Второгодка. Пенталогия (СИ) - Ромов Дмитрий

– Идеально, Степаныч, – подтвердил я.

– О! А ты говоришь. Непонятно только, почему на кирпич плитку‑то положили. Вроде бетонное основание. Видать, что‑то там выравнивали. Строители, бляха, руки в стороны растут. Не могли нормально сделать. Понаберут бомжей, а те за пузырь валяют на отцепись. Беда, начальник. Кругом беда…

То, что в часах, не всё, а что‑то имеется ещё внизу, сказала мне Роза на прощание. Внизу чего? Внизу чего?

Я прокручивал эту мысль раз за разом, но ответа пока не находил. В могиле, кроме трёх камней не нашлось ничего другого…

– Ладно, поехали, – кивнул я Кукуше. – Давай, Степаныч, не хворай.

– И вам того же, – усмехнулся он и снова затянулся сигаретой. – Посижу, отдохну малость.

Он кивнул нам вслед, а мы двинули к машине.

– Ну что, к Жучке не передумал ещё? – спросил Кукуша.

– То, что в часах – не всё, ещё внизу…

– Чего?

– Да, говорю, поехали, посмотрим на эту Жучку. Сучку…

– Ты чего, племяш?

– Да блин…

– Ты думал, там спрятано чего? В могиле?

– Была мыслишка, – кивнул я. – Была…

Мы приехали на авторынок на аэропортовской трассе. Никакого лоска и никаких примет нового времени не было и в помине. Площадка, огороженная сеткой‑рабицей, была отсыпана мелким отсевом, в ямах стояла вода, а машины относились к категории «третий сорт не брак». Будка‑офис была кривой и старой, похожей на кладбищенскую.

– Сегодня ты меня по погостам решил прокатить? – покачал головой Кукуша. – Там человечки, тут машинки…

Кукуша, въехав на площадку, подкатил прямо к будке. Я вышел из машины и дёрнул дверь. Она не поддалась. Тогда я постучал и заглянул в окно. Оно оказалось затянутым шторкой, и я постучал опять, сильнее и громче.

– Есть кто живой? Алё, гараж!

Никто не ответил, но внутри послышалось шевеление. В окно выглянула злая пучеглазая морда. Выглянула и снова спряталась внутри. Дверь никто открывать не собирался.

Тогда я начал долбить в неё кулаком, как кувалдой. Наконец она распахнулась, и на пороге возник взъерошенный и кривой чувак, с седыми волосами, торчавшими, как перья у индейца. Роста он был невысокого, но выглядел агрессивно.

– По башке себе постучи, баклан! – залаял он обнажив крупные кривые зубы.

И правда, Жучка. Удивительно, как точно иногда народ лепит кликухи.

– Чё такое‑на! – рявкнул он. – Не открывают, жди, сука! Ты кто⁈ Чё те надо⁈ Все тачки выставлены. Ходи да смотри‑на!

– Ты Жучка? – поинтересовался я.

Он замер, открыл рот, выпучил глаза и чуть не взорвался. Видать в лицо ему такое нечасто говорили.

– Чё⁈ – завопил он. – Кому Жучка, а кому Евгений Петрович! Оборзели молокососы!

– Так ты или нет? – кивнул я.

– Сука, я тебе щас! – он разразился ругательствами, но тут же притух, когда из машины вышел Кукуша и медленной неторопливой походкой подкатил к нам.

– Братан, ты Жучка или нет? – спросил он.

– Вы кто такие? – ощерился чувак. – От кого?

– От кого? От жмура одного! – подмигнул Кукуша.

Жучка нервно переводил взгляд с него на меня. Его потряхивало, как пса.

– Раз пришли, значит, дело есть, – сказал я и подался вперёд. – Зайдём внутрь, там потрещим.

Жучка отступил, пропуская меня и Кукушу в своё логово.

– Стало быть, Жучка – это ты, правильно? – спросил я, уперев ему палец в грудь.

– Дело у нас к тебе, – хрипло сказал Кукуша и почесал подбородок рукой в перстнях.

Жучка сразу сдал назад.

– А, братва, здорово. Что сразу не сказали, что свои? Проходите. А то тут шастают всякие, шваль разная. Понятия не имеют, наглые твари. Купца не желаете?

Я встал посреди конторы и осмотрелся. Кандейка была обита изнутри фанерой. Было это много лет назад, и фанера давно почернела и выгнулась. На топчане валялась засаленная ветошь. В углу стояла стопка старой резины, а на полу лежали две магнитолы, а чуть дальше – погнутые, выщербленные алюминиевые диски. Пахло машинным маслом и соляркой. Бумаги на столе были мятыми, со следами горюче‑смазочных материалов.

