Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

Я понимал его. С точки зрения штаба, мы имели тактический успех, который нужно было развивать. Они не видели той угрозы, которую я читал в разведсводках. Объяснять по радио, что я опасаюсь флангового удара на основе неподтвержденных данных? Это выглядело бы как оправдание.

— Что будем делать, товарищ комдив? — спросил Кущев, видя мою озабоченность.

— Ждать, — отрезал я. — И готовиться. Если японцы действительно нанесут удар, у нас будет железный аргумент. Если нет… — я не стал договаривать. Последствия «если нет» были неприятными. Мне могли припомнить и самоуправство с «побегом» Танаки, и «танковую джигитовку», и теперь уже «необоснованную остановку наступления».

Ночь прошла в тревожном ожидании. Я не сомкнул глаз, проверяя донесения и сравнивая данные из них с пометками на карте. К утру поступили первые подтверждения. Разведгруппы доложили о сосредоточении японской бронетехники в районе горы Зеленая. Угроза становилась осязаемой.

Утром, едва рассвело, японцы ударили. Два полка пехоты при поддержке танков обрушились на наш западный фланг. Бой был ожесточенным. Наша заблаговременно организованная противотанковая оборона дала результат — несколько подбитых японских танков дымились на подступах, но давление нарастало.

Именно в этот момент, когда решалась судьба всего нашего прорыва, я получил новую шифровку от Штерна. Краткую и категоричную: «Немедленно возобновить наступление на главном направлении. Прекратить распыление сил на второстепенных участках. Штерн».

Я скомкал телеграмму. Это был приказ. Приказ, который, если бы я его выполнил, привел бы к катастрофе. Ослабив фланг для возобновления наступления, я открыл бы дорогу японским танкам прямо в тыл нашим основным силам.

Передо мной встал выбор, которого я опасался с момента своего «попадания» сюда. Ослушаться прямого приказа вышестоящего командира в условиях боя. В армии, особенно в РККА 1939 года, за это можно было поплатиться не только карьерой.

Я посмотрел на Воротникова. Он молча ждал, понимая тяжесть момента.

— Передать в штаб фронтовой группы, — сказал я, твердо глядя перед собой. — «Веду тяжелый оборонительный бой с превосходящими силами противника на западном фланге прорыва. Оставление рубежей приведет к окружению ударной группировки. Наступление возобновлю после стабилизации обстановки. Жуков».

Я подписал бумагу и отдал ее адъютанту. Теперь все было поставлено на карту. Если я не отобью японскую атаку и не докажу правоту своих опасений, моя карьера — а возможно, и жизнь — на этом закончатся. Проблема с порванной палаткой и нехваткой бинтов показалась сейчас невероятно далекой и мелкой. На кону была судьба всего корпуса.

Ответ из штаба фронтовой группы не заставил себя ждать. Уже через час Воротников протянул мне новую шифровку. Текст был лаконичным и не оставлял пространства для маневра: «Комдиву Жукову. Ваш доклад принят к сведению. Командующий приказывает: в ваше распоряжение направляется комиссар Григоренко для выяснения обстановки на месте. Штаб ФГ».

Комиссар. Для «выяснения обстановки». Это был вежливый способ сказать, что мне перестали доверять. Григоренко, высокий, сухопарый политработник, прибыл к вечеру. Он не стал тратить время на формальности, сразу потребовав отчета и проведения на передовую.

— Товарищ комдив, — его голос был ровным, но в нем явно звучало чувство превосходства. Ясно, меня по сути не столько по военной линии ревизовали, сколько по партийной, — командующий озабочен падением темпов наступления. Объясните, почему вы игнорируете приказы?

— Я не игнорирую приказы, товарищ комиссар, — так же спокойно ответил я. — Я предотвращаю катастрофу. Поедем, убедитесь сами.

Мы поехали на тот самый западный фланг. Бой здесь стих, но его следы были видны повсюду. Подбитые танки, воронки, развороченные взрывами брустверы. Я провел Григоренко по передовой, показывая ему позиции, откуда мы отбили атаку, трофеи, захваченные у японцев.

