Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим

— Знаете, что самое горькое? — продолжал Струве, глядя на них. — Беляев ведь не злодей. Он обыкновенный человек, попавший в систему, которая превращает даже благие намерения в свою противоположность. Он искренне считает, что защищает интересы госпиталя.

— А что теперь делать будем? — спросил я. — Покориться и забыть обо всем?

Доктор повернулся ко мне, и в его глазах я увидел то упрямство, которое свойственно людям науки, столкнувшимся с невежеством:

— Ни за что! Если официально нельзя, будем действовать неофициально. Кто мне запретит лишний раз вымыть руки? Кто проследит, чем именно я их мою?

— Но это же риск…

— Риск? — Струве усмехнулся. — Александр Дмитриевич, настоящий риск — это позволить людям умирать, когда знаешь, как их спасти. А то, что грозит мне за неповиновение начальству, это мелочи по сравнению с угрызениями совести.

Он замолчал, обдумывая что-то, потом добавил тише:

— К тому же, у Беляева есть одна слабость. Он панически боится проверок из Петербурга. А что, если такая проверка действительно нагрянет? И обнаружит, что смертность в госпитале выше, чем могла бы быть?

— Вы хотите донести на него?

— Боже упаси! — поспешно возразил Струве. — Но полковник Энгельгардт человек наблюдательный. Если он заметит ухудшение показателей после отмены эксперимента…

В коридоре послышались шаги. Мы замолчали, и мимо нас прошел санитар с подносом медикаментов. Когда он скрвлся за поворотом, я тихо спросил:

— Карл Иванович, а что если нам самим создать такую ситуацию, которая заставит Беляева пересмотреть решение?

— Как это?

— Ну, например… — я запнулся, понимая, что мысль моя граничит с авантюрой. — А что, если просто подождать? Рано или поздно в обычных палатах начнется вспышка госпитальной лихорадки. А экспериментальная палата останется чистой…

Струве внимательно посмотрел на меня:

— Вы предлагаете позволить людям заболеть ради доказательства нашей правоты?

— Я предлагаю не препятствовать естественному ходу событий, — осторожно ответил я. — Если система работает, разница будет видна без всяких ухищрений.

Доктор долго молчал, борясь с самим собой. Наконец произнес:

— Это цинично… но, возможно, единственный способ открыть глаза упрямцам. Хорошо, будем ждать и документировать все, что происходит. Но предупреждаю, я все равно буду мыть руки спиртом и обрабатывать раны.

Я же задумался о другом. Прежде всего следовало разобраться, что именно произошло с Беляевым. Человек, еще вчера готовый поддержать проект, вдруг превратился в его ярого противника.

Точно ли это произошло под влиянием эмоций? Подобные метаморфозы редко случаются сами собой.

— Карл Иванович, скажите, — сказал я, поглядев в глаза доктору, — я все думаю о нашем разговоре с Беляевым. А не показалось ли вам, что он слишком уж резко он переменился? Вчера был готов поддержать, сегодня запрещает. Такие повороты не случаются без причины. Нельзя ли осторожно разузнать, не было ли каких бесед у Василия Порфирьевича? Не приходил ли кто с жалобами на наши эксперименты?

— Можно попробовать, — задумчиво ответил немец. — У Беляева есть писарь, Семен Логинов. Парень небогатый, семью содержит… Он мне кое-чем обязан, я его отцу, пардон, почечуй пиявками лечил. Пожалуй, расскажет, кто к начальству наведывался.

— Попытайтесь, — попросил я. — Только осторожно. Не дай бог, проговорится.

— Логинов человек понятливый. Скажу, что интересуюсь для медицинской статистики, кто на наши работы жалуется. — Струве поднялся. — А вы что делать намерены?

Я пожал плечами:

— Буду готовить запасные варианты. В конце концов, медицина не мой конек. Если здесь дело не выгорит, придется искать применение знаниям в другом месте.

