Бродник (СИ) - Старый Денис

— Андрей! — кричит Евпатий.

Упавший на землю, прижавшись, будто бы желая зарыться, сотник-лучник тут же поднимается и устремляется к своему другу. Лишь только немного пригибаясь.

— Воевода! — обозначает свое присутствие рядом, верный Андрей.

— Как только почнут грузить новые камни в камнеметы, всех сотников и десятников — ко мне! — повелевает боярин.

Коловрат понимает, что для того, чтобы загрузить новую порцию камней, врагу потребуется время. И он рассчитывает произнести своё слово. Может быть и последнее, но нужное, которое так и рвется из груди.

Менее чем через три минуты возле Коловрата, с глазами, полными веры в своего предводителя, стояли сотники и десятники.

— Сложим ли мы свои головы прямо здесь, более не окропив свои топоры и мечи кровью врагов Рязанской земли? — спрашивал Евпатий. — Или пойдём на вылазку, чтобы с честью умереть? Вас я вопрашаю! Чем меньше ворога будет, тем более возможности станет у других отразить эту навалу на земли наши. Дома у нас боле нет, но честь и вера наша, будь в старых богов, али в Господа, с нами. Не срамим же себя, но станем крепко!

Молчание. Бойцы всё же рассчитывали на какое-то чудо, верили в предназначение своего предводителя. Умирать? Многие были к этому готовы. Но ровно тогда, как человек становится на краю, его сознание начинает вопить, просыпается жажда жизни. И теперь воинам приходилось превозмогать себя, не поддаваться порыву, не искать спасения.

— Мы с тобой, боярин Коловрат! — выкрикнул Андрей, понимая, что сейчас его другу нужна поддержка, как никогда ранее.

Мало из присутствующих был, кто готов признаваться в своей трусости. Многое они уже прошли за столь короткое время вместе. Потому воины закричали, что готовы умереть.

— Станем крепко! Пусть наши жизни не будут зазря потрачены! На вылазку! — кричали бойцы.

Неистовство охватило отряд Коловрата. Всеобщее безумие поглощало умы вольных людей. Кто ещё минуту назад не хотел умирать и уже посмотрел в сторону болот, думая о том, что можно было бы их преодолеть и сбежать, — теперь ненавидели себя за малодушие. Они отворачивали головы от той стороны, чтобы больше не поддаваться трусости, не рождать у себя в головах иных мыслей, кроме как достойно умереть.

— Тогда выйдем, братья! Разрушим камнемёты, дадим свой бой. И как только разрушим то, что убивает нас, вернёмся на гору и сядем здесь крепко, — кричал в исступлении Коловрат.

На всех воинов такие эмоции предводителя, который в последнее время был всё больше смурным, не проявлял чувств, оказались откровением. Но оттого их жажда умереть стократно усиливалась.

— Бум! — прилетел камень прямо в скопление людей.

Двоих десятников только одним этим зарядом сшибло с ног, и один тут же погиб. Посыпались другие камни, но более в скоплении людей не прилетело ни одного. И это люди посчитали предзнаменованием великой победы. Великой, потому как невозможной. Но если или Господь Бог стали ограждать верных сынов Рязанской земли и их союзников, то есть шанс.

— Вперёд! — выкрикнул Евпатий.

Тут же весь отряд стал изготавливаться к бою. Тяжёлые конные отправились к своим лошадям, которые стояли в загоне на самом краю, на уголке Плешивой горы. Туда прилетели несколько камней, ушибли двух коней, но остальные, пусть животные и нервничали, были в целости.

Лошадям было необходимо, чтобы их хозяева подошли, погладили по шее, успокоили. Что и происходило. И кони фыркали и били копытами, предвкушая славную драку. Запал, мужество и отчаянное безумие передавались от всадников к их лошадям.

Первым выходить предстояло именно тяжёлым конникам. И уже скоро, не успели монголы ещё раз перезарядиться, как рязанская конница начала спускаться по той дороге, что оборудовали бойцы Коловрата ещё перед началом битвы.

Сразу следом за конницей бежал, постепенно ускоряясь, и сам Евпатий Коловрат. Вопреки здравому смыслу — рядом с предводителем бежал и Андрей, следом за ним — вся его большая сотня лучников. Им бы держаться чуть в стороне, поддерживать атакующих, выбирать цели и бить с расстояния. Но не было сейчас здравого смысла, было неистоство, с которым русичи давали свой бой.