— Видите? — я указал на дымящиеся вдалеке японские танки. — Это не «распыление сил на второстепенном участке». Это попытка противника отсечь и уничтожить наши лучшие части. Если бы я ослабил этот фланг, выполняя приказ о наступлении, их танки были бы уже у нас в тылу.

Григоренко молча слушал, его внимательный взгляд скользил по лицам уставших, закопченных бойцов, по пропотевшим гимнастеркам на спинах саперов, спешно минировавших перед позициями. Он видел не карту в штабе, а реальную войну.

— Ваши действия выходят за рамки устава, товарищ Жуков, — наконец сказал он, но в его голосе уже не было прежней уверенности. — Но… результат очевиден. Прорыв сохранен, войска не попали в окружение. Я доложу командующему объективную обстановку.

Отправляя Григоренко обратно, я понимал, что выиграл лишь небольшую передышку. Доверие ко мне было подорвано. Теперь любая моя ошибка, любое промедление стоило бы мне всего. Плевать, главное выполнить свой долг, а история нас рассудит.

На следующее утро, когда мы пытались составить план по деблокированию ситуации, поступило новое донесение, на этот раз от наших монгольских союзников. Японская кавалерийская бригада, пользуясь нашей сосредоточенностью на северном участке, совершила глубокий рейд по тылам и перерезала единственную коммуникацию, по которой шло снабжение всего нашего северного плацдарма — дорогу Тамцак-Булак — Хамар-Даба.

Положение стало критическим. Ударная группировка, угодившая в «клещи», теперь оказалась еще и на голодном пайке. Боеприпасы, горючее, продовольствие — все это было под угрозой. В штабе воцарилась тягостная тишина. Даже Кущев не находил слов. Мы оказались в ловушке.

— Ваши предложения? — обвел я взглядом собравшихся командиров.

Не скажу, что они заговорили наперебой, но кое-какие идеи рождались. Предлагали прорываться на юг, к основным силам. Предлагали держать круговую оборону и ждать помощи извне. Все варианты были плохими и вели к огромным потерям.

И тогда у меня родился план. Безумный, рискованный, но единственный, который мог переломить ситуацию. Он шел вразрез со всей классической военной наукой. Такой вполне мог предложить сам Жуков, памятью и опытом которого я пользовался.

— Мы не будем прорываться и не будем сидеть в обороне, — заявил я. — Мы контратакуем. Здесь. — Я ткнул пальцем не в сторону прорыва, а в основание японского «клеща», туда, откуда они наносили удар по нашим коммуникациям.

— Но это же самоубийство! — не выдержал начальник оперативного отдела. — Мы ослабим фланг, и японцы довершат окружение!

— Они этого не ожидают, — парировал я. — Они ждут, что мы либо побежим, либо зароемся. Мы ударим им в основание «клещей», пока их ударная группировка увязла в боях с нашими частями на флангах. Мы разрежем их группировку пополам.

Риск был колоссальным. Если я ошибся в расчетах, если японцы разгадают мой замысел, корпус будет уничтожен. А я, скорее всего, расстрелян за потерю войск и самоуправство. Но другого выхода не было. Сидеть и ждать, пока нас перемолотят по частям, было смерти подобно.

Я отдал приказы. Лучшие части — те самые танковые бригады и пехота, что прорывали оборону, — были скрытно переброшены для контрудара. Мы шли ва-банк. Исход операции, а с ней и моей судьбы, должен был решиться в ближайшие сутки.

Правда, я в любом случае не собирался принимать повороты судьбы с покорностью барана. Для обеспечения успеха задуманной операции, я заранее заготовил сюрприз и япошкам и собственному командование. И сюрприз этот готовился в тыловой тишине.

Глава 9

Приказ был отдан. Лучшие части начали скрытную перегруппировку. В штабе царило напряженное молчание, прерываемое лишь треском полевого телефона и скрипом дверцы сейфа, откуда я достал запасную, совершенно секретную карту. На ней были нанесены позиции, о которых не знал даже Кущев.

Воротников доложил о готовности частей. Я кивнул, глядя на светлеющий восток. Час «Х» приближался.