Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

И тут эту предрассветную тишину разорвал нарастающий гул. Не с передовой. С севера. Оттуда, где по нашим данным не должно было быть крупных сил противника. Из-за гор выползала армада японских бомбардировщиков. Они шли на юг, в сторону наших тылов.

В штабе замерли. Все взгляды устремились на меня. Я видел в них отражение собственной, холодной как лед, мысли: они знают. Знают о нашем контрударе и бьют по оголенным тылам.

— В точности по плану, — мои слова прозвучали неожиданно громко в наступившей тишине. — Они клюнули.

Я повернулся к начальнику связи.

— Немедленно шифровка Смушкевичу: «Ночные ласточки». Повторить дважды.

Затем я взглянул на Воротникова.

— Передать в штаб фронтовой группы: «Противник начал запланированную операцию по дезорганизации нашего тыла. Приняты контрмеры. Прошу ускорить переброску резервов согласно схеме 'Багратион».

Адъютант бросился исполнять приказ. Я же подошел к рации.

— «Ястреб-1», я «Беркут». Начинайте охоту.

Ответ был лаконичным: «Понял. Выходим на цель».

А на земле уже рвались первые бомбы, но не на наших тылах. Японские бомбардировщики, не ожидая сопротивления, шли плотным строем. И в этот момент из-за вершин Хамар-Дабы к ним устремились десятки маленьких, юрких силуэтов. Это не были современные истребители. Это были те самые учебные «У-2», которые я попросил у монгольских товарищей.

Их атака была дерзкой до безумия. Тихоходные бипланы, вооруженные пулеметами не могли тягаться по потолку с бомбардировщиками как и в скорости и мощи, но они буквально путались у них под ногами, мешая выполнять боевую задачу.

Японские стрелки, ослепленные прожекторами, которые мы выставили на переднем крае, не могли вести прицельный огонь. А наши летчики, пользуясь малой скоростью и маневренностью своих «этажерок», умудрялись уходить из-под огня.

Один за другим японские бомбардировщики, отбомбившись как попало, разворачивались их ложились на обратный курс. Я наблюдал за этим с НП, когда ко мне подошел Конев.

— Георгий Константинович, перехватили радиограмму. Японский командир авиагруппы докладывает о «неожиданном хаотическом противодействии русских истребителей нового типа».

Я усмехнулся. «Нового типа». Да, наши «ночные ласточки» стали для них полной неожиданностью.

Именно в этот момент связист из штаба фронтовой группы с пакетом. Я вскрыл его. Это был приказ Штерна. Краткий и категоричный: «В связи с катастрофическим ухудшением обстановки немедленно отвести войска на исходные позиции и доложить о причинах срыва наступления».

Я спокойно сложил листок и протянул его обратно связисту.

— Передайте командующему, что приказ не может быть исполнен. Наступление продолжается по скорректированному плану. А причины «срыва» он может наблюдать собственными глазами. — Я указал рукой на небо, где горели японские бомбардировщики, и на восток, откуда уже доносился нарастающий гул наших танковых моторов, идущих в запланированный контрудар.

Связист забрал пакет и удалился. Я знал, что это прямое неповиновение. Но я также знал, что Ворошилов, получив донесение о срыве японской операции с минимальными потерями с нашей стороны, предпочтет факты формальным донесениям.

План «Б» сработал. Мы не просто парировали удар. Мы заманили противника в ловушку и нанесли ему серьезный урон. Однако я также понимал, что главное сражение было еще впереди. И теперь у меня на руках был новый козырь — деморализованный и понесший неожиданные потери противник.

— Воротников! — крикнул я. — Передать Яковлеву: «Клещи» сомкнуть в течение трех часов. Вперед!

Гул наших танков, идущих в контрудар, нарастал, сливаясь с отдаленным грохотом боя в небе. «Ночные ласточки» Смушкевича сделали свое дело — японские бомбардировщики, понеся потери, поспешно ретировались, так и не нанеся серьезного урона нашим тылам.

