Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим

Полтинники оказались двух видов. Старые, николаевского чекана, с вензелем «НI» под короной, и совсем новые, 1855 года, где уже красовался профиль нынешнего государя Александра Николаевича. Шестнадцать монет по пятьдесят копеек, еще восемь рублей серебром.

Четвертаки и двугривенные были потемневшими от времени и частого обращения. На них едва различались буквы и цифры, но вес серебра чувствовался отчетливо. Мелочь, гривенники и пятачки, звенела особенно тонко.

Среди монет попадались и медные пятаки с изображением государственного герба. Медь была красновато-коричневой, местами покрытой зеленоватым налетом. Эти монеты крупные и тяжелые, каждая размером почти с серебряный рубль.

Особый интерес представляли ассигнации, бумажные деньги достоинством в три, пять и двадцать пять рублей. Бумага была плотной, с водяными знаками, а печать — четкой и красивой. На ассигнациях красовались вензеля императоров и сложные орнаменты, призванные защитить от подделок.

Пересчитав все тщательно два раза, я убедился в правильности суммы. Семьдесят восемь рублей серебром, именно столько записал в своей книжке Мещерский. Деньги собраны честно, каждая копейка пожертвована офицерами добровольно.

Теперь я достал листок с расчетами, составленными еще неделю назад. Материалы для оборудования всех палат госпиталя системой вентиляции: доски — восемьдесят аршин по полтора рубля за аршин, итого сто двадцать рублей. Жесть для воздуховодов — десять пудов по три рубля за пуд, тридцать рублей. Гвозди, скобы, инструменты — еще рублей на двадцать.

Всего требовалось сто семьдесят рублей. Имелось семьдесят восемь. Не хватало девяноста двух рублей, сумма изрядная, но не безнадежная. Если Лизе удастся заинтересовать благотворительные общества, деньги найдутся.

Самое важное теперь — это получить официальное разрешение на начало работ. Беляев обещал поддержать проект при наличии средств. Семьдесят восемь рублей, это уже серьезная заявка, треть от требуемой суммы.

Я аккуратно сложил деньги обратно в кошелек и спрятал его кармане. Затем прикинул детали будущего разговора с главным лекарем.

Первое. Сначала надо отчитаться о собранных средствах. Показать, что офицерский корпус готов поддерживать полезные начинания.

Второе. Предложить начать работы в тех палатах, на которые хватит имеющихся денег.

И третье — осторожно поднять вопрос о дезинфекции как о дополнительной мере борьбы с госпитальными инфекциями.

Последний пункт требовал особой деликатности. Нельзя создавать впечатление, что мы только и делаем, что каждый день придумываем новые эксперименты. Лучше представить это как естественное развитие уже начатых работ по улучшению госпитального дела.

Вскоре появился Струве, рядом медсестра с подносом в руках, видимо, он только закончил обход и раздачу лекарств больным.

— Ну что, Александр Дмитриевич, готовы к решающему разговору? — спросил он. Медсестра ушла с подносом, и я пожалел, что это не Елизавета Петровна.

— Готов, — ответил я.

Струве внимательно осмотрел мой мундир:

— Вы, как я вижу, не теряли времени. Разумно. Только не забудьте подчеркнуть, что оба нововведения направлены на одну цель — снижение смертности в госпитале.

— А вы подготовили отчет о результатах спиртовой обработки?

— Конечно, — немец похлопал по карману. — Четырнадцать случаев, ни одного осложнения. Цифры говорят сами за себя.

Мы направились к кабинету главного лекаря, расположенному в том же здании, но в противоположном крыле. Путь наш лежал через весь госпиталь, и я невольно заглядывал в открытые двери палат, наблюдая картины, от которых стыла кровь.

В первой палате шла перевязка. Молодой лекарь склонился над солдатом с раздробленной ногой. Больной кусал деревянную палочку, стараясь не кричать, пока врач промывал рану. Запах гниющего мяса был настолько сильным, что я невольно зажал нос платком.

— Терпи, браток, — ободрял солдата санитар, державший его за плечи. — Еще немного, и все пройдет.

