полночь мы покажем вам первую серию многосерийного художественного фильма «Головная боль режиссера Зверева». Фильм снят при помощи самых современных технологий, какие используют чукотские шаманы. Наша съемочная группа желает вам неприятного просмотра. Надеемся на вашу высокую оценку.

— К…какой ещё фильм? Я не понял.

— Мы назвали его «Головная боль режиссера Зверева». Иван Леонидович, отнеситесь к просмотру серьёзно. Оцените оригинальность идеи и гениальную простоту сюжета. Обратите внимание на ритм и темп фильма. Окунитесь в глубину эмоций. Уверен, что пилотная серия нашего проекта не оставит вас равнодушным. Приятного вам просмотра, Иван Леонидович.

Я повесил трубку на рычаг и вышел из пропитанной запахом табачного дыма кабинки. Проходившие мимо люди не повернули в мою сторону лица, будто я превратился в невидимку. Я улыбнулся, вдохнул вечерний московский воздух. Взглянул на хмурые лица прохожих — советские граждане будто бы и не почувствовали мои взгляды. Я пропустил мимо себя тащившего громоздкий чемодан мужчину и пошёл следом за ним; влился в людской поток, спешивший к входу в метрополитен.