Я наблюдал с НП, как батальоны 11-й танковой бригады вклиниваются в основание японского «клеща». Их удар был стремительным и точным, как удар скальпеля. Японцы, ожидавшие нашего отступления или пассивной обороны, оказались не готовы к такому развитию событий. Их фронт затрещал по швам.

— Конев! — не отрывая бинокля от глаз, крикнул я. — Свяжись с монгольскими партизанами. Пусть активизируются в тылу у японцев. Перерезать коммуникации, атаковать обозы. Создать у них впечатление, что за их спиной действуют крупные силы.

— Есть, товарищ комдив!

Это был еще один элемент плана, подготовленный заранее. Небольшие, но хорошо вооруженные и обученные диверсионные группы должны были посеять панику в японском тылу, заставив их командование держать резервы и снимать части с фронта.

Через несколько часов поступили первые доклады от Яковлева. Его танкисты, ломая очаговое сопротивление, успешно продвигались вперед, рассекая японскую группировку надвое. Одновременно с этим наши части, ранее перешедшие к обороне на флангах, перешли в локальные контратаки, не давая японцам перебросить силы на угрожаемый участок.

К вечеру ситуация кардинально изменилась. Теперь уже японская ударная группировка сама оказалась под угрозой окружения. Их «клещи», которые должны были сомкнуться вокруг нас, были безнадежно сломлены.

В штаб снова прибыл связной от Штерна. На этот раз его лицо выражало не уверенность, а растерянность. Он молча протянул мне новый пакет.

Я вскрыл его. Текст был иным: «Комдиву Жукову. Доложите обстановку и дальнейшие планы. Штерн».

Никаких упреков, никаких приказов об отстранении. Просьба доложить. Это было признанием того, что мои действия оказались правильными.

Я продиктовал Воротникову краткий, но емкий отчет о разгроме японской группировки и восстановлении контроля над коммуникациями. Закончил его фразой: «Продолжаю выполнение основной задачи по разгрому противника на халхингольском плацдарме».

Отправив связиста, я вышел из штабной землянки. Ночь опустилась на степь, но на западе еще полыхали зарева пожаров — горели подбитые японские танки и склады. Воздух был пропитан запахом гари, пыли и победы.

Ко мне подошел Смушкевич. Его лицо, усталое, сияло.

— Георгий Константинович, летчики докладывают. Задание выполнено. Потери — два «У-2». Экипажи живы, выпрыгнули с парашютами.

— Передай всем участникам ночного вылета благодарность, — сказал я. — И представь отличившихся к наградам.

Он кивнул и, немного помолчав, спросил:

— А вы не боялись, что этот план с «ночными ласточками» не сработает? Это же был огромный риск.

Я посмотрел на темное небо, усеянное звездами.

— Война — это всегда риск, Яков Владимирович. Но расчетливый. Они ждали от нас шаблонных действий. А мы ударили там, где нас не ждали, и тем, чего они не ожидали. В этом и есть секрет.

Я не стал добавлять, что этот «секрет» был подсмотрен мной в будущем, из опыта других войн. Ну что ж, пусть это останется моей тайной.

На следующий день, когда наши части заканчивали зачистку территории и пленение остатков разгромленной японской группировки, пришла новая шифровка. На этот раз не от Штерна, а из Москвы. Лично от Ворошилова.

Текст был кратким и емким: «За умелое руководство войсками и проявленную инициативу объявляю благодарность. Жду подробного доклада. Ворошилов».

Воротников, зачитавший мне телеграмму, сиял как мальчишка.

— Товарищ комдив! Поздравляю! Личная благодарность наркома!

Я взял у него из рук телеграфную ленту. Да, это была победа. Не только на поле боя, но и в борьбе за доверие. Я доказал, что мои методы, хоть и нестандартны, но эффективны.

И тем не менее, глядя на карту, я понимал, что это лишь одна битва. Война на Халхин-Голе еще не была окончена. Японское командование, получив столь чувствительный урок, наверняка готовило новый удар. И мне нужно было быть к нему готовым.

— Ничего, — тихо сказал я, глядя на карту. — Теперь они знают, с кем имеют дело. И это их главная ошибка.