Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

Я улыбнулся ей, пытаясь сказать что-нибудь ободряющее, но вдруг почувствовал, как боль в груди начинает неумолимо стискивать сердце. Гаражи, девочка, которая вдруг опомнилась, отползающие с места схватки насильники — все поплыло у меня перед глазами.

Я попытался сделать шаг, опереться о шершавую стену гаража, но ноги стали ватными. Асфальт начал медленно, но неотвратимо приближаться. Звуки оркестра, пения, автомобильных гудков вдали — все это оборвалось.

Последнее, что я успел ощутить — знакомый, до мурашек, запах. Пахло пылью разбитых дорог, выжженной травой, пороховой гарью, кизяком и бензиновыми выхлопами. Похоже, мозг, прежде чем умереть, вернул мне воспоминания о давно отгремевшей войне…

Жара. Невыносимая, сухая, обволакивающая. Как ни странно — я все еще дышал, хотя каждый вдох обжигал легкие. Голова гудела. Я попытался пошевелиться. Подо мной было нечто жесткое, колючее и не слишком удобное. Похоже — армейская койка. Не асфальт — и на том спасибо.

— Товарищ комдив! Очнулись⁈ — радостно воскликнул кто-то. — Не двигайтесь, Георгий Константинович, полежите, а то снова голова закружится. Напекло, наверное… Ну так!.. Жара сегодня адская, пекло.

Я с трудом разлепил веки. Надо мной склонилось загорелое, обветренное, мужское, молодое лицо. За спиной у парня маячила войлочная стена какого-то шатра, а снаружи доносился до боли знакомый гул. Отрывистые команды, рокот моторов, и где-то в отдалении — частый, сухой треск пулеметной очереди

Еще были запахи. Порох, пыль, позабытый за десятки минувших лет махорочный дымок, а еще… Конский пот и нагретый металл. Ей-богу, странное для Москвы сочетание запахов и звуков. Видать, меня реконструкторы подобрали?

Как он меня назвал? Комдив? И почему-то Георгием Константиновичем, прямо как звали маршала Жукова. Ну, точно — реконструкторы. Увидели валяющегося рядом с гаражами старика в мундире с подполковничьими погонами, подобрали и перенесли в палатку. Ну и прикола ради обозвали «комдивом Жуковым».

— Где… я? — на всякий случай спросил я, и мой собственный голос показался мне чужим, низким и прокуренным.

— У себя в юрте, товарищ комдив. Все в порядке, — успокоил меня голос. — Полежите пока, я военврача позову.

Кстати, когда это Жуков был командиром дивизии? Я же совсем недавно читал об этом. Ага, когда Георгий Константинович служил в Белоруссии, а потом был переброшен на Халхин-Гол. Примерно июнь–июль 1939… Очень к месту получается нынешняя жара, пыль, запах конского пота. Самое пекло… В прямом и переносном смысле…

Ладно. Пусть. Главное — живой. Не добил приступ и на этот раз. Жаль только, что на «Бессмертный полк» опять не попаду. Вряд ли военврач меня отпустит. Скорее всего — отправит в ветеранский госпиталь к моему жизнерадостному доктору.

— Та-ак, что тут у нас? — раздался новый голос.

Веки у меня слипались, но приоткрыв их, я разглядел застегнутый на все пуговицы воротник гимнастерки, зеленые с красным кантом прямоугольники петлиц с двумя красной эмали шпалами и золотистой чашей со змеей.

— Как себя чувствуете, больной?

— Да вот сердечко пошаливает, товарищ военврач второго ранга, — решил подыграть я.

— Сердце? — удивился он и тут же скомандовал: — А ну-ка лейтенант, помогите мне раздеть комдива…

— Я сам! — отрезал я, вставая.

Подскочивший было парень в форме лейтенанта бронетанковых войск с двумя кубарями и эмблемой танка на черных петлицах, замер по стойке смирно. Военврач покачал головой, но возразить не посмел.

Я потянул гимнастерку, которая откуда-то оказалась на мне, через голову. Снял. Бросил на койку. Задрал нательную рубаху. Военврач приложил к моей грудине слуховую трубочку. На загорелом лбу у него собрались морщины.

— Нет, товарищ комдив, — проговорил он. — Сердце у вас в порядке… А вот на солнце вы зря столько сегодня пробыли…

— Да ладно вам прикалываться, ребята, — усмехнулся я. — Три инфаркта, стенокардия и прочие прелести… Скорую вызвали?