— Жаль будет, — вздохнул доктор. — Такой проект загубить из-за чиновничьей трусости…

— Не загубим, — твердо ответил я. — В крайнем случае, найду способ вернуть офицерам их деньги и продолжу работу в частном порядке. У меня есть кое-какие планы.

Но все равно, когда мы расстались со Струве, я вернулся в палату с тяжелым сердцем. Ситуация складывалась скверная, и требовала немедленных решительных действий.

Сев за небольшой столик у окна, я достал из тумбочки писчую бумагу и чернильницу. Сначала нужно обдумать стратегию.

Семьдесят восемь рублей офицерских денег жгли мой карман словно раскаленные угли. Каждая монета пожертвована с надеждой на благое дело, каждый рубль — это доверие товарищей.

Отступить теперь означало не просто провалить проект, а запятнать офицерскую честь. Мещерский, Орлов, Балонов и все остальные имели право требовать отчета. Как я смогу объяснить им, что деньги потрачены впустую из-за каприза главного лекаря?

Нет, отступление исключено. Перед тем, как уйти отсюда, надо завершить дело. Но действовать придется осмотрительно.

Однако это не означает, что мне не надо заблаговременно позаботиться о своей судьбе в этом времени и месте.

Я взял перо и начал составлять письмо. Первое — командиру моей саперной роты, полковнику Петру Андреевичу Татищеву.

'Его высокоблагородию господину полковнику Татищеву.

Честь имею донести, что по заключению врачей нуждаюсь в продлении отпуска по болезни на срок до двух месяцев. Контузия, полученная при взрыве французской мины, дает о себе знать головными болями и временной потерей слуха в левом ухе.

По окончании лечения намерен ходатайствовать о переводе в инженерное ведомство для участия в мирных работах по восстановлению края. Полагаю, что опыт саперной службы может принести пользу при строительстве дорог и мостов.

Прошу не оставить меня милостивым содействием в означенном деле.

С совершенным почтением и преданностью остаюсь покорнейший слуга капитан Александр Воронцов'.

Письмо получилось в духе времени, почтительное, но содержащее твердое намерение. Татищев человек разумный, поймет, что после такой войны многие офицеры предпочтут гражданскую службу военной. Слог нынешнего времени у меня получался автоматически, за счет памяти прежнего владельца этого тела.

Второе письмо предназначалось статскому советнику Мельникову, главному инженеру Московско-Рязанской железной дороги. Об этом человеке я слышал еще в академии, говорили, что он ценит толковых специалистов независимо от протекции.

'Его превосходительству статскому советнику Мельникову.

Осмеливаюсь обратиться к вашему превосходительству с ходатайством о принятии на службу в качестве инженера путейного ведомства.

Имею честь быть выпускником Николаевской инженерной академии, где изучал механику, строительное дело и фортификацию. Во время Крымской войны участвовал в возведении укреплений и минно-подрывных работах, что дало практический опыт в земляных и каменных работах.

В настоящее время разрабатываю проект улучшения вентиляции в общественных зданиях, который, смею надеяться, найдет применение и при строительстве железнодорожных сооружений.

Готов приступить к исполнению обязанностей по выздоровлении, что ожидается к концу апреля сего года'.

Третье письмо я адресовал тульскому губернскому инженеру, человеку, ведающему всеми техническими работами в родной губернии. Там, где остались отцовские земли.

'Его высокоблагородию тульскому губернскому инженеру, статскому советнику Алексею Петровичу Писареву.

Осмеливаюсь обратиться к вашему высокоблагородию с покорнейшим ходатайством о зачислении на службу по инженерному ведомству Тульской губернии.

Имею честь быть уроженцем означенной губернии, сыном покойного штабс-ротмистра Дмитрия Николаевича Воронцова. По окончании Николаевской инженерной академии служил в саперных частях, участвовал в обороне Севастополя, где получил контузию от взрыва неприятельской мины.

В настоящее время, по заключению врачей, нуждаюсь в продолжительном лечении, что делает невозможным дальнейшую строевую службу. Однако полученные знания в области механики, строительного дела и горных работ позволяют надеяться на полезное применение в мирных трудах по развитию губернии.