Экс на миллион (СИ) - "Greko"

— Каменщики — это что?

— Губернская тюрьма.

— Что, прямо в тюрьме виды на жительство мастрячат?

— В ней, в родимой. Гостиница, — хмыкнул Пузан. — Не желаешь туда заселиться?

Я грозно нахмурился.

— Шучу, шучу, солдатик. И не шучу. Тебя нужно клифту сменить. Наряд твой. Очень ты в своей шляпе будешь тут выделяться. И в городе тебя шпики на раз срисуют. Долго пробегал на свободе-то по Москве?

— Недели не прошло, как прибыл.

— Странно, — искренне удивился Пузан. — У легавых глаз наметанный. Войлошников, начальник сыскной полиции, своих-то людишек научил, на чем таких, как ты, гастролеров прихватывать. Приняли бы тебя на улице, свезли на вокзал, да и посадили бы на поезд.

— Бог миловал. И я, повторяю, не гастролер. Просто беспаспортный.

— Ну вот и сиди в Китай-городе как мышка.

… Решить вопрос с моим благоустройством воры поручили Изе. Молодой чернявый парень, еще и двадцати годочков не стукнуло, он терся среди блатных, наметив себе уголовную стезю. Был пока на подхвате, входя в так называемую шпану.[2] Как и его лепший кореш-однолетка, коренной русак Изосим, откликавшийся на Осю и чем-то неуловимо похожий на своего дружка, хоть был шатеном и в плечах покрепче. К нему-то на квартиру и повел меня худой шустрый еврейчик. Осина родня промышляла тем, что держала «заводиловку» для беспаспортных воров и сдавала комнату с шикарным видом и богатыми возможностями.

— Окно прямо на боевой ход Китайгородской стены выходит. Если облава, уйти можно влёгкую, — нахваливал мне фатеру Изя, как заправский квартирный маклер.

— Стреммар в день! — объявил Ося цену за «козырную» комнату, сквозь заплеванные окна которой с трудом угадывался крепостной путь на свободу.

(На всякий случай уточню: это не уровень земли, а боевой ход того самого фрагмента Китай-городской стены, которая уцелела до нашего времени. Послереволюционное фото)

Хата как хата, нора в человейнике. Узкий пенал со скрипучей расшатанной койкой. Стол небольшой. Вешалка к стене прибита. Рукомойник деревенского типа. Жить можно. Я и не к такому привык за годы солдатчины. Может, и дорого, но цен я, один черт, не знаю.

— Он по фене не курсает, — извиняющимся тоном пояснил Изя. — Но дядя серьезный. От него сам Пузан маленько струхнул. Он же и поручил нам присмотреть за гостем.

— 30 копеек, — почтительно разъяснил мне Ося. — За эти деньги вам и постирают, и белье поменяют, и в лавку сбегают. Осилите?

— Осилю! — кивнул я. — Давайте, пацаны, по-простому, на «ты». Я Вася, если что. Ваши имена мне уже известны. И просьба одна есть. Нужно смотаться на Пречистенку и барахлишко мое привезти, — и добавил, с подозрением оглядев незамысловатый антураж комнатенки. — Клопы есть?

— Куда ж без них, без «бекасов»? — вздохнули хором парни. — Поздно вечером устроим на них охоту. Повыведем большей частью. Ну а те, кто уцелеет…

— Попьют моей кровушки, — грустно подытожил я.

Особенностей загадочной «бекасной охоты» мне не раскрыли. Основное ее действие было запланировано на темное время суток. А пока, суть да дело, парни навертели в стенах дырок, предварительно смотавшись за моими вещами и притащив гору разной еды. Белых московских саек, гречишных оладьев, горячей колбасы, соленых огурцов и дюжину пива. Все за мой счет. Я проставлялся на новоселье.

Изрядно подкрепившись, выбрались поболтать за жизнь на тот самый боевой ход, который превратил комнату родни Оси в жилье воровского премиум-класса. За прошедшие века на стену нанесло немало листьев и прочего древесного мусора. И превратился боевой ход в подобие городского бульвара с кустами и мелкими деревцами. Красиво. Внизу шумел город, пролетали экипажи, звенел вдали трамвай, куда-то торопился рабочий люд после тяжелого трудового дня. А мы сидели, свесив ноги со стены, потягивали прямо из горла отличное пивко, наслаждались багрянцем на деревьях, игрой теней у загоравшихся уличных фонарей и вели неспешный разговор. И только сейчас до меня вдруг дошло, что я действительно в Москве, в златоглавой — вон, сколько куполов сияют, только руку, кажется, протяни. А если сомневаешься, повороти башку на сто восемьдесят градусов — Кремль, сэр! Хоть с орлами на башнях, а не со звездами, но все ж тот самый воспетый в песнях Кремль и примелькавшийся в новогодних телезаставках. Сердце страны! И я здесь, в двух шагах, усевшись на задницу поудобнее…