— Вжиу! Свисс! — засвистело оперение стрел, пущенных монгольскими лучниками.

Русичи стали падать, сражённые, но чаще — сшибленные стрелами. Когда две-три стрелы ударяются в доспех, а ты бежишь, не всегда получается сохранить равновесие. Переступая через тела, обходя или отбегая поднимающихся своих товарищей, рязанцы и те, кто себя таковыми уже считал, бежали вперёд.

В это время тяжёлая сотня рязанских всадников врубилась в порядки монгольских стрелков, круша налево и направо врагов, ломая свои копья и тут же извлекая степные сабли или обоюдоострые русские мечи. Мало кто озаботился щитом — чтобы скорее не выжить, а больше убить.

Минуту, или чуть больше — на динамике разгона — сотне удалось проредить изрядную брешь среди монгольских лучников. Лёгкая конница ордынцев устремилась прочь, словно бы убегала с поля боя.

Однако бойцы Коловрата знали, что отступление — это, по всей видимости, притворное. На самом деле лучники уходили от столкновения с русскими тяжёлыми конными, лишь оставляя простор для атаки своей тяжёлой кавалерии.

В шагах двухстах уже набирала скорость личная сотня закованных в броню всадников Субэдея.

Удар в копья не оставлял шансов для русской конницы. Но они выигрывали время: они умирали за то, чтобы пехота поспела к метательным машинам и стала их разрушать.

Русичи приближались к камнеметным машинам. Уже от них убегали совсем чужие на русской земле, китайцы и арабы. Убегали они, но другие, остатки харезмийской тяжелой пехоты стали крепко. Это еще не так давно им было не за что биться вдали от родного Харезма. Сейчас же пехотинцы, не уступающие рязанцам в бронях, хотели отомстить за своих убитых соплеменников.

Началась беспощадная рубка. Многие вражеские пешцы были то с подвёрнутой ногой, то с ушибами, оставшимися еще с той атаки на гору. Иные же, разрозненные отряды, и те монгольские всадники, что выпали из седел во время атаки русской тяжелой кавалерии, настолько растерялись после атаки отряда русской тяжёлой конницы, что были полны ужаса. Так что нередко случалось, что русский ратник рубил топором впавшего в ступор врага.

Хорезмийцы были в построении и начинали теснить русичей, тщетно пытавшихся достать кого-нибудь мечом или топором. Мало воинов-рязанцев были с копьями.

— Вжух! — стрела, пущенная Андреем, впивается в незащищенную шею одного воина-азиата.

— Вжух! Вжух! — сотня Андрея начинает расстреливать бывших ранее сплоченных несколько сотен хорезмийской пехоты.

— А-а-а! — с криком врывается боярин в образовавшуюся брешь в построении врага.

Он не защищен щитом, с двумя мечами, но рядом тут же оказываются воины, прикрывавшие своего командира от ударов харезмийских пехотинцев. Сзади, в гущу разрываемого вражеского построения летят русские сулицы, добавляя хаоса и предвещая разгром пехоты Харезма.

— Уходим! — закричал Евпатий Коловрат, понимая, что немного, но опоздал с приказом.

Он и сам увлёкся процессом уничтожения врага. Вокруг него лежали изрубленными, иссечёнными, с колотыми ранами не менее десяти врагов. Русская тяжелая кавалерия, частью выбитая лучшими монгольскими конными с копьями, была окружена и нещадно истреблялась. Прорваться к ним было нельзя.

— Вжух! Вссс! — свистало оперение монгольских стрел.

Враг бил и по замешкавшимся русским ратникам, которые уже взбирались на холм, и по своим же, недобитым пехотинцам. Кровь рязанцев ускорила ручейки алой жидкости врагов, увеличивая поток со склона холма. Земля, остатки льда, снег не успевали впитывать в себя людскую кровь.

Андрей уже забежал за склон холма, откуда монголы не могли видеть русских и где был оборудован выход для конницы. С другой стороны был лес и тут же болото, так что можно было не опасаться выхода врага с этой стороны.

Но Андрей не хотел взбираться на холм. Среди бегущих ратников он не видел Евпатия.