Во второй палате царила тишина выздоравливающих. Здесь лежали те, кому повезло больше других, с простыми переломами, неглубокими ранениями. Но даже здесь воздух был спертым, затхлым, пропитанным запахами немытых тел и лекарств.

Третья палата, наша экспериментальная, выделялась разительно. Чистый воздух, спокойные лица больных, отсутствие того удушливого духа, который царил в остальных помещениях. Несколько пациентов даже читали книги или играли в карты, верный признак того, что силы у них восстанавливаются.

Но самое страшное зрелище ожидало нас в операционной, мимо которой тоже пришлось пройти. Через приоткрытую дверь я увидел врача, который ампутировал руку молодому солдату. Больной лежал на деревянном столе, привязанный ремнями, зубами зажал кожаную пробку.

Хирург работал без перчаток, изредка вытирая окровавленные руки о фартук. Инструменты лежали на том же столе, перемешанные с обрывками бинтов и сгустками крови. Ассистент держал артерии пальцами, стараясь остановить кровотечение.

— Быстрее тампон! — рявкнул врач, не поднимая головы. — Кровь идет!

Картина ужасающая, я поспешил пройти мимо. Струве, заметив мое потрясение, тихо произнес:

— Видите теперь, Александр Дмитриевич, почему так важен ваш метод дезинфекции? В таких условиях заражение крови почти неизбежно.

В коридоре попадались носилки с ранеными, которых везли на операции или обратно в палаты. Санитары двигались торопливо, привычно, не обращая внимания на стоны больных. За долгие месяцы войны они видели столько страданий, что сердца их окаменели.

У одной из дверей стояла небольшая очередь. Солдаты с легкими ранениями ждали приема у фельдшера. Они переговаривались вполголоса, изредка поглядывая на нас с тем особенным выражением, какое бывает у людей, привыкших видеть в офицерах либо благодетелей, либо мучителей.

— Доктор, — окликнул нас один из ожидающих, рядовой с перевязанной головой, — правда ли, что в третьей палате воздух стал лучше? Говорят, какую-то новую систему поставили…

— Правда, — кивнул Струве. — И скоро такие же системы будут во всех палатах.

— Слава богу, — облегченно вздохнул солдат. — А то дышать нечем, прямо удушье.

По дороге мы миновали также аптеку, небольшую комнату, где фармацевт готовил лекарства. Полки уставлены склянками с настойками, порошками, мазями. Большинство этикеток написано по-латыни, но некоторые названия я сумел разобрать: раствор опия, камфорный спирт, йодная настойка.

— Карл Иванович, — шепнул я Струве, когда мы поравнялись с аптекой, — а много ли у нас спирта в запасе?

— Винного? Достаточно. Фармацевт заказывает его ведрами для приготовления настоек. Если объяснить ему новое назначение, затруднений не будет.

Наконец мы дошли до административного крыла госпиталя. Здесь коридоры чище, запахи не такие резкие, а из кабинетов доносился скрип гусиных перьев и шуршание бумаг. Мир бюрократии существовал параллельно с миром страданий, почти не пересекаясь с ним.

У дверей кабинета главного лекаря мы остановились. Струве постучал и, дождавшись разрешения, открыл дверь:

— Василий Порфирьевич, дозвольте войти. Капитан Воронцов хотел бы доложить о результатах сбора средств на вентиляционные работы.

Из кабинета послышался знакомый голос:

— Входите, господа, входите. Как раз хотел справиться о ваших делах.

Глава 9

Противостояние

Я здесь уже бывал ранее.

Главный лекарь Василий Порфирьевич Беляев сидел в просторной комнату с высокими окнами, выходящими в госпитальный сад. За массивным дубовым столом, заваленным свитками бумаг и медицинскими журналами, восседал хозяин, человек внушительный как по комплекции, так и по чувству собственного достоинства.

— Милости прошу, господа, располагайтесь, — произнес он, указывая на стулья перед столом. — Чаю не угодно ли? Или, может статься, рюмочку коньячку для бодрости?

— Покорно благодарим, — ответил я, усаживаясь и стараясь придать лицу выражение почтительной решимости. — Осмеливаемся побеспокоить ваше высокоблагородие по делу, которое, дерзаем надеяться, встретит одобрение.