Военврач и лейтенант с тревогой переглянулись. Затем доктор сказал:

— Товарищ комдив, вам лучше вернуться в постель.

Он сказал еще что-то, но я не расслышал — с этот миг по небу с ревом пронеслось нечто трескучее, взметнув клубы пыли, которые прорвались сквозь не задернутый полог юрты. А когда этот треск отдалился, в установившийся тишине отчетливо прозвучало:

— Воздух!!!

Рефлекс военного человека сработал в ту же секунду. Оттолкнув парня в гимнастерке с петлицами танкиста, я вылетел наружу. И замер. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась громадное поле, поросшее сухой травой.

Исчезли столичные многоэтажки, асфальтированные улицы, праздничные толпы. Вместо всего этого — брезентовые призмы громадных армейских палаток, притулившаяся рядом с одной из них «эмка» и снующие туда сюда люди — сплошь в полевой форме РККА.

В небе все было еще хуже. Безоблачное, яркое, оно просматривалось во все стороны и в этой синеве с треском проносились допотопные поршневые самолеты с неубранными шасси и алыми кругами на плоскостях.

Глава 2

Мероприятия у реконструкторов порой бывают очень масштабные. В самых крутых используют танки, бронетранспортеры, даже самолеты. Я знаю, приходилось бывать. Только обычно, помимо самих реконструкторов, вокруг полно зрителей. А здесь, куда ни кинь взгляд, одни лишь военные. А значит, происходящему должно быть иное объяснение.

Японские самолеты развернулись и пошли на второй заход. Вдоль пыльного проселка, который пересекал территорию лагеря, заскакали пыльные фонтанчики. Петарды с дистанционным подрывом? Нет, не похоже… Черт, да это же настоящие пули вонзаются в землю!

И это были еще цветочки. Потому что в вышине раздался тяжкий гул.

Я всмотрелся, задрав голову. Если судить по силуэту — там шли бомбардировщики. Над лагерем пронеслось: «Воздушная тревога!». Впрочем, большого впечатления эта команда на снующих между палатками и юртами людей не произвела. Из большой палатки, возле которой на флагштоке вяло колыхался красный флаг, вышел мужик в форме, но без фуражки и с картой в руке.

Он прикрыл рукой глаза от слепящих лучей солнца, поглядел, что творится в небе, и потопал куда-то. Следом за ним появилось еще несколько командиров. Эти, правда, ртов не разевали. Бегом бросились в другой конец лагеря. Видимо — на КП.

От бомберов, между тем, стали отделяться черные точки, которые стремительно пошли вниз. Вот теперь в лагере засуетились по-настоящему. Люди в форме — командиры и красноармейцы — принялись спрыгивать в защитные щели и ходы сообщения.

Тем временем бомбы достигли земли. Легли они, правда, далековато от лагеря. Черные грибы разрывов вырастали за его пределами. Лишь одна бомба разорвалась относительно близко и, как назло, рядом с единственным здесь капитальным строением. Полетели стекла.

— Товарищ комдив! — крикнул лейтенант. — Спуститесь в траншею, пожалуйста! Накроют вас япошки — с меня же голову снимут!

Я послушался, и мы метнулись к ближайшему ходу сообщения.

Японские истребители — судя по силуэту «Ki-27» — проскочили и начали набирать высоту. Я спрыгнул в траншею. И вовремя — несколько фонтанчиков взметнулись буквально в метре от моих ног.

Лейтенант умудрился захватить мою гимнастерку да еще каску. Я надел все это, не отводя глаз от разворачивающегося сражения. Тем более, что Красная Армия не дремала.

Рядом что-то с тяжким металлическим звоном загрохотало. Зенитка! Задирая стволы пулеметной спарки, она поворачивалась на станине и выплевывала в небо очереди.

Один из японских самолетов не сумел увернуться. Плоскость его вдруг переломилась пополам и самолетик закувыркался в воздухе. Правда, из-за того, что он шел на бреющем, кувыркаться ему пришлось недолго.

Примерно в полукилометре от того места, где я наблюдал за ходом воздушного боя, в небо взметнулось грибообразное облако взрыва. Почва под ногами дрогнула. Лейтенант, сорвал пилотку и запрыгал, как мальчишка.