Изя и Ося мне нравились. Простые ребята. И очень дружные. Как рассказал еврей, Изосим его, можно сказать, спас, когда из Китай-города выселяли иудеев по приказу активного антисемита и не менее активного «петуха» великого князя Сергея Александровича. Двадцать тысяч человек тогда выперли из столицы, но только не Изю. Не захотел уезжать, и всё! Сирота семи лет отроду, он спрятался в одном из убежищ, которые пронизывали гетто, как дырки швейцарский сыр. Когда опустевшие дома стала заселять разная голытьба, Ося столкнулся с Изей. Сперва подрались до крови. Потом побратались. Изю приютила тетка Оси, у которой он и сам жил на положении приемыша. Так вместе и росли, учились взрослым играм и практически не расставались.

— Чем промышляете, братишки?

— Да всем помаленьку. К серьезным делам нас не допускают. То белье где своруем. То с пьяного шапку сорвем. То голубей наловим на чердаках, да и продадим их в ресторан. А уж там эти птички сойдут за дорогую дичь.

— А мечта у вас есть?

Парни оживились.

— А то как же! Ждем, пока Манька из нашего дома подрастет. Справим ей билет и станем хипесниками.

— Это как?

— Как-как, обычное дело. Манька клиента в дом приведет, за ширмой устроит, а мы тут как тут. Бумажничек хвать — и тикать.

— Постойте! Вы хотите свою юную соседку в блядь превратить?

— Почему в блядь? — удивились парни. — Нормальная профессия. Не целка какая-то без билета, а бланкетка. Осмотр у доктора, отметка в полиции и все такое.

Я вздохнул. Мне ли парней осуждать? Тут жизнь у людей тяжелая. Порой тухлятине рады и последним обноскам, на которые без слез не взглянешь. В мастерских гнут спину от зари до зари, без выходных. Голодный народ прет из деревень и хватается за любую, самую копеечную работу. Ночуют на улицах, прямо на булыжной мостовой.

— Вась, — по-своему оценили мою реакцию парни. — А куда нам еще податься? Не в банщики же идти?

— А чем плохо людей мыть?

— Мыть? — парни заржали, вспугнув стаю воробьев. — Банщиками прозываются те, кто на вокзалах промышляют.

— А причем тут баня?

— Не баня, а банхоф. Вокзал по-польски, — пояснил Изя, открыв очередную бутылку не особо крепкого бархатистого «Черного» со сладковатым вкусом от пиво-медо-варенного товарищества «Калинкин».

Эти два красавца не видели себе иного пути, кроме воровского. Правильно говорят: с кем поведешься, от того и наберешься.

— Я так понимаю, Пузан сейчас масть держит в Китай-городе. Авторитет? Иван или как там у вас говорят?

— Не Иван, — помотал головой Ося. — Иваны — это те, кто имя свое скрывает в остроге. Просто весовой. Или Матка, старший вор.

— Чем он на жизнь раньше зарабатывал? Карманник?

— Карманник, маравихер — это самый авторитет среди воров. Не, Пузан попроще, но тоже из «аристократов». Он мойщиком прежде был.

— Мойщик?

— Это те, кто в поездах промышляют. Особый талант нужен человека заговорить.

— Зачем?

— Вот сядет мойщик в купе с «грачом» и давай мешать ему заснуть. Все время пристает с разговором. «Какая станция»? «Скоро ли доедем»? И все такое. Доведет человека до такого состояния, что он сам во сне забудется, как в обморок провалится. Тут и бери у него из карманов все что угодно.

— Я заметил. Пузан мастак говорить на разный лад. И по фене. И по ветошному. Правильно слово употребил?

— Все верно. Ха, глядишь, ты, Вася, скоро застучишь по фене как блатной. А еще у нас говорят «ветошный кураж». Это про человека, навроде тебя. Который в минуту опасности ни в чем не меняется, оставаясь спокойным — будто не как вор, а как честный-пречестный, — пояснил мне Изя и с жаром добавил. — Держись Пузана — не прогадаешь. Он тоже из таковских.