Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

— Ура! — заорал он. — Вы видели, товарищ комдив⁈ Сбили самурая!

Его крик подхватили другие военные, что прятались в траншее, а потом — и в других щелях и ходах сообщения.

Теперь уже я на сто процентов убедился, что никакая это не реконструкция, и не киносъемки. И даже не учебные маневры. Все натурально и по-настоящему.

Но как такое вообще может происходить в двадцать первом веке? Впрочем, что я говорю, очевидно же, что это другое время — судя по всему, тридцатые годы двадцатого века. Может приложили мне по башке там за гаражами и валяюсь я теперь в коме, мерещится всякое? Хотя нет, заболела тогда не голова, а сердце. Умер — и попал в персональный Ад для бывшего советского десантника? Только почему тогда не Афган, а, судя по всему, Маньчжурский поход Красной армии… Из-за того, что накануне читал воспоминания Жукова что ли…

Похоже, я стал этим самым… как там молодежь говорит… попаданцем в прошлое?

Вот прямо классика тех новомодных книжек — старик попал в аварию или напоролся на нож бандита — и очутился в другом мире, в новом, молодом теле. А ведь и правда — тело-то у меня новое, молодое и крепкое! В первый момент после «пробуждения» не обратил внимания, на другое отвлекся. А теперь ощутил всю прелесть крепких мышц и суставов, радость, когда ничего не болит. Это настолько приятное ощущение, что даже падающие с неба бомбы не могут его испортить.

Ну и ладно. Попаданец так попаданец. Главное, что чувствую себя превосходно.

И ситуация вокруг хоть и непростая, но чрезвычайно интересная. А значит, нечего вешать нос. Надо дальше жить, бороться, менять мир к лучшему.

В этот момент с севера показалось еще несколько крылатых силуэтов. Но на этот раз не «КИшки». Потому что бомберы вдруг стали расходится веером, поворачивая на юг, и начали набирать высоту, явно собираясь дать деру.

Зенитка посылала им вслед новые очереди, но ни одна больше не достигала цели. Командир расчета приказал прекратить огонь. Обернулся. Увидел меня. Подскочил к брустверу. Вытянулся в струнку.

— Товарищ комдив, разрешите доложить?

— Докладывайте, старший лейтенант!

— По команде «Воздушная тревога» приказал открыть огонь по самолетам противника. Сбили один самолет! Потерь личного состава и материальной части нет! Старший лейтенант Петрищев!

— Видел, — сказал я. — Объявляю вам благодарность, старший лейтенант Петрищев!

— Служу Советскому Союзу! *

— Вольно!

* Фраза «Служу трудовому народу!» была официально заменена на «Служу Советскому Союзу!» приказом № 260 от 21 декабря 1937 года, утверждающим Устав внутренней службы РККА.

Самураи драпали во все винтовые лопасти. И через несколько минут стало понятно почему. Над лагерем, победно воя движками, пронеслись наши «ишачки», сверкая красными звездами на закругленных крыльях. Это они прогнали японских бомберов и теперь продолжали преследование.

Довольно отчетливо послышался характерный треск. Еще один вражеский самолет задымился, выпал из общего строя и пошел к земле. По лагерю снова прокатилось громовое: «Уррраа!»

— Товарищ комдив, — послышался уже знакомый голос. Я оглянулся — все то же военврач второго ранга. — Немедленно вернитесь к себе. Вам показан покой…

— Отставить покой! — скомандовал я. — Я в полном порядке.

И это не было пустой бравадой. Так хорошо, как сейчас, я не чувствовал себя уже очень давно, много-много лет. Разве что немного кружилась голова. Но это не помешало мне выбраться из траншеи без посторонней помощи. Хотя расторопный лейтенант и протянул руку.

Шум в голове потихоньку стихал и стали возникать мысли, от которых за десятилетия жизни на гражданке я успел отвыкнуть. Вместе с естественной потребностью сориентироваться по месту и времени, мелькнуло, что неплохо бы перенести аэродром базирования истребительной авиации поближе к линии фронта.

Додумать эту мысль я не успел. Ко мне бегом приближался широкоплечий военный, в пыльной командирской фуражке и форме с тремя шпалами в петлицах и орденом «Красного знамени» на груди.