Я уселся на старый облезлый стул, дядя Слава – за Жучкин стол, а хозяин присел на топчан.

– Агрегат подыскиваете? – спросил он.

– Подыскиваем, – кивнул я. – Нужен ниссан премьера, старый, возраст пятнадцать‑двадцать лет. Но чтобы нормальный, неприметный, но на ходу.

– Обязательно ниссан? – нахмурился Жучка.

– Хотелось бы, – кивнул я.

– Был у меня такой, даже два, но оба… – он замолчал, думая, как сказать, потом махнул рукой, – короче, нету сейчас. Скоро снова будет, но его подшаманить придётся. Дверь, крыло.

– Сколько?

– Для своих? Для своих пятьсот штук.

– Неслабо, – нахмурился я.

– Ты знаешь сейчас какие цены? – оправдываясь воскликнул он. – Думаешь, мне даром тачки достаются? Бизнес херовый.

– Как они тебе достаются не будем уточнять, – ухмыльнулся Кукуша.

– А это не та ли тачка, что у тебя дёрнули недавно? – прищурился я, а он напрягся. – Недалеко от областной. Во дворе стояла. На ней парень с девкой ездили. Алкаши. Не эта? Цвет тёмно‑синий и магнитола не фурычит. А ещё сиденье переднее пассажирское прожжено сигаретой.

– Она самая, – настороженно кивнул он.

– Супер, – удовлетворённо кивнул я. – Вот её‑то мне и надо. Во сколько там ремонт обойдётся?

– Сто сорок, как с куста, – не задумываясь, ответил он. – А может и сто шестьдесят. Сейчас цены, я тебе скажу, даже на эту рухлядь.

– Она на ком, на тебе числится?

– На мне. Родненькая моя.

– А сейчас она в ментовке, да? – кивнул я.

– Ну да. Я сказал ведь, что ещё не готова.

– А когда отдадут?

– Да кто их знает. Говорят, хотят к этому угону ещё мокруху прицепить.

– Короче так, – сказал я и из своей спортивной сумки достал две пачки пятисоток.

В глазах у Жучки вспыхнул огонёк.

– Сто мало, братва, – покачал он головой.

– Хватит на ремонт, – кивнул я. – Скажешь ментам, что угона не было.

– Как я скажу? – выпучил он глаза. – У них заява моя.

– Напиши новую. Скажи, ошибся. Забыл. Дал товарищу покататься.

– Какому товарищу?

– Тому алкашу. Он за десятку бабу свою тебе отдаст, не то что заявление подтвердит.

– Генке что ли?

– Да хоть Генке, хоть Ленке. Без разницы. Тема такая. У следаков сейчас очко горит. Кент, на которого хотели мокруху повесить и угон твоей лайбы, сполз. А дело закрывать надо, мусора уже наверх доложили. Так что дальше сам кумекай, кем и как они дыру будут затыкать.

– Я под мокруху… – взвизгнул он, как обиженная собачка, но я его перебил.

– Ну какая мокруха, если ты Генке дал покататься. Пусть ищут дураков в другом месте. Ты понял?

– Ты понял, братан? – хрипло, с интонациями крёстного отца, спросил Кукуша. – Тебе люди по‑человечески объясняют. Ещё и бабки ни за хрен, а от чистого сердца дают. Чтоб ты порадовал себя и старушку‑маму. Ведь если они твою тачку под мокруху подведут, тебя и дёрнут, братан. У них фигурант сдулся. Все следаки зубами щёлкают. У тебя сколько ходок?

– Две… Но по мокрому делу нет, я же никогда… – замотал головой Жучка. – У меня вот, чистый бизнес!

– Да кого это волнует, когда надо дело закрывать? Оно на федеральном контроле, братан. Тут пацаны твою шкуру спасают, ещё и греют тебя. Вкурил, братуха?

– Вкурил, – кивнул Жучка. – А ты кто есть, добрый человек?

– Славик Плешь, – ответил Кукуша.

– Слыхал, слыхал, – заявил Жучка. – Да не вопрос, пацаны, всё порешаем. Генка мне до хера бабок торчит. Я ему часть долга скину и все дела.

– Я, – прорычал дядя Слава Плешь, – ничего плохого говорить не буду. Наоборот, скажу только хорошее. Скажу так, я верю, что ты продолжишь заниматься своим бизнесом. И никто тебя не тронет. Никакие легаши и никакие другие упыри не придут и не разобьют твои тачки и не сожгут здесь всё. В общем, желаю тебе процветания и хороших бабок.