— Документы есть?
Максим протянул удостоверение. Лейтенант опять поморщился, заморгал. Было видно, что ему больно.
— Могу помочь, — решился Максим. — Полного выздоровления не гарантирую, но станет легче.
— Ты ещё и врач? — улыбка лейтенанта вышла кривой.
— Нет. Но кое-что умею. Позволишь?
— А, чёрт с тобой, давай. Хуже не будет.
Максим размотал повязку, осмотрел рану. Судя по всему, ничего особенно страшного. Пуля вспорола кожу, задела кость. Чуть левее — и валяться бы товарищу лейтенанту мёртвым. Однако повезло. Но рана уже начала воспаляться.
— Закрой глаза и расслабься.
— Если я расслаблюсь, то сразу усну.
— Не уснёшь. Я прослежу.
Войти в сверхрежим. Ощутить ауру лейтенанта. Снять боль. Не полностью, но почти. Влить ему немного бодрости через ладони. Послать команду на ускоренное заживление. Это не всегда работает, но будем надеяться. Ещё немного бодрости — ровно столько, чтобы самому оставаться на ногах и чувствовать себя нормально. Это как сдача крови. Отдать определённое количество даже полезно. Главное — знать меру. Стоп, хватит, пожалуй.
Вышел из сверхрежима. Убрал руки.
Неожиданно Максима шатнуло.
Однако, равновесие он удержал.
— Ну-ка, садись, — крепкая рука лейтенанта ухватила его за локоть, усадила на соседний пень, с которого уже исчезли планшет, фуражка и бинокль. — Папиросу дать? Воды?
— Не курю. Воды… да, пожалуй.
В руке оказалась солдатская фляга с уже отвинченной крышкой.
Максим сделал несколько глотков. Вода была вкусная, холодная, родниковая.
— Спасибо, — он отдал флягу. — Как ты?
— Отлично. Как заново родился. Ты прямо волшебник.
— Погоди, ещё не всё. Санитары есть у тебя?
— Был. Убило вчера.
— Ясно. Спирт и нитка с иголкой найдутся?
— Шнапс, трофейный.
— Сойдёт.
Максим продезинфицировал в шнапсе нитку с иголкой, дал пару глотков лейтенанту и быстро зашил рану. Лейтенант шипел, но терпел.
— Всё? — осведомился с надеждой.
— Погоди, ещё чуть-чуть.
Максим огляделся, поискал в траве, нашёл несколько ещё зелёных листьев подорожника. Омыл их водой из фляги, наложил на рану, перебинтовал голову.
— Вот теперь всё, — оглядел с удовлетворением свою работу. — Жить будешь.
— Точно, волшебник, — сказал лейтенант. — Летать умеешь, драться на земле умеешь, лечить тоже умеешь. Что ты ещё умеешь?
— Красный командир должен быть примером во всём, — наставительно сказал Максим. — Начиная от внешнего вида и заканчивая боевой и политической подготовкой.
— Это кто ж такое сказал?
— Михаил Васильевич Фрунзе, — не растерялся Максим.
Он понятия не имел, говорил ли что-то подобное товарищ Фрунзе, но поди проверь. Вполне мог.
— Знаю такого. Умный был мужик. И преданный делу партии. Жаль, рано умер. Ладно, сам-то как?
— Нормально. Устал просто. День был тяжелый.
— И он ещё не кончился, — сказал лейтенант и протянул руку. — Меня Егор зовут. Егор Латышев.
Егор рассказал, что командует восемьдесят четвёртой отдельной разведротой сорок второй стрелковой дивизии, входящей в двадцать первую армию.
— Ещё недавно был полнокровный разведбат. Ну, почти. Мотострелковая рота, танковая рота, рота бронемашин и даже кавалерийский эскадрон, — он невесело усмехнулся. — За месяц боёв всех повыбило. Это — он обвёл рукой поляну, — считай всё, что осталось от разведбата. Приказом комдива переформированы в отдельную разведроту.
В последние дни творилась страшная неразбериха, отовсюду поступали противоречивые сведения, проверить которые можно было единственным способом — получить надёжные разведданные. Одно было понятно совершенно точно — Гудериан и Клейст почти сомкнули клещи, и теперь у изрядно потрёпанных частей двадцать первой армии, как, впрочем, и остальных, угодивших в котёл, оставалось только два выхода: идти на прорыв или погибнуть.
Был третий — сдаться в плен, но он фактически ничем не отличался от гибели, поскольку слухи о том, что делают немцы с пленными красноармейцами, были известны каждому бойцу дивизии.
— Глаза выкалывают, звёзды на спине вырезают, кастрируют, — рассказывал Егор. — И это не какая-то там пропаганда, а чистая правда. Веришь?
— Верю, что ж не верить. Одно могу сказать. Мельниковцы и бандеровцы ничем не лучше. Даже хуже.
— Это кто такие? — нахмурился лейтенант.
— Украинские националисты. ОУН.
— А, эти. Вспомнил. Но нам о них особо не рассказывали. Мы что — пехота. А этими НКВД занимается.
— Могу рассказать при случае. Звери. Немцы могут проявить милосердие при случае, особенно вермахт. Эти — нет. Всех в расход: коммунистов, комсомольцев, евреев, поляков, пленных красноармейцев и командиров… Никого не жалеют.
— Поляков? — удивился лейтенант. — А этих-то за что?
— А евреев за что? — задал встречный вопрос Максим. — Стариков, женщин и детей. Включая грудных. Наших пленных — за что?
— Да, ты прав, конечно, — сказал Латышев. — Фашизм и национализм — это такое зло, что хуже всякой буржуазии. Давить их надо, гадов, до полной и окончательной победы, — он пристукнул кулаком о ладонь, и Максим с ним согласился.
Задачей разведроты было выяснить возможные пути прорыва дивизии к своим.
— Трое суток дал нам комдив на всё про всё, — рассказывал Латышев. — Генерал-майор Васильев Илья Васильевич. Слыхал?
Со слов КИРа он уже знал, что генерал-майор Васильев с остатками своей дивизии вырвется из киевского котла. В феврале сорок второго года примет триста тридцать седьмую стрелковую дивизию. В мае того же сорок второго года дивизия в составе пятьдесят седьмой армии попадёт в окружение под Харьковом и почти полностью будет уничтожена. Сам Васильев погибнет в бою двадцать пятого мая сорок второго года у села Протопоповка Харьковской области.
Но не говорить же об этом своему новому знакомому.
— Нет, — покачал головой Максим. — Не слыхал.
К тому времени, как рота получила боевое задание, в строю оставалось шестьдесят три человека от штатных ста двенадцати.
— Мы ещё ого-го были, — рассказывал Латышев. — Орлы, можно сказать. Меньше пятидесяти процентов потерь. В других ротах едва сорок процентов от штата оставалось, а то и меньше.
Короче говоря, рота ушла на задание и на второй день нарвалась на передовую часть немцев. Свежую, наглую, злую. Танки, бронетранспортёры, мотоциклы. Пехоты — до батальона.
Пришлось отходить, огрызаясь. Причём отходить на восток, поскольку западное направление было перерезано немцами.
Из шестидесяти трёх человек осталось сначала сорок, а затем и вовсе двадцать шесть, из которых трое тяжёлых — вон они, на носилках и пятеро лёгких. Плюс шестеро из других частей прибились — артиллеристы, связисты и даже один танкист. Погибли командир роты, политрук и двое взводных. Из командиров в живых остался только он.
— Вот так вот из взводного и стал я ротным в одночасье, — закончил Латышев. — Временно исполняющим обязанности, понятно. Только роты той осталось… сам видишь. С гулькин хрен. И что теперь делать — ума не приложу.
[1] Пистолет-пулемёт Дегтярёва.
[2] Самозарядная винтовка Токарева 1940 года выпуска.
Глава девятая
— В смысле, что делать? — не понял Максим. — Выполнять приказ, конечно. У тебя какой приказ был? Разведать обстановку и доложить. Обстановку ты разведал — немцы кругом. Хотя, может, и не кругом пока. По крайней мере, не сплошь. Мне кажется, на восток можно прорваться.
— Знаешь, куда именно? — деловито осведомился Латышев.
— Карта есть?
Лейтенант достал из планшета карту, развернул.
— Мы здесь, — показал пальцем.
— Верно, — согласился Максим. — А двигаться нужно сюда, — он показал. — Сначала на Петровку-Роменскую, а после на Гадач. Я в нашем штабе карту видел, — пояснил он. — Мы желётчики, у нас радиосвязь имеется. У тебя, кстати, по идее тоже рация должна быть?