— Товарищ Жуков! Георгий Константинович! Слава труду! С вами все в порядке! — еще издали заорал он.

Я снял каску и лейтенант протянул мне фуражку. Что ж, придется привыкать, что все здесь принимают меня за Георгия Константиновича Жукова. Не важно, сон все это, болезненный бред или альтернативная реальность, в любом случае честь велика. А вместе с ней и немалая ответственность.

Но чего тут попусту думать и колебаться. Надо действовать согласно оперативно-тактической обстановке, как меня учили и как я сам учил.

— Товарищ полковой комиссар! — обратился к «широкоплечему» военврач. — Прошу вас, повлияйте на товарища комдива! У него тепловой удар. Ему необходим покой.

Комиссар глянул на меня вопросительно. И у меня в голове вдруг всплыла фамилия — Никишев. А потом имя-отчество — Михаил Семенович. Если он еще полковой комиссар, то сейчас июнь или начало июля 1939-го.

Я видел фотографию Никишева в первом томе воспоминаний Жукова. Однако дело было не только в фотографии… Я почувствовал, словно в мозгу отозвалась какая-то новая память, чужая. Хм… Может реального Жукова? Это будет вдвойне интереснее, если я смогу пользоваться как своей «родной» памятью, так и воспоминаниями Георгия Константиновича. Пусть даже всего лишь до лета 39-го.

Но сейчас повисла пауза, от меня ожидали каких-то действий. Потому я встрепенулся и грозным голосом произнес:

— Вы оглохли, товарищ военврач второго ранга? Я же отдал вам ясный приказ — отставить покой!

Не дожидаясь его реакции, повернулся к Никишеву:

— А вы, Михаил Семенович, через час соберите в штабе командиров на оперативное совещание.

— Будет сделано, товарищ комдив! — откозырял тот и наклонившись, сказал, понизив голос: — И все же, Георгий Константинович, вы бы не торчали на таком ярком солнце, если доктор беспокоится…

Неопределенно покачав головой, я направился к юрте. Мне надо было посидеть в тенечке и чего-нибудь попить. И подумать. Адъютант заторопился за мною следом. Все встреченные по пути военные приветствовали меня. Я машинально отвечал.

Суматоха, вызванная налетом японской авиации, улеглась. Надо будет на совещании уточнить — есть ли потери личного состава, ранения, повреждения техники и войскового имущества? Мысль была привычная — моя и не моя одновременно.

Уже вторая такая, первая была про аэродром. В Афгане подобные заботы были не моего уровня. По крайней мере, про аэродром. А когда я был преподом в Рязанском училище ВДВ, эти вопросы интересовали лишь с точки зрения обучения курсантов теории военного дела.

Погруженный в эти мысли, вошел в юрту. И в первый раз обратил внимание на обстановку. Ничего особенного — рабочий стол, несколько табуреток, отдельный столик с полевыми телефонами.

В стороне солдатская кровать, покрытая простым солдатским же одеялом, на которой я и пришел в себя, из-под нее виднеется небольшой чемодан, видать, с пожитками обитателя. Не слишком похоже на место расквартирования командира дивизии даже в полевых условиях.

— Принеси-ка мне чайку, — сказал я адъютанту.

Лейтенант помчался выполнять приказание. Я снял фуражку, хотел было кинуть ее на стол, как увидел небольшое зеркало, что висело прямо на войлочной стене юрты. Шагнул к нему. Всмотрелся в отражение.

На меня смотрело чужое, но знакомое по многочисленным фотографиям лицо. Высокий с залысинами лоб. Глубоко посаженные глаза. Прямой нос. Плотно сжатые губы. На широком подбородке ямочка. Лицо еще относительно молодого Жукова. Молодого, но уже прошедшего Первую Мировую и Гражданскую. По фигуре он был ниже ростом меня прежнего, зато пошире в плечах, более коренастый.

Если еще и оставались какие-то сомнения, отражение в зеркале окончательно убедило меня в поразительном факте — Алексей Петрович Волков, подполковник ВДВ в отставке, «вселился» в будущего маршала Жукова.

Вернулся лейтенант. Принес жестяной чайник, какой-то кулек. Наполнил алюминиевую кружку и вытряхнул из кулька прямо на стол горсть